Время истинной ночи - Фридман Селия С. - Страница 37

• Предыдущая
• 37/102
• Следующая

Дэмьен закрыл глаза, его затрясло. Вот в чем суть его веры. Не в хитроумном планировании мира, не в умелом обращении с паровыми машинами, не в заранее задуманной неточности полудюжины предупредительных выстрелов с одного борта по другому. А в уверенности всей человеческой общины. В ее радости — и в воздействии, оказываемом этой радостью. В невинности — и в свободе, которую подразумевает такая невинность…

«К этому я стремился всю свою жизнь… и не пожалел бы и десятка жизней, будь этот срок мне отпущен, и радостно принял бы тысячекратную смерть, позволь это Эрне хоть на шаг приблизиться к такому единству».

Представление закончилось. Он даже не смог бы сказать, сколько оно длилось. Священник смотрел на мир глазами, на которые нахлынули слезы, — слезы радости, слезы истинной веры, слезы умиления. Только что все небо было заполнено звездами, совокупный свет которых над городом казался ярче солнечного… и вот все пропало. На лету замерли последние искры. Туман восстановил свой изначальный цвет и окутал небо, повиснув своего рода прозрачным пологом между миром и звездами. И Дэмьен наконец начал более или менее ровно дышать.

— Ну как? — Из-за спины до его слуха донесся голос регента, ровный и сдержанный, но не без некоторого внутреннего напряжения. — Что скажете?

Встретившись с Тошидой взглядом, Дэмьен подумал: «Этот вопрос задан не случайно, точно так же не случайно организовано и все празднество. Тем самым ему хотелось сообщить мне нечто, и он в этом преуспел».

— Мало что производило на меня подобное впечатление, — сообщил он Тошиде.

И голосом и тоном он дал понять, что произносит эти слова вовсе не из простой вежливости. Более того, что в его ответе содержится тот же самый подтекст, который он уловил в вопросе. Эта ночь и впрямь потрясла его до глубины души. Тошида одобрительно кивнул и собрался, должно быть, продолжить разговор с Дэмьеном, не отвлеки его капитан «Золотой славы», выбравший именно этот момент для того, чтобы подойти, пожать руку и заявить, что за все годы, проведенные в плаваниях, — а лет этих было много, да и плавания где только не проходили, — он никогда не видел публичного представления, которое могло бы сравниться с только что состоявшимся. И тут же капитана оттер от регента один из пассажиров, затем пришла очередь Раси (и глаза ее при этом горели разве что не прямым призывом), а Дэмьен стоял в сторонке, осознавая, что, прежде чем регент управится со всеобщим восхищением, пройдет не меньше часа.

Никем не замеченный, священник прошел в дальний конец трибуны, а затем спустился с нее по лестнице. У него за спиной высился дворец регента; в лунном свете Домины он всмотрелся в тщательно ухоженные газоны в поисках тропы, которая привела бы его к желанной цели без опасности столкнуться с кем-нибудь из тысяч ночных гуляк. Наконец он нашел ее — узкую тропу, начало которой было замаскировано живой изгородью. И отправился по ней на север, пытаясь вспомнить план города. Навстречу ему попадались лишь немногие прохожие — парочка подростков разного пола, идущих взявшись за руки, небольшая группа горластых спорщиков, семья из пяти человек, включая троих детей, один из которых, младшенький, гордо восседал на отцовском плече, — однако по большей части тропа, а затем и узкая улица были пустынны, что выглядело по меньшей мере странно с учетом того, что целые толпы зевак должны были сейчас разбредаться по домам после ночного фейерверка.

И наконец он подошел к строению, которое искал. Оно стояло в центре обширной, совершенно круглой лужайки, подстриженная трава и аккуратнейше выровненные деревья которой поневоле привлекали внимание и к самому дворцу во всей его роскоши эпохи Возрождения. По карте Дэмьен помнил, что стоит теперь в геометрическом центре города Мерсия. И хотя другие дома могли ничуть не уступать этому в своем великолепии, само его расположение однозначно указывало на то, что здесь воистину находится сердце города.

Медленно и богобоязненно он приближался к кафедральному собору города Мерсия.

Он ожидал увидеть у ворот стража. Однако такового не обнаружилось. Дэмьен предположил, что в храме издалека заметили его приближение и, опознав в нем по одежде священника, предпочли скромно удалиться. За что он был только благодарен. Сейчас ему было бы трудно говорить с кем бы то ни было, кроме Единого Бога, к которому ему не терпелось обратиться. Кроме Бога, присутствие которого ощутимо проистекает из стен этого здания, подобно живой эссенции, завлекая в свой поток и самого Дэмьена.

С молитвой на устах и с колотящимся сердцем он открыл тяжелые врата и вошел в храм.

Святилище было пусто, и удивительная тишина обволокла Дэмьена. Тишина, столь абсолютная, что она объяла и заткала душу священника, успокоив водопад его крови и вихрь чувств. Свет Домины просачивался через окна-витражи в пятикратный человеческий рост, разбрасывая калейдоскопически-цветные тени по стенам и по каменному полу. Своды собора были так высоки, что терялись во мраке, непроглядные, как сама ночь. Простор и циклопичность внутреннего соборного пространства неотвратимо воздействовали на человека, заставляя вспомнить о собственном ничтожестве, да и о ничтожности самого человеческого существования, — но в то же самое время эти же факторы влияли и по-другому, заставляя его ощутить свою силу, заполнить всю эту пустоту пламенем человеческого духа. Находясь здесь, в Бога было не трудно уверовать. Находясь здесь, не трудно было уверовать и в то, что человек способен беседовать с Богом.

Дэмьен медленно прошел по центральному нефу в глубь собора, прислушиваясь к звуку собственных шагов в здешней тишине. Вера обволакивала его, как вечерний туман, долгие столетия истинной, не ведающей и тени сомнения веры наложили свой отпечаток на каменные плиты, по которым он сейчас ступал, на высящийся перед ним алтарь, на сам воздух, которым он дышал. Земное Фэа: человеком прирученная, несложная в обращении с нею сила. Она грезилась ему, даже когда он не понимал, что это такое. А теперь он это узнал. Теперь он это понял. Дэмьен вытянул руку, зная, что земное Фэа обовьет ее живым теплом, подобно пламени. Необходимость в Видении отпала, достаточно было одной веры.

Молча он опустился на колени на мягкий плюшевый ковер, подобрав под себя полы рясы. В его глазах все еще сверкал недавний фейерверк, искры вырывались из глаз и гасли, упав на великий алтарь города Мерсия. И какими ничтожными казались ему сейчас все эти ухищрения пиротехников по сравнению с триумфом веры, благодаря которому сами ухищрения только и стали возможными! «И здесь понимают это, — подумал он. — Может, простой народ и не понимает, а вожди понимают. Они это знают».

Затрепетав, он преклонил чело. И попытался прочитать вслух молитву, голосом, идущим из таких глубин души, что на мгновение дар речи и вовсе отказал ему. Какое-то время он только и делал, что окунал свою надежду, радость и любовь к Церкви в бескрайний резервуар истинной веры, объявший его здесь.

И лишь потом пришли слова:

— Благодарю тебя, Господи, за то, что Ты даровал мне этот день. Даровал эту радость. Благодарю Тебя за то, что дозволил мне вкусить красоту человеческого духа, являющуюся истинной сутью нашей веры. Благодарю за то, что Ты даровал мне мгновение, в которое меня перестали волновать человеческая алчность, неуверенность и злоба, за то, что мечту, каковою и является наша вера, явил Ты мне во всем ее устрашающем великолепии. Помоги же мне навсегда сохранить в сердце это мгновение, дабы черпать из него силу во дни испытаний, дабы черпать из него силу во дни сомнений. Помоги мне стать орудием, с помощью которого и другим открылось бы то, что открылось мне сейчас, орудием, с помощью которого можно будет создать достойное будущее. Самым святым из твоих имен заклинаю тебя, Бог Земли и Эрны. Самым святым из твоих имен и во веки веков.

Слезы навернулись ему на глаза, слезы хлынули по щекам. Но он не стал стирать их. Они тоже были своего рода молитвой, они тоже были выплеском чистых чувств.

• Предыдущая
• 37/102
• Следующая