Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 13

Выслушав мой доклад о прибытии, командир полка спросил, не оборачиваясь:

— На разведку погоды слетаешь в район Солнечногорска?

— Так точно! — согласился я и, раз уж он хочет искупить вину, попросил: — Разрешите взять бомбы?

Задание не сложное и не очень опасное, но боевым вылетом не считается без бомбежки, не важно, по какой цели и с каким результатом, что в свою очередь скажется на распределении наград, званий и т.д. Если он возвращает долг за строгий выговор, так пусть делает это по-взрослому.

— Только на внутренние подвески, иначе слишком медленно лететь будешь, — согласился майор Бабанов.

Я отправился к своему самолету, возле которого возились, латая дырки, механик и один из мотористов, приказал:

— Готовьте самолет к вылету. Подвесьте внутри четыре «сотки». Полечу на разведку погоды.

Штурман Матюхин и стрелок-радист Сагань тоже сперва не обрадовались предстоящему полету, но узнав, что полетим с бомбами, поменяли отношение. Я провел с ними предполетный инструктаж, рассказал, что собираюсь сделать сам и чего жду от них. В общем, все строго в рамках их обязанностей.

Взлетели в десять ноль пять. Сразу поднялись над облаками и пошли по компасу со скоростью четыреста километров в час на северо-запад. Нам не обязательно выйти строго к Солнечногорску. На небесах было пусто, солнечно и при этом холоднее, чем на земле. Если ад есть, то в нем не жарко, а морозище, сковывающий тело и разум.

Через пятнадцать минут я опустился ниже облаков, на высоту пятьсот пятьдесят метров, и приказал радисту передать эту цифру в штаб. Солнечногорск был правее и позади нас. Я плавно повернул на обратный курс, пролетел над ним. Наверняка в городе были зенитки, но по нам не стреляли. «Пешки» с двумя килями похожи на немецкий легкий бомбардировщик-разведчик «Дорнье-215». Подозреваю, что эту фишку у него и позаимствовали. Это плюс, потому что иногда немцы принимают за своего и не стреляют, и одновременно минус, потому что наши тоже порой путают и стреляют.

На восточной окраине города стояли в пять рядов танки и вспомогательная техника в белой, зимней раскраске, из-за чего чуть не пропустил их. Не меньше сотни. Значит, малость потрепанный танковый полк. Скорее всего, собрали в кулак для мощного удара, понадеявшись на нелетную погоду.

— Штурман, цель видишь? — спросил я по переговорному устройству.

— Да, — ответил лейтенант Матюхин.

— Захожу на боевой, — сказал я и, сняв перчатки, сделал разворот при крене восемьдесят градусов.

Продолжая лететь в горизонтальном положении, снижаюсь до трехсот метров. С пикирования точнее бы попал, но для этого нужна высота тысячи три метров, чтобы выйти на тысяче восемьсот (в реальности тысяча двести и даже ниже) при помощи АП-1 (автомата пикирования). При нажатии на кнопку сброса бомб или автоматического вывода, он сам переставляет триммер руля высоты в положение плюс полтора градуса, и самолет выходит из пике.

Штурман, глядя в дневной оптический прицел, корректирует мой курс.

— Бросай! — командует он.

Я нажимаю на кнопку сброса на правом роге штурвала, жду, когда уйдут все четыре бомбы, и сразу начинаю набирать скорость и высоту.

— Попали! — радостно кричит стрелок-радист.

Немцы поняли ошибку и начали стрелять из зениток. Я бросаю самолет к облачку дыма от разрыва, потому что следующий попадет не туда, и через несколько секунд залетаю в облака, сразу изменив курс. Затем поднимаюсь выше, к солнцу.

— Штурман, как там сзади? — спрашиваю я.

— Пока чисто, — докладывает он.

— Будь внимателен, — на всякий случай предупреждаю я.

Пусть головой вертит он, натирая шею ларингофоном.

Садимся мягко, заруливаем на свое место.

— Как слетали? — спрашивает механик Гвоздев.

— Замечаний нет, — отвечаю я.

— Штук десять танков уничтожили! — улыбаясь во всю свою крестьянскую морду, добавляет стрелок-радист Сагань.

Я отдаю парашют мотористу, иду к клубу. Командир полка и начальника штаба встречаю выходящими из здания. Они куда-то спешат. Майор Бабанов жестом показывает мне, чтобы доложил на ходу без формальностей.

— На восточной окраине Солнечногорска обнаружили танковый полк неполного состава, уничтожено не менее пяти единиц. Подтверждения нет, — докладываю я, шагая рядом с ним.

— Жаль! — произносит он. — В следующий раз полетишь с фотокамерой.

15

На следующий день облака поднялись до тысячи шестисот метров, и оставшиеся в строю десять самолетов слетали на бомбежку. Я был замыкающим и не дурил, сбросив бомбы, как все. В итоге наколотили семь танков и до тридцати грузовиков. Зато после выхода с боевого курса начал маневрировать, потому что с земли лупили две зенитки. В итоге вернулся без дырок в самых невероятных местах, а самолет командира Второй эскадрильи капитана Щербатюка еле дочапал на одном движке до аэродрома. Механик Гвоздев раньше смотрел на мой громоздкий талисман с ухмылкой, а теперь с восхищением. Одно дело помогать, не напрягаясь, чинить чужой самолет, а другое — к утру устранить все неисправности на своем.

В первый день зимы отдыхали из-за плохой погоды. С утра и почти до вчера шел снег. На второй сделали по три вылета эскадрильями из двух звеньев каждая, потому что вернулся самолет, севший на московском аэродроме на вынужденную четыре дня назад, и наши мастера починили два. Третьего декабря отдыхали, а потом четыре дня работали, совершая до трех вылетов в день, потому что наши перешли в контрнаступление. В основном использовали против вражеской пехоты РРАБ-3 (ротативно-рассеивающая авиабомба). Это большой цилиндр, в котором несколько десятков маленьких бомб общим весом двести пятьдесят килограмм. При падении разрывались троса, стягивающие корпус, и начинка рассеивалась на большую площадь — бабушка кассетных боеприпасов. У меня набежало шестнадцать боевых вылетов. Если выжил в первые пять, будешь и дальше летать. После десяти становишься опытным летчиком. Командир полка майор Бабанов сказал, что на всех, кто сделал десять и более боевых вылетов, отправил документы на присвоение офицерского звания.

Следующие пять дней отдыхали из-за потепления со снегопадами и низкой облачностью, В строю десять самолетов и четыре неисправных, включая два «Пе-2», которые каннибалят для ремонта «трешек». По документам они есть, а летать смогут только после капитального ремонта на заводе. Моя «двушка» типа в семье не без урода, Появились нехорошие слухи, что она лучше продвинутых «Пе-3».

Чтобы мы не бездельничали, постоянно проводятся теоретические занятия и пропагандистская накачка. После начала контрнаступления под Москвой замполиты приободрились. Теперь их пламенные речи звучали не так фальшиво. Впрочем, за всех не скажу, но большую часть летчиков штыбовать не надо было. Дать отпор германским агрессорами — это у нас на генетическом уровне заложено.

Нет идеальных государственных систем. В каждой свои загогулины, и ты либо миришься с ними, либо меняешь на другие. Если государство живо, значит, присущие ему недостатки — это продолжение его достоинств. Теперь понимаю, что пропагандистская накачка и закрытые границы — это условие выживания России на данный момент. Интеллектуальную элиту уничтожили или выгнали, пирамида стала ниже и устойчивее. Малообразованных легче штыбовать, что и делают. Чтобы не догадались, что им врут, что превратили в рабов, перекрыли выезд заграницу, доступ к альтернативной информации. Пока под руководством нынешней верхушки будут побеждать врагов, особенно внешних, политическая система останется прежней, а как только начнет проигрывать, не обязательно на поле боя (Афганистан), но и идеологически, экономически, произойдет смена, которая случится во время моей первой эпохи. Так что я хожу на все эти мероприятия, пропитанные враньем, рассчитанные на тех, кто живет эмоциями, а не умом, чуждые мне еще со школьных лет, но, набравшись опыта, сижу позади и помалкиваю.

От предложений записаться в лохи отбиваюсь. Новый комсорг полка сержант Раков подъехал ко мне с вопросом о принадлежности к комсомолу. Рассказал ему байку о неизвестном комсомольце сержанте Изюмове — неизвестно был ли я комсомольцем или нет — поэтому не хочу никого подставлять.