Барракуда - Лунина Татьяна - Страница 3

— А вторая новость?

— Вторая — похуже. Вчера, когда мы чтили честь советской милиции, из окна нашего здания на седьмом этаже вывалилась какая-то бедолага. На асфальт. Насмерть. Буквально в те минуты, когда мы прославляли доблестную ментуру.

— Кошмар! — ужаснулась Кристина. Вот тебе и земля обетованная, рай, куда ее занесло.

— Но и это еще не все. Менты подсуетились, вычислили всех, кто в это время торчал на работе, и решили пообщаться. С каждым. А значит, и с нами. Мне звонил Фима, надо выдвигаться из дома. К рабочему месту, — безжалостно уточнил источник информации.

— Нас выгонят? — пролепетала Кристина.

— За что? Не смеши!

— Оль, — небольшая заминка на этом конце провода, — я вчера прилично себя вела? Ты понимаешь, я вообще-то не пью и…

— Перестань! — не дослушал тот конец. — Все нормально! Привыкай, не в бухгалтерию пришла — в творческий коллектив. Все, Окалина. Начальство велело тебя оповестить. Оповестила. Собирайся-одевайся и подъезжай. В два — в комнате 2012, как штык.

— Ага.

— Думаю, тебя не надо предупреждать: мы кофе пили и эклеры кушали. В бар не выходили, не курили, по коридорам не болтались. Ничего не видели, никого не слышали. Усекла?

— Оль, а…, - но в ухо уже частили равнодушные гудки.

Как говорила школьная математичка, юность — время золотое: ест, и пьет, и спит в покое.

Колени тряслись, ладони противно потели, их постоянно хотелось вытирать о новую велюровую юбку, которая выгодно подчеркивала фигуру и надевалась в жалкой надежде смягчить суровое ментовское сердце. Наивная попытка стала настоящей пыткой. Бархатистая ткань, плотно прилегавшая к телу, выдавала панику, вела себя предательски и подзуживала к издевке.

— Значит, вы утверждаете, что из рабочей комнаты не выходили, а следовательно, ничего не видели и не слышали, так?

— Да. («Черт, не голос, а мышиный писк. Если узнают про пьянку, выгонят в момент. И прощай тогда мечта всей жизни, то-то Макароне радость»).

— Что же получается, — молодой мучитель в сером свитере и джинсах откинулся на спинку стула, не сводя с жертвы строгих глаз, — из окна выпадает женщина, разбивается насмерть, а вы ничего не замечаете? Ведь трагический случай происходит совсем рядом, можно сказать, на ваших глазах, а вы в это время кофеек беспечно попиваете? С буженинкой?

— Мы эклеры ели, — машинально внесла поправку «беспечная», вспомнив мудрый хлопушинский совет.

— Приятного аппетита! — усмехнулся слуга закона. — Рядом гибнет человек, а вы в святом неведении пирожными наслаждаетесь. С завязанными глазами и заткнутыми ушами. Нехорошо!

И тут вдруг помреж разозлилась. Да какое право имеет этот прыщ ментовский так разговаривать! Она, между прочим, уже монтажные листы составляет, с талантливыми людьми работает, со знаменитостями запросто общается. А над ней, точно над глупой девчонкой измываются? Какого черта?! Вся ее вина — в лишней рюмке, к летающим телам это никакого отношения не имеет. Мало ли кто вздумает сигануть из окна, каждого за подол не ухватить! А безвинного винить — куда как проще, чем виноватого найти.

— Мы в это время не «наслаждались», как вы изволили заметить, а обсуждали прошедший съемочный день, — сдержанно пояснила киношная дока, — составляли план работы и оговаривали график монтажей. (Пусть знает, что здесь не праздно шатаются — вкалывают без продыху. И процесс этот не остановить ни живым, ни покойникам). Шло творческое обсуждение, в котором заняты и слух, и зрение, и мысль, если это вам о чем-то говорит. Для любопытства места, извините, не остается — во-первых. Во-вторых, то, о чем вы меня допрашиваете, случилось в другом крыле здания, и видеть, как вы говорите, этот «трагический случай» физически невозможно. А в бар мы не ходим, перекусываем на ходу: времени нет. Понимаете? — да, именно так следовало ответить: спокойно и с достоинством. Во всяком случае, не хуже, чем у Голсуорси.[1]

Следователь промолчал, с интересом разглядывая нахохлившегося «творца». Усмехнулся недоверчиво.

— Не надо горячиться, вас ни в чем не обвиняют, просто напоминают о гражданском долге, — потом уткнулся в свои каракули. — Свободны! — и выдал, забормотав по-стариковски в спину. — Не смотри высоко: глаза запорошишь, — философ хренов.

Местная система сработала эффективнее ментовской, и к вечеру, когда они перекуривали на лестничной площадке, Хлопушина посвящала Кристину в детали происшедшего. Трагическая случайность, никакого злого умысла, тем более, убийства. Боже сохрани!

— Представляешь, — докладывала Ольга, затягиваясь «Мальборо», — бедолага до телевидения вкалывала каскадершей.

— Кем?!

— А чему ты удивляешься? Она закончила эстрадно-цирковое, покувыркалась пару-тройку лет под куполом, вышла замуж за киношника, плюнула на свои опилки и пристроилась на «Мосфильм». Говорят, правда, циркачи ее не отпускали, скандал даже какой-то был, но я не в курсе.

— А разве после циркового берут в каскадеры?

— За что купила, за то и продаю, — пожала плечами «торговка». — Но дело не в этом. Дуреха поспорила на бутылку шампанского, что пройдет по карнизу окна.

— А при чем здесь окно? — Кристина никак не могла уловить суть, которую пыталась вдолбить в нее Хлопушина.

— Ребятки праздновали День милиции, — терпеливо пояснила ассреж, — как и мы, как и всякий нормальный советский гражданин. От тюрьмы ведь не зарекайся, верно? Вот мы и пьем за здоровье ментов, авось когда и зачтется. Короче, приняли совсем немного, но для завода оказалось вполне. Тут Раиса, царство ей небесное, и завелась. Стала хвалиться, какие трюки на съемках выделывала: с моста в воду прыгала, из горящей машины выскакивала, по карнизам верхних этажей расхаживала. А у нас хвастунов не любят. Ребята и высказали свое «фэ», дескать, ври, да не завирайся. Это мне Димка из московской рассказывал. В общем, баба завелась, выскочила на подоконник. Да оно бы все и ничего, но, — «докладчица» замолчала, философски наблюдая, как поедает пепел сигарету.

— Что «но»? — не выдержала Кристина.

— Слыхала байку: неизбежность превыше всего?

— Не поняла?

— А тут и понимать нечего, — усмехнулась Ольга, отрываясь от стены и бросая окурок в урну. — Перед тем, как влезть на подоконник, бедняга вляпалась в майонез: кто-то уронил бутерброд с яйцом под майонезом. А на карнизе нога скользнула, и дама рухнула вниз. Вот и подумай, кто здесь виноват: она сама, майонез или ментовский праздник.

— Если бы не поспорила…

— Коли б жил покойничек, так бы и не помер, — не дослушав, невесело усмехнулась Хлопушина. — Пойдем трудиться, рассудительная ты моя!

Вот так всегда: начали за здравие, а кончили за упокой. И когда к ней будут относиться серьезно?

На остановке нетерпеливо толокся народ. «Девятку» Кристина упустила, поцеловала хвост. Теперь придется торчать минут десять, не меньше. У бровки тротуара притормозила легковушка, дверца распахнулась, и незнакомый голос произнес.

— Садитесь, Окалина! Подвезу вас к метро.

Господи, да это следователь, надо же! Его и не узнать: куртка модная, голос не скрипит.

— Спасибо, не стоит беспокоиться. Сейчас троллейбус подойдет, — не хватало еще с ментами раскатывать!

— Не бойтесь, — улыбнулся строгий законник, — допрос окончен, больше пытать не буду.

— А я и не боюсь! — независимо ответила бесстрашная, забираясь в машину. — К тому же, добавить мне все равно нечего.

«Джинсовый» сыщик скептически хмыкнул, но промолчал и, перегнувшись, ухватился за дверную ручку.

— Не закрыли, — быстрым, резким движением захлопнул дверцу, стараясь не задеть пассажирку, выпрямился, повернул ключ зажигания. И вдруг улыбнулся. — Не бойтесь применять силу. Сила часто дружит с безопасностью. Только пользоваться ею надо, конечно, с умом. До Щербаковки?