Желудь (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 23

— Вернидуб! — выкрикнул Гостята с лодки. — Ты ли это?

— Волею небес. Ты, что ли, теперь за данью ходишь?

— Приходится. Ростила-то захворал.

— А что с ним?

— По прошлому лету колено ушиб. Сейчас совсем тяжко — едва ходит.

— А что Красный лист? — спросил Вернидуб, имея в виду своего коллегу по ремеслу из местного клана.

— Боги молчат, — лишь развел руками Гостята. — Да он никогда и не был силен в лекарском деле.

— Вы торг торговать али по какому иному делу?

— Можно и торг, ежели есть чем. А так — вот, — показал рукой он на видного мужчину рядом, — показать, что осталось после набежников тех.

Неждан к тому времени вышел из-за плетеной изгороди и смотрел, внимательно изучая и гостей, и лодку. Хотя, справедливости ради, это плавательное средство стоило бы назвать кораблем… хм… корабликом.

Метров пятнадцать длиной и около пяти шириной. Осадкой какой не ясно, но вряд ли больше метра. Посредине, чуть сместившись к носу — мачта с убранным прямым парусом. Спереди еще одна, сильно заваленная вперед, отчего напоминающая бушприт. Тоже с прямым парусом, только маленьким. На носу и корме настил с разрывом по центру, то есть, полной палубы не имелось.

Память услужливо намекала на то, что перед Нежданом какой-то мелкий вариант торгового корабля римлян. Предположительно. Во всяком случае он где-то видел изображения и даже макеты чего-то подобного.

На борту люди как люди.

Большинство одеты очень просто и без изысков. Не по местному обычаю, да. Вызывая у парня ассоциации с какой-то скифской модой… ну или что-то в том же духе. Он в этом пока не разбирался. Гостята, что из старейшин клана, выглядел ожидаемо. Как и Вернидуб до ранения, и Борята и иные. Разве что имел крашенную шерстяную рубаху и несколько бронзовых аксессуаров.

Еще просматривался явно старший по кораблю. Вон — внимательно изучал и навес, и прочее. Видать, из местных обычаев это выбивалось кардинально — такого не ставили. Так вот, он имел вполне римский облик. Не ранний, да. Но вполне укладывался в понимание парнем римского костюма I-II веков с периферии.

Ну и тот самый уважаемый мужчина, которому показывали последствия набега. Налицо — вроде как местный. Только чернявый да одет иначе. Явно богаче. В цветные ткани иного покроя. Главной же особенностью заключалась в том, что на его поясе покоился меч. Обычная римская спата[1], как мог судить Неждан. Хотя он сам на римлянина не походил, скорее на скифа, сармата или еще кого из того же культурного пула.

— Неждан, поди сюда, — позвал его Вернидуб.

— Это, что ли, молодой ведун? — спросил Гостята, разглядывая парня странным взглядом, в котором читались смешанные чувства, но какие — неясно, ибо слабые.

— Так и есть. Он. Молодой, а сильный. Многое ему уже открылось.

— А с каким богом он сродственен?

— Не могу сказать, — развел руками Вернидуб. — Порою кажется, будто оба Близнеца ему благоволят.

— Оба Близнеца⁈ Это правда? — переспросил он у Неждана с нескрываемым удивлением.

— Сам пока не разобрался. — ответил парень и постарался сменить тему. — Ежели торгом торговать, то чего гость взять хочет, а чего дать?

— Смотря то, что есть у тебя. — выступив вперед, произнес тот, кто по ромейской моде одет был.

— Шкура лося есть, две бобровые и одна от косули, а еще две заячьи и одна лисья.

— Охотой промышляешь? — нахмурился человек с мечом. И, на удивление, его речь оказалась чище, чем у торгового гостя.

— Охотой — это ежели по лесу бегать и самому искать. А коли прибрать тех, кто сам к тебе лезет, то какая же это охота?

— Не играй словами! — повысил голос визави, положив руку на рукоять меча.

— Ты — рука твоего господина. Твои дела — его дела. Он взял под свою руку эти земли и оберегает их, за что мы ему отдаем десятую долю урожая. Так ли это?

— Так, — с важностью кивнул он.

— Неизвестные люди разорили земли, что взял твой господин под свою защиту. Увели жителей и скот. Потоптали поля, оставляя выживших голодать. Плюнув на власть нашего господина и величие. А теперь ты, рука и воля его, вопрошаешь меня об охоте?

— Следи за языком! — еще громче произнес визави, которому совсем не понравилось, куда парень клонит.

— Прошу прощения, — покорно кивнул Неждан. — Сейчас я все покажу.

После чего развернулся и пошел к навесу. Взял там все шкуры и вынеся к гостям, положил их на траве.

— Это все, что мне удалось добыть.

— Ты промышлял охотой. — вынес вердикт тот, с мечом. — А с нее доля в четверо больше, чем десятая часть.

— Забирай. — прямо глядя ему в глаза, произнес Неждан. — Твое право — право твоего господина. Я не могу его оспаривать. Но видит Небо, если твой поступок будет не по-справедливости, вы навсегда лишитесь фарна[2]. И ты, и твой господин.

— Что ты несешь⁈ — рявкнул это человек, выдвинул на треть клинок меча…

И ситуация зазвенела, как натянутый нерв.

Разумеется, просто поднять лапки и молча сдохнуть Неждан не собирался. Он рассчитывал спровоцировать этого сармата на атаку. А потом — ходу. Заскочить под плетень навеса. Накинуть сбрую с дротиками и пулями. И устроить им тут небольшую войнушку. Благо, что ни у кого из этой братии доспехов надето не было, равно как и стрелкового вооружения в руках не наблюдалось…

Может быть так и произошло бы, но этот спокойный, полный решительности взгляд сбил с толку сармата. Никогда прежде он не видел ничего такого в здешних местах. Сильные эмоции — да. Страх там, ужас, ярость, ненависть и подобные им — сколько угодно. Но не вот такое спокойное хладнокровие. Так что, немного подумав, он секунд через десять напряженного молчания, задвинул меч в ножны. И произнес:

— Мне нравится твоя смелость, молодой ведун.

— Мне отобрать из этих шкур лучшие на долю для господина? — осторожно спросил Гостята.

— Нет. Этот молодой ведун прав. Мой господин взял эти земли и живущих на них людей под свою руку. Брать же дань с тех из них, кто не был им защищен, не справедливо. Семья его потеряла зерно и скот. Мое слово — три лета он в праве вести любой промысел, не давая долю с него.

Неждан поклонился, неглубоко, но с почтением. Он совершенно не ожидал, что сармат поступит таким образом. Меж тем, после небольшой паузы тот добавил:

— Это лето первое. А теперь, если желаете, торгуйте.

С чем он и отошел назад.

— Как ты шкуры выделывал? — спросил оживившийся ромей.

— Снимал. Растягивал. Выскабливал, убирая остатки ненужного. Потом пропитывал жиром, что с животных брал. И сушил под навесом, ежедневно разминая. Вон на том суку, — указал он рукой. — Вишь — верх гладкий. Я его жиром смазывал и, прижимая внутренней стороной, тягал шкуру туда-сюда. А потом, как она подсыхала, сворачивал трубой, мехом наружу. Да дымом костра изнутри ее коптил. Не сильно.

Ромей кивнул.

Отдал несколько распоряжений на странном языке, явно не латинском. После чего парочка ребят из команды скинули этакий трапп. Просто тес с небольшими поперечными насечками, по которым шла обмотка толстой веревкой. И, придержав оный, позволили своему старшему сойти на сухой берег.

Он подошел.

Взял первую попавшуюся шкурку. Осмотрел ее. Помял, одобрительно хмыкая. Взял следующую… Когда же закончил, произнес:

— Кто учил тебя их выделывать?

— Знание о том само всплыло в моей памяти. Словно я знал сие ранее.

— Он или его отец ранее не промышляли охотой? — спросил сармат у Гостяты.

— В здешних краях так шкуры не выделывают, — возразил ромей. — Да ты и сам погляди.

Сармат поймал то, что ему метнули. Внимательно осмотрел и вынес свой вердикт:

— Ты прав. Хорошая работа. Они у него все такие?

— Да.

— Ежели продолжишь промыслом жить, то долю давать станешь меньшую. Втрое от десятой части, а не в четверо. Но только если все твои шкурки будут такими, али лучше. Понял?