Физрук-9: назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 26

— Да не парься ты! — отмахнулся я. — Рассказывай, как считаешь нужным.

— Ну слушай дальше… «Интересно, откуда Люсьена узнала, что я здесь? — думает мужчина. — Впрочем, в газетах, кажется, была заметка о моем выступлении в дискуссионном клубе университета… Любопытно, что ей понадобилось? А впрочем, и не любопытно вовсе… Денег будет просить… Откуда у меня деньги?..»

Он скидывает халат, одевается. Делает это нарочито медленно. Носки, рубашку, брюки, галстук, запонки в манжеты, пиджак. Долго и тщательно причесывается. Прыскает, зажмурившись, одеколоном в лицо. Проверяет, на месте ли бумажник. Надевает туфли, не забыв вдеть их в калоши. Дождь ведь. Плащ-дождевик и шляпа завершают процедуру облачения. Мужчина не торопясь выходит из номера, запирает дверь и направляется к парадной лестнице. Минует просторный вестибюль, кивком поздоровавшись с портье. Швейцар, приподняв фуражку над лысиной, выпускает его на крыльцо. Молодые люди в модных плащах нехотя расступаются, пропуская постояльца. Через пятнадцать минут, мужчина выходит из такси, и звонит в дверь небольшого двухэтажного дома. Ему открывает хорошо сложенная, изящно одетая женщина, на вид которой не больше тридцати.

— А-а, это ты, — произносит она с плохо скрываемым презрением. — Проходи.

Хозяйка дома провожает гостя в просторную, со вкусом обставленную гостиную в два окна. Сквозь неплотно задернутые гардины блестят нити дождя. Мужчина оглядывается, с удивлением отмечая, что здесь мало что изменилось. Все та же дорогая, сейчас уже почти антикварная мебель, неразличимые от времени портреты на стенах. Правда, на обоях с мелким рисунком проступают отчетливые пятна влаги, а высокий белый потолок покрывают голубоватые трещинки.

В белом сиянии хрустальной люстры становится видно, что женщине уже далеко за тридцать. Плотный слой пудры скрывает морщины, а веки набрякли от теней. Губы вульгарно накрашены. Голову женщины венчает высокая, замысловатая прическа. Короткое блестящее платье почти не прикрывает, соблазнительно обтянутые темными нейлоновыми чулками стройные ноги. Жестом предложив гостю садиться в глубокое старинное кресло, сама хозяйка устраивается на диване с гнутой спинкой. Она явно нервничает, потому что длинная дамская сигарета в ее руках заметно подрагивает.

— У тебя найдется что-нибудь выпить? — спрашивает гость.

— Возьми сам, — отзывается хозяйка. — Небось, помнишь — где?

— Помню, — бурчит мужчина.

Он поднимается из кресла, подходит к небольшому бару, встроенному в шкаф. Извлекает из него бутылку и два стакана.

— Тебе налить?

— Налей.

— Водки?

— Водки.

Наполнив стаканы, гость протягивает один из них хозяйке и возвращается на свое место.

— Итак, — произносит он излишне торжественно, — что тебе от меня понадобилось?

— Ничего особенного, Евграф, — отзывается она. — Кроме того, чтобы напомнить, что у тебя есть дочь.

— Это для меня не новость, — отхлебнув водку, словно это вода, отвечает тот. — Я тоже хочу напомнить тебе, Люсьена, что это ты отсудила у меня ребенка.

— И правильно сделала! — злится Люсьена. — Ты никуда не годный отец. Пьяница и развратник!

— Верно, — легко соглашается ее бывший муж. — Тогда, тем более не понятно, что тебе от меня нужно?

— Ну, ты все-таки известный… Как это? Философ, что ли…

— Допустим… И?

— У тебя связи в столице… Похлопотал бы за дочку… Какой-нибудь специнтернат для одаренных детей с хорошими учителями…

— Специнтернат? — переспрашивает мужчина. — Сиротский приют… Но, но, спрячь коготки… Хорошо, я похлопочу…

Хозяйка еще что-то хочет сказать, но вдруг раздается звонок.

— Ты кого-то еще ждешь? — осведомляется гость.

— Не твоего ума дело, — бурчит женщина, вставая. — Очень прошу тебя, выясни насчет специнтерната, не откладывая в долгий ящик…

Мужчина допивает свою водку и тоже поднимется. Люсьена, не обращая на него внимания, словно он предмет обстановки, идет открывать дверь. Слышится мужской голос и вскоре, в сопровождении хозяйки, появляется еще один гость. Высокий, худой, в дорогом, сером с голубой искрой, костюме. Твердый накрахмаленный воротник подпирает гладко выбритый подбородок. В галстучной булавке сияет крохотный брильянт. Голубые водянистые глаза вопросительно смотрят на бывшего мужа хозяйки.

— Пардон, — бормочет новый гость. — Я, может быть, не вовремя?

— Не обращай внимания, Артур, — отзывается Люсьена. — Это всего лишь мой бывший…

«Так вот для кого она так вырядилась, — думает первый гость. — Теперь понятно, почему она хочет сплавить дочурку в специнтернат… С глаз долой, из сердца вон… Ну уж нет, дорогая, потерпишь…»

— Ухожу-ухожу! — говорит он вслух. — Желаю приятного вечера!

— Тебя не спросили, — доносится в ответ.

— Не провожай меня, дорогая!

— Постой! — все-таки перебил я рассказчика. — Того мужика зовут Артур?.. А дочку твою случайно не…

— Вот почему никогда из меня не выйдет писателя, — вздохнул Граф. — Совершенно не умею сохранять интригу… Да, Илга Артуровна Шульц моя дочь. Отчество и фамилия у нее от отчима, ювелира немецкого происхождения.

— Почему же она представляется фамилией Эглите?

— Вероятно — это творческий псевдоним. Ведь такой фамилии не существует… Впрочем, не стоит забегать вперед. Слушай дальше… Мужчина выходит в прихожую, надевает калоши и все еще мокрый плащ. Берется за ручку входной двери, но не может удержаться, на цыпочках поднимается в мансарду и заглядывает в комнату дочери. Илги дома не оказывается. Окно в ее комнате распахнуто настежь, на подоконник натекла дождевая вода. Над столе лежит большой лист ватмана, на котором нарисована огромная черная спираль, словно рассеченная алой молнией. Этот самодельный плакат измят, надорван в нескольких местах, на нем явственно отпечатались следы, оставленные женскими туфлями. Видимо, раньше он висел на стене, но его неоднократно срывали и топтали ногами. Понятно, что это проделывала Люсьена. Больше ничего примечательного в комнате Илги нет, если не считать едва ли не идеального порядка и множества книг. Это именно книги с пухлыми переплетами и строго оформленными обложками — и никаких журналов с выкройками и фотографиями манекенщиц в модных костюмах и платьях.

Идеальную чистоту нарушает лишь трогательный белый носочек, валяющийся у самого порога. Мужчина наклоняется, чтобы его подобрать и тут замечает необычную игрушку, более всего напоминающую волчок, но сделанный из черного, блестящего, похожего на эбонит материала. Стоит гостю протянуть к «волчку» руку, как тот вдруг сам по себе поворачивается вокруг оси, затем еще раз, и еще… И вот уже, постепенно ускоряется, начинает стремительно вращаться, балансируя на опорном стерженьке. Как зачарованный, мужчина смотрит на блик от лампы, что вздрагивает на лаковой поверхности волчка. Рука его, все еще протянутая к игрушке, начала ощутимо подергиваться, словно охваченная дрожью.

— Погоди! — с трудом вырвался я из оцепенения, словно я опять протягивал руку к этому проклятому волчку. — Хочешь сказать, что такая штуковина действительно была в комнате твоей дочери?

— В комнате дочери этого мужчины! — с идиотической важностью уточнил Третьяковский. — Но ты обещал меня не перебивать…

— Да, извини…

— Итак, мужчина попытается отвести руку, но не может. На лице его выступает пот. Вслед за рукой начинает дергаться голова, а затем и все тело, словно невидимая сила гнет и корежит его. Откинувшись всем корпусом назад, гость хватается свободной, тоже трясущейся рукой за дверной косяк и буквально выдергивает себя из невидимой, но цепкой ловушки. Захлопнув дверь в комнату дочери, он сбегает на первый этаж, выскакивает из дому под проливной дождь, и по инерции пробегает целый квартал. Наконец, к нему возвращается самообладание, и он переходит на шаг.

«Да что же это такое, в самом деле… — ошеломленно думает мужчина. — Как она может находиться рядом с этой дьявольской игрушкой?.. Несчастная Люсьена… Не удивительно, что она хочет сплавить дочурку куда подальше… Не-ет, Люсьена права, только специнтернат! Покуда и впрямь сиротский приют не понадобился…»