Физрук-9: назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 27

Сгибаясь под тяжестью дождевых струй, мужчина углубляется в городские кварталы. Мысли его то и дело возвращаются к происшествию в комнате дочери. Он не виделся с ней с того времени, когда она пошла в первый класс. Люсьена препятствовала, да и сам он, втянутый в круговорот столичной жизни, не слишком-то торопился возвращаться в этот промозглый городишко, тем более — только для того, чтобы повидать семью. И не потому, что ни отцовских чувств, ни угрызений совести этот мужчина не испытывает. Просто ему было не до того. Сначала он упоенно работал над своей философской системой, мысленно ставя себя вровень с Фроммом, Кьеркегором, Камю и де Шарденом. Потом, разочаровавшись в ней, пустился в загул, предаваясь изысканному пьянству и утонченному разврату. И как водится, влип в грязную историю.

— В грязную историю? — опять не удержался я.

— Да, представь… Они почему-то назвали себя кайманами, эти бандиты. Наверное потому, что в те годы в моде было все американское… В Прибалтике от них житья не было, как в свое время в Москве от «Черной кошки», только кайманы занимались больше организацией подпольных игорных домов и торговлей наркотиками… В общем, они себя правильно назвали, потому что отличались изощренной жесткостью и изворотливостью. Милиция, КГБ оказались бессильны, ибо кайманы опирались на человеческие пороки. Человек, о котором я тебе рассказываю, начитавшись модных западных философов тоже решил попробовать расширить сознание, но для этого ему понадобилось ЛСД. Как водится, нашелся тип, который вызвался помочь. Эта дрянь мужчине — предлагаю называть его Философом — не понравилась, но было поздно. Кайманы взяли его на крючок. Они оказались довольно изобретательными, у них даже был собственный сленг — кладка, популяция и прочее…

— Слушай, так вот откуда у Динамо этот жаргон?

— Да, этот недоучившийся летчик из нынешней популяции… Так вот, Философа однажды взяли на улице, отвезли в какое-то место, слегка припугнули, но не физически… В честной драке он бы устоял против троих, как минимум. Нет, они попросту прыснули в лицо из баллончика и уже беспомощного увезли. А припугнули жизнью дочери. После чего предложили поработать на них… Нет, они не требовали, чтобы он торговал дурью или заманивал денежных игроков в подпольные казино. Я уже сказал, что они весьма изобретательны. И придумали для Философа, как ни странно, дело по его специальности. У них большие амбиции, а Прибалтика становилась слишком тесна для их популяции. Поэтому они поставили перед ним задачу по внедрению в умы молодежи особой философии, которая бы толкала неглупых мальчишек и девчонок к употреблению тех же наркотиков…

— И ты согласился на это?

— Философ — согласился, — ответил Граф, словно нарочно отстраняясь от героя своего рассказа. — Так возник «Процесс». Совершенно бредовая, полностью высосанная из пальца теория, внешне очень привлекательная… Помнишь, я говорил о плакате, обнаруженном в комнате Илги?

— Рассеченная спираль…

— Да. Суть этой теории заключается в том, что жизнь — это спиралевидный процесс, который приводит в распаду, попросту — к смерти. И если хочешь обрести бессмертие, стань молнией, которая рассечет спираль!

— Звучит бредово, но для начитанного молодняка — вполне может казаться привлекательным.

— Ну это лишь голая суть, а на самом деле там много разных пышных фраз, расплывчатых формулировок и обещаний, что следование рекомендациям теории обязательно приведет тебя к успеху.

— И увидев в комнате дочери плакат, ты… то бишь, Философ испугался?

— А кто бы не испугался, что его ребенок может стать наркоманом благодаря тебе самому?.. Самое печальное, что к тому времени, когда он встретился со своей бывшей, Философ формально был выведен из состава популяции, чему свидетельствует данная татуировка…

Граф покряхтел, протянул ко мне левую руку, опустил манжет рукава и продемонстрировал наколку на внутренней стороне запястья: три неправильной формы треугольника, напоминающих клыки хищника. Тот клык, что посередине — со стертым острием.

— Веко за веко, клык за клык, — пробормотал я.

— Что? — переспросил он.

— Да ничего, это я так… Продолжай!

— Нет! Подожди! Откуда ты знаешь эту фразу?

— Приснилась! — сказал я. — Честное слово!

— Хм, любопытно… Это же ритуальная фраза кайманов… Ладно, об этом потом… Увидев плакат в комнате дочери, Философ действительно испугался. Прошло уже несколько лет, после того, как его якобы перевели в кладу «стертый клык». Хотя на самом деле главарь этой шайки, по кличке Ортодокс, изредка выходил с ним на связь. Ничего не требовал, просто интересовался здоровьем Илги. Всякий раз Философ лихорадочно кидался выяснять у своих друзей, которые все еще оставались в том прибалтийском городке, все ли в порядке с девочкой. Надо сказать, что Ортодокс слово сдержал и никто из кайманов Илгу не тревожил… Однако я немного отвлекся. Дело было вовсе не в плакате, вернее — не только в нем. Философа встревожила эта игрушка, которую, как выяснилось, называют «злым волчком».

И вот теперь, разбрызгивая холодные лужи, он напряженно размышляет, стоит ли сообщать Ортодоксу об этом «волчке», обнаруженном в комнате дочери? Ведь, как ни крути, а эта штукенция может иметь явное и недвусмысленное отношение к «Процессу». Почему? Да потому, что при всей своей бредовости, теория оказалась рабочей. Помнится, Ортодокс даже заказал полностью закрытое социологическое исследование… Не только несчастный Философ попал в его сети… Так вот Ортодоксу хотелось знать, склонны ли подростки и юнцы с юницами студенческого возраста к употреблению дури более, чем их сверстники, не поддавшиеся обработке «Процессом»?

— И каков итог?

— Не знаю. Мне лишь известно, что «побочным эффектом» стало пробуждение необыкновенных способностей и талантов… Мы опять отклоняемся… Дело в том, что у кайманов есть своего рода контрразведка, которая почему-то именуется…

— Лозоходцами, — догадался я.

— Верно!.. Из всех кайманов эти, пожалуй, самые мерзкие… Философу становится дурно, как только он представил, что в комнату дочери ввалятся лозоходцы, все там перетряхнут и опрокинут вверх дном, напугав до смерти Люсьену, и, может быть, забрав для дознания малышку… С этих тварей станется.

— И он решил промолчать?

— Да, но понимая, что обычным молчанием не обойтись. Нужно что-то предпринять…

Без стука вошла Стеша. Осведомилась все ли нам понравилось? Мы за разговором действительно умудрились умять львиную долю снеди. Девушка забрала грязную посуду и объедки, оставила нам кофе с корзинкой восточных сластей и снова удалилась. Не знаю, как собеседник, а я с удовольствием предпочел этот превосходно сваренный кофе холодному красному «сухарю». Третьяковский же трескал и то и другое. Судя по его горящему взгляду ему не терпелось рассказать, что было с дальше с его героем. Хотя, конечно же, с ним самим. А мне очень хотелось узнать, потому что из уже услышанного многое следовало, но с выводами торопиться пока не стоило.

— Так вот, идет себе Философ по дождливой ночной улице и ломает голову — как ему быть? И попадает в драку… Ты помнишь, как двое бандитов пытались меня засунуть в кузов и увезти?.. — Я кивнул. — Так вот, это было точно такое же похищение, как и в его случае. Ведь ему, Философу, так же брызнули сильно действующим аэрозолем в лицо, а когда он потерял сознание, схватили и закинули в кузов, чтобы вывезти за город… В том городе очень узкие улочки, да еще и плохо освещенные. До сих пор фонари зажигают специальные фонарщики. Понятно, что ради — туристов, а не для удобства горожан. Так вот, бредет Философ по такой улочке, минует одинокий фонарь и едва не натыкается за пределами освещенного пространства на грузовик с брезентовым верхом. Двигатель на холостых оборотах, а в сыром воздухе ощущается запах выхлопных газов. Возле грузовика топчутся трое. Сам будучи бойцом, Философ сразу понимает, что это не драка. Просто двое в прорезиненных плащах с низко надвинутыми капюшонами, пытаются поднять с земли третьего. При этом — стараются не производить лишнего шума, только хрипло дышат и шаркают подошвами по булыжнику. Почему-то у них никак не получается поднять бедолагу, тот словно выскользает из их рук. Философ подходит ближе и громко командует…