Приорат Ностромо (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 26

— Гут! — выдохнул Бадер, нервно-зябко сжимая ладони, словно молясь.

Хтонически-низкий гул ускорителя рушился с верхних горизонтов — мелко дрожал пол под ногами, сам воздух вибрировал и, чудилось, мерцал. За двойными стеклами хронокамеры полыхнуло знакомое зеленое сияние, то воспаряя в голубизну, то опадая до красных оттенков спектра.

Брусок по-прежнему лежал посреди хронокамеры, уминая черную рубчатую резину, но вот он незаметно для глаз утратил блеск, и быстро истаял, как кусочек рафинада в кипятке.

— О, майн готт! — выдохнул Ульрих Иоганнович.

— Ждем две минуты, — спокойно сказал я, хотя и был напряжен. Мало ли что может произойти… Ничтожный сбой — и сегменты электромагнитов разойдутся… Или тахионный пучок расфокусируется…

Но нет. Ровно две минуты спустя образец вернулся из будущего, вновь материализуясь на подставке.

Не сговариваясь, гости захлопали. Alles gut!

Домой я вернулся поздно, и очень удивился, заметив свет в окнах первого этажа. Неужто забыл выключить? Какой-то я стал рассеянный…

Стоило повесить в шкаф куртку и сменить теплые ботинки на разношенные тапки, как все мои заботы и тяготы отдалились, замещаясь простейшими домашними делами, несущими релакс и отдохновение.

Женский смех рассыпал тишину, и я замер. По лестнице медленно спускалась Инна, затянутая в короткий халатик. Ее глаза радостно блестели, а губы растягивали улыбку.

— Приве-ет, Мишечка!

— Привет… — вытолкнул я. — А-а… Ты же должна была лететь… Завтра… В космос…

— Сегодня, Мишечка! — засмеялась Хорошистка, легко сбегая по ступенькам, и бросаясь ко мне. — Я еще осенью поменялась с Наташей, чтобы… Ну…

— Чтобы остаться на Земле? — ласково подсказал я.

— Да! — выдохнула Инна. Ее руки нежно обняли меня за шею. — Я не стану тебе мешать, Мишечка. Даже приставать не буду…

— А я — буду!

И куда только моя усталость девалась! Инкину фигурку тонкой не назовешь, но я легко подхватил женщину на руки, и понес наверх.

— Мишечка! — жарко зашептала Инна, опаляя мое ухо. — Я двадцать лет… Я так мечтала, чтобы ты… Именно ты! Чтобы ты нес меня на руках… Люблю тебя! Люблю! Люблю…

Четверг, 8 апреля. Раннее утро

ГДР, Пенемюнде, Дюненштрассе

Меня разбудили поцелуи. Я блаженно улыбнулся, ощущая долгие касания Инкиных губ. Спиною, плечами, шеей…

Догадавшись, что «Мишенька» проснулся, женщина стянула одеяло и прижалась. Сначала я почувствовал, как по лопаткам приятно чиркнули отвердевшие соски, а затем уловил горячее дыхание:

— Пора встава-ать…

— Еще минуточку… — зачмокали мои губы, изображая сонного. — Не-е… Одиннадцать минуточек!

Резво вывернувшись, я навалился на хихикающую Инну, а она и сама порывисто обняла меня, задыхаясь и торопя.

Коша деликатно замер на пороге, навострив ушки, и следил, как кормилец с кормилицей сплетают ноги, сплетают руки…

Прислушиваясь к сладким стонам и бурному людскому дыханию, зверек одобрительно сожмурил зеленые глазищи, и стал прилежно вылизывать шерстку.

Когда я вывалился из ванной, чистый до скрипа, Инна порхала по кухне, вымешивая в кастрюльке, доставая из холодильника, напевая…

— Садись! — ласково сказала она. — Буду тебя кормить.

Чмокнув мимоходом в подставленную щечку, я уселся. Мне наложили полную тарелку.

«Овсянка, сэр!»

— Ка-аша? — разочарованно протянул я. — А яичница? С колбаской?

— Нет, — убежденно сказала Инна тоном Мэри Поппинс, — на завтрак надо есть кашу. Она полезная…

Капризничать было не к лицу, и моя ложка загребла варево.

— Ты помешай, я туда маслице клала…

— Угу, — буркнул я, распробовав.

А ничего так… Изо всей моей троицы именно Инна проявила явную склонность к кулинарии, особенно в последний год. В отличие от Альбины, взыскующей изощренных рецептов и экзотичных блюд, Хорошистка доводила до совершенства обычные, вроде бы, яства, вроде борща или той же яичницы, пользуясь собственными ноу-хау.

Знаменитый «том-ям-борщ от Дворской» готовился на строго овощном бульоне, зато с кучей приправ. Солился он тоже по восточным мотивам: плеснешь соевого соуса — и всего делов…

Поглядывая на меня, радуясь тому, с какой живостью я уплетаю «геркулес», Инна, как бы между делом, готовила кофе себе самой — грела в микроволновке сливки на донышке любимой чашки, нарезала пластики сыра и ветчины.

Включив чайник, она села напротив, облокотившись на стол и кулачками уперевшись в подбородок.

— Наши, наверное, уже к Луне подлетают… — проговорила Инна задумчиво. — Хотя… Нет, наверное. Пока они всё на станции снимут… Потом в космос выйдут… А Наташка еще хочет, как Криста Макколиф, вести уроки по пятнадцать минут! Расскажет о «Салюте-8», покажет весь Советский Союз из космоса… Здорово, правда? «Здравствуйте, дети! — заговорила она, имитируя грудной Наташин голос. — Мы пролетаем над полуостровом Крым. Видите, как зеленеют поля и сверкают рисовые чеки? А вот и материк, скоро мы увидим заповедник Аскания-Нова!»

— Не жалеешь? — поинтересовался я с мягкой осторожностью, отодвигая пустую тарелку. — Променяла космос на старого развратника…

Инна опустила обе руки, покрывая ладонями мою.

— И ничего ты не старый, — прочувствованно молвила она, — и никакой не развратник. Ну-у, да-а… Это же понятно — и Рита хочет, чтобы ты был только с ней одной, и Наташа, и я. Но, если вдруг так сбудется для кого-то из нас, то двое останутся одинокими и несчастными. Да и третья… счастливица… Думаешь, ей хорошо будет? Увы… Нет, так, как сейчас — лучше всего! А все эти сплетни насчет гарема… — молодая женщина небрежно повела кистью. — Да не слушай ты их! Мы и раньше-то дружили, а теперь и вовсе стали подругами. Настоящими, Лея не даст соврать! Хотя… Знаешь, для меня это ново — чувствовать других, понимать их… Сама себе удивляюсь! И откуда что взялось? Лидия Васильевна подкалывает иногда — мол, как вы Мишу делите? А мы не делим! — засмеялась она. — Мы тебя любим. Ой! — Инна всплеснула руками. — Я тебе так и не рассказала! Ты-то не смотришь все эти комменты в Интерсети, а там тако-ое выкладывают… Помнишь, как вы чуть не поссорились с Ритой? Ну, когда «Расхитительницу гробниц» снимали?

— О-о! — закатил я глаза, состроив страдальческую гримасу. — Вот же ж дура-ак был… До сих пор стыдно.

— А как тебе там один сочувствова-ал… — Инна затрясла головой, возводя очи горе́. — Бедный, говорит, муж этой Литы Сегаль! Какое же он унижение испытал, когда Видов его голую жену тискал!

— Го-осподи! — вылупился я. — Ты подумаешь — груди в кадре мелькнули! Это же кино, игра! Да гордиться надо такой женой. Красивые у Риты… э-э… «верхние девяносто»?

— Красивые, — честно признала Инна, и уточнила: — Почти, как мои, только размером поменьше…

— Мне что теперь, — фыркнул я по инерции, — и от гинеколога унижение испытывать?

— Не говори… — поддакнула Инна, и засмеялась тихонько, ладошкой прикрывая рот: — А я… А я читала тот комментарий и, знаешь, что вспоминала? Как тебя соблазнила после школы. Ну, тогда, за девять месяцев до рождения Васёнка! Ой…

Улыбка на лице Хорошистки увяла, сменяясь испугом, а в синих глазах слезно задрожала мольба.

— Прости-и! — застонала Инна. — Прости, пожалуйста!

Я навалился на стол и поднес к губам изящную женскую кисть.

— Инночка, — сказал негромко. — После того, что было между нами, мне, конечно, всяко пришлось, но тогда… — мои губы дрогнули, складываясь в мечтательную улыбку. — Да что — тогда! Я до сих пор с удовольствием вспоминаю те минуты, потому что они незабываемы.

— Правда? — Инкины глаза засветились радостным облегчением.

— Правда.

Хорошистка гибким движением пересела ко мне на колени, одной рукой гладя мою шею, а другой стаскивая халатик. Как истинный джентльмен, я помог леди раздеться, и подхватил ее на руки.