На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина - Страница 70

— Мне очень жаль… Поверь… Я не считаю это правильным…

— Когда это случилось? — глухо произнесла Лена. Иоганн поискал в бумагах и протянул один из листков с отличным почерком — узкие буковки, старомодные завитушки.

— На третьей неделе мая. Ты можешь прочитать сама письмо ефрейтора. Хочешь? — Иоганн протянул ей листок, и она машинально взяла письмо. — Хочешь, я скажу Биргит, чтобы она отпустила тебя до завтрашнего дня с работ?

Лене хотелось, чтобы они отпустили ее домой. Из этого замка. Из Германии. Но какой в этом смысл был теперь, когда ей было не к кому возвращаться? Поэтому она ничего не ответила на вопрос Иоганна, а просто поднялась с пола и ушла к себе, медленно переставляя ноги по ступеням черной лестницы. Упала в кровать и лежала без какого-либо движения, уставившись в потолок. Странно, но не было никаких мыслей. И даже слез не было. Просто отупение, словно вмиг стало все безразлично. Так и провела ночь в тишине и полном одиночестве, наблюдая, как на темном небе зажигаются, а после гаснут звезды.

Только под утро пришли слезы, от которых сбивалось дыхание, и было невозможно дышать. Когда наконец набралась смелости, чтобы заглянуть в письмо Йенса и узнать детально о том, как это произошло. Правда, ответа так и не получила. Кнеллер был осторожен в письме к незнакомому ему обер-лейтенанту, и скупо и кратко сообщал факты, которые Лена и так уже знала.

После исчезновения барышни Дементьевой госпожа Дементьева была признана полностью недееспособной. Вследствие двух пунктов директивы о душевнобольных (отсутствия гражданства Германии и невозможности к полноценному труду и самообслуживанию) госпожа Дементьева подлежала эвтаназии. Это случилось на третьей неделе мая этого года. Мне жаль огорчать ваших знакомых, но я вынужден сделать это.

Сведениями же о местонахождении барышни Дементьевой не располагаю. В этом ничем помочь не могу.

Вот и все. И всей семьи Дементьевых остались только Лена и Коля, судьба которого ей по-прежнему была неизвестна. Лене очень хотелось надеяться, что с ним все хорошо, ведь Пермь была так далеко от злополучной границы из сигарет.

Было к лучшему, что беременная Урсула уже покинула Розенбург на время родов и ухода за младенцем. Потому что Лена сейчас точно не смогла видеть ее цветущий вид и слышать ее жизнерадостную болтовню. И хорошо, что баронесса уже уехала на свадьбу куда-то на юг страны и планировала в дальнейшем навестить знакомых, у которых замки также располагались на берегах Дуная.

Ни слова больше на этом проклятом языке. Больше никогда Лена не заговорит ни с кем из них. Так ей казалось, когда она медленно шла через парк к озеру, сама не понимая, зачем ее так тянет к темной воде. Никогда больше. Не видеть. Не слышать. Не чувствовать…

Вода была обжигающе холодной в это раннее утро, и это было вовсе неудивительно — начинался сентябрь. На поверхности озера уже вовсю плавали листья, которые начали сбрасывать деревья в парке, готовясь к зиме. В садах возле дома ароматное цветение роз сменилось пышным багрянцем огромных георгинов. Кроваво-красных цветов. Почему-то замок окружали преимущественно только алые цветы, словно капли крови на роскошном фоне.

Это было последнее, о чем подумала Лена, прежде чем сойти с мраморных ступеней в воду, прикусив губу, и броситься с размаху в обжигающую кожу прохладу. Наверное, из чистого упрямства она решила, что зайдет именно здесь, где ей было запрещено бывать — в хозяйской купальне. Ушла под воду с головой, когда свело мышцы левой ноги от холода. Глотнула воды, запаниковала и едва сумела нащупать правой ногой дно и встать, с трудом удерживая баланс. И тут же замерла, в удивлении вглядываясь вперед. Потому что над озером, едва касаясь широкими крылами воды, летела крупная хищная птица.

Лена никогда не видела сокола прежде. Даже в Москве в зоопарке не доводилось. Но почему-то пришло стойкое ощущение, что это именно сокол взялся, откуда ни возьмись, и пролетал сейчас над озером, завораживая ее грациозностью своего полета. Ее тело начала колотить такая дрожь, что зуб на зуб едва попадал. Мышцы ноги так больно сводило, что хотелось кричать от этой боли. Или от другой, засевшей занозой засела где-то глубоко в сердце, и ее было не вытащить так просто сейчас. Лена не сумела удержать баланс и рухнула в воду. А когда снова сумела встать на ноги, и огляделась, то птицу над озером уже не увидела. Он не мог пролететь над водой так быстро — озеро было таким огромным, что Лена даже не видела боковых берегов со своего места сейчас. Но толком подумать об этом ей не дал голос Войтека, который окликнул ее в тревоге:

— Что ты, Лена? Зачем?!

Он сбежал прямо в ботинках в воду и, набросив на ее дрожащее тело свою куртку, легко поднял ее на руки и понес прочь из воды. По комплекции поляк был ниже и не так сложен, как Рихард — скорее сухощав и жилист, чем мускулист. Но все-таки он, пусть и с трудом, но донес Лену до самого дома, до заднего крыльца, где их встретила обеспокоенная Катя.

— На озере была. В воде, — тяжело дыша, произнес Войтек, опуская Лену на ноги. Катя тут же потащила ее в дом, чтобы переодеть в сухую одежду. Надо было поторопиться до прихода Биргит, чтобы избежать лишних расспросов и, возможно, наказания. Ни Катя, ни Войтек никогда прежде не заговаривали об этом происшествии, словно его и не было вовсе. Только один раз Лена сама стала расспрашивать о том утре, спустя пару недель. Улучив свободную минуту, Лена пришла к Войтеку в гараж, где тот ковырялся под капотом грузовика, и прямо задала вопрос:

— Что ты делал тогда у озера? Не говори, что гулял — было слишком рано для прогулок.

— А что делала там ты? — усмехнулся поляк в ответ, только на секунду поднимая взгляд от мотора. — Только не говори, что плавала — слишком холодно для этого.

Лена усмехнулась в ответ на иронию, прозвучавшую в голосе Войтека, но оставлять его в покое не спешила. Села на ящик неподалеку и наблюдала пристально за его работой, зная, что рано или поздно он обратит на нее внимание. Так и вышло. Спустя некоторое время поляк сдался, оторвался от ремонта и, вытирая руки тряпкой, подошел к Лене.

— Иоганн приказал следить за твоей комнатой, я и сидел в коридоре. Задремал только под утро, а очнулся — дверь в твою спальню открыта. Увидел только белый силуэт вдалеке в парке через окно, вот и побежал следом.

— Иоганн приказал? Почему? — удивилась Лена.

— Спроси у него. Немец и так сам не свой, что ты не разговариваешь с ним уже две недели. Глядишь, еще концы отдаст от волнений.

— Ты видел там птицу? На озере? — решилась задать Лена до сих пор волновавший ее вопрос. Но Войтек только посмотрел на нее удивленно и снова вернулся к ремонту автомобиля. И Лена задумалась снова, не привиделась ли птица тогда. Ей всегда говорили, что существует только материальное, и что верить можно только в то, чему есть неопровержимые доказательства. И это странное появление хищной птицы над озером…

Фалько…

— Почему вы спросили Войтеку следить за мной? — не стала в тот же вечер ходить вокруг да около Лена в разговоре с Иоганном. Тот, обрадованный, что она наконец-то заговорила с ним, помимо односложных ответов на его вопросы, не стал скрывать того, о чем Лена уже начинала догадываться.

— Это была мысль Фалько, не моя. Мне бы и в голову не пришло. Понимаешь, он был так потрясен одним случаем… Одна девочка, остарбайтер, кажется, работавшая на ферме у Шваббе, не выдержала тяжести труда и разлуки с домом. Она повесилась в амбаре. Ей было всего пятнадцать лет.

Наверное, потрясение, которое испытала Лена в тот момент, отразилось на ее лице, потому что Иоганн несмело потянулся в ее сторону, чтобы коснуться кончиков ее пальцев. Она кивнула в ответ, мол, она в порядке.

— Ритци каким-то образом оказался на ферме у Шваббе в тот день. Он и нашел… — Иоганн на мгновение умолк, словно и ему самому тяжело было говорить об этом. — Это было так ужасно, что он все никак не мог успокоиться, был так зол, когда вернулся… Я сразу понял, что это плохой знак. Недаром он получил в тот же вечер вызов из отпуска.