Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 2

— Пап, — не выдержала Кристина, — не тяни. Что сказал-то?

— Сказал: подумает.

— И всё?

— Нет, не всё, — отец встал из-за стола, вышел в прихожую, порылся в кейсе и вернулся с листком бумаги. — Вот, здесь написано, куда и во сколько тебе надо завтра подъехать. И не забудь взять паспорт.

— Ур-р-ра! — Она с воплем повисла на отцовской шее.

С того вечера прошло чуть больше четырех месяцев. Кристина поступила на вечернее отделение (и правильно сделала: будущий журналист должен быть в гуще событий, познавать жизнь в реалиях, а не в аудитории), получила четыре аванса и три зарплаты, повидала знаменитостей, начала осваивать профессию — в общем, недаром Макарона ей обзавидовалась. А вчера… И какой придурок придумал этот чертов День милиции! До шести все шло, как по маслу. «Тьфу ты, черт, вода ледяная — так и заболеть недолго. Хотя лучше заболеть и умереть, чем жить с позором!» — но водичку все же подтеплила. А в шесть, после съемки, когда она отмечала пропуска актерам, подвалил Гоша Балуев. Приятный парень, умница, учится во ВГИКе на киноведа и работает в «Экране» давно, уже целый год.

— Криська, мы тут собираемся ментовский день отметить. Ты как?

— Ой, Гоша, спасибо, но неудобно как-то. Я…

— Да брось! — перебил Гошка. — Неудобно, когда оператор слепой, а актер глухой. Да и то, после первой — все тип-топ. Гони трояк. От коллектива, Окалина, отрываться — гиблое дело, особенно, в начале трудового пути.

Этого намека оказалось достаточно, и она согласилась. Тем более, что среди избранных обещали быть редактор Элеонора Андреевна, милая, интеллигентная женщина лет тридцати, и ассреж Оля, к которой Кристина испытывала симпатию и хотела бы с ней подружиться. Сначала все было замечательно. Заглянул даже сам Ордынцев. Посидел с ними минут десять-двадцать и ушел. Вернее, ушли, потому что вместе с ним отбыла и прекрасная Элеонора, действительно, красавица, хотела бы Кристина быть такой. После их ухода Ольга многозначительно закатила глаза, давая понять, что между режиссером и редактором что-то есть. Скорее всего, это чушь, потому что умные люди работу и флирт не смешивают, а они умницы — и слепому видно. Но даже если так, Кристине никакого дела до этого нет. Непорядочно рыться в чужом белье и лезть в чужие души. Итак, они остались вчетвером — Гоша, Ольга, оператор Фима Рудкович и Кристина. Выпивки еще оставалось (и немало, если честно), а вот бутерброды закончились, и Гошка вызвался сбегать в бар — прикупить пару-тройку. Она воспользовалась минуткой и засобиралась домой. Было уже где-то около девяти.

— Ты куда? — изумилась Хлопушина.

— Я пойду, Оль. В десять родители будут по междугородке звонить, надо быть дома.

— С ума сошла? Ты же работаешь! Взрослый, самостоятельный человек — какие родители!

— Правда, Кристина, так хорошо расслабляемся, — добавил Фима. — Работа у нас адова, когда еще выпадет такая возможность? Сама видишь: пашем без продыху, как проклятые.

Кристина остановилась в нерешительности. И правда, кто дома? Никого, даже собаки, чтобы выгулять. Телефонный звонок? Ерунда, перезвонят. Она же работает, в конце концов, не баклуши бьет. Может и задержаться. Ольга потянула молодого помрежа за рукав.

— Садись, Окалина, не порть нам кайф! Сейчас Гошка притащит из бара закусон и выпьем за тебя. Ты у нас, между прочим, новенькая. Новее тебя в «Экране» — никого.

— И. симпатичнее, — добавил Фима.

— И моложе, — весело подхватила Оля.

Ну что с ними поделаешь! Спорить с двумя умными людьми? Опытными, знающими, ассами в своей профессии. Она же видела на отсмотре, какие кадры выдает тихий и неприметный с виду Рудкович — не хуже Урусевского. И Оля — мастер высокого класса, недаром Ордынцев трясется над своим ассистентом, поговаривают даже, во вторые режиссеры собирается перетащить. Хотела бы Кристина, чтобы ее так ценили! Да с ними просто молча посидеть — ума набраться. А уж поговорить — и вовсе академиком станешь. А ей, между прочим, надо учиться, учиться и учиться, как долбил великий вождь. И в данном случае, картавенький был абсолютно прав. Да и глупо ломаться, с первых же дней противопоставлять себя коллективу. Она бросила на спинку стула куртку и присела рядом с Олей.

— Давай-ка, Окалина, выпьем за тебя. За твою удачу, за будущие нетленки и творческий успех!

— Не забывай нас, грешных, когда станешь знаменитой, — улыбнулся Фима.

И будущая знаменитость не устояла, поднесла ко рту этот чертов стакан.

— До дна, до дна! — затараторили наперебой искусители.

Что ж, до дна — так до дна. Она уже не маленькая, в сентябре восемнадцать стукнуло. Не бездельница: работает, учится, зарплату в дом приносит… Что было дальше — помнится плохо. Вроде, к ней клеился Гошка. Кажется, она его послала — ужас! Потом, как будто, спорили: выживет ли кино при мощной конкуренции телевидения. Ругали Герасимова и хвалили Сокурова — далеко пойдет, талантлив как черт. Она, курица наивная, похоже, защищала Герасимова. Во-первых, ей, правда, нравятся его фильмы (хотя он чуток старомоден), а во-вторых, если честно, она не знает, кто такой Сокуров, и потому не может о нем судить. Но признаваться в собственном невежестве, как известно, не в кайф. Уж лучше быть старомодной, чем деревней лапотной. И она грудью лезла на баррикады за любимого режиссера. Из кухни сквозь шум льющейся воды донеслись телефонные трели. Кристина чуть напряглась, но осталась на месте. Не голой же, в самом деле, скакать по линолеуму! Кому надо — перезвонят. Серый вестник понадрывался и затих. Унылая «мемуаристка» выключила душ, натянула на мокрое тело пушистый махровый халат и выползла из ванной. Вроде, полегчало. Лениво помешивая ложкой душистый горячий кофе, тупо уставилась в окно. «Одиннадцатое ноября, осень. Холодрыга, мокрота и грязь пополам со снегом. Сегодня, правда, немножко подморозило. И как может такая пакость вызывать вдохновение? Все у этих гениев не как у нормальных людей — навыворот». Вздох перебил телефонный звонок.

— Але.

— Криська, где тебя черти носят?! — голос отца был не на шутку встревоженным и сердитым. — Мы тебе уже в сотый раз звоним! Мама места себе не находит, всю ночь не спала. Где ты была?

— Извини, пап, вчера на работе задержалась. Устала, сразу легла спать, телефон отключила.

— Дочь, у тебя все нормально?

— Конечно.

— Хорошо, целую и передаю трубку маме.

О-о-о, только не это! Нет у нее никаких сил выслушивать нотации. Но в ухо уже летел взволнованный голос.

— Кристина, доченька, где ты была? Мы же договорились, что каждый день будем тебе в десять звонить.

— Мамочка, я все объяснила папе. Не волнуйся, все нормально. Работы много.

— Будь осторожна, детка. Сейчас темнеет рано, старайся по вечерам не выходить на улицу.

— Хорошо. И вы себя берегите. Пока, целую.

— Целуем тебя, милая! Через недельку будем дома. Потерпи.

Но последнее пожелание летануло в воздух: трубка скоренько плюхнулась на рычажок, видать, вслед за Кристиной подустала от заполошенных абонентов. Молодая хозяйка хотела включить радио — какие-никакие, а голоса, но передумала. Сидеть с ногами на диванчике гораздо приятнее, чем шастать по полу. Прилежное дитя цивилизации снова затрезвонило. «Господи, что ж ты все никак не угомонишься!» — буркнула такому рвению Кристина, но трубку сняла, все равно рядом, руку протянуть не трудно.

— Але.

— Привет, Окалина, это я! — Хлопушинский голос был возбужденным, как будто перенял родительскую эстафету. — У меня две новости, а если с натяжкой — то и три. Все — с душком. Ты сидишь или стоишь?

— Сижу.

— Это хорошо! Радио слушала, телевизор смотрела?

— Нет.

— Тогда начну с первой. Умер Брежнев.

— Серьезно? — вяло удивилась Кристина. — Я думала, ему сносу не будет.

— Индифферентна к жизни вождей, — хихикнула трубка, — не быть тебе с партийным членом, — абонента передернуло: Ольгин цинизм иногда здорово пачкал уши. — То есть, я хотела сказать: членом партии, — протелепатила Хлопушина.