Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина - Страница 2

Вряд ли я потеряла сознание. Скорее, просто задремала ненадолго. Очнулась оттого, что по комнате процокали деревянные подошвы, и надо мной заботливо склонилась женщина лет двадцати пяти-тридцати. В черном монашеском одеянии, но с головным убором, гораздо менее помпезным, чем у настоятельницы. На этой был просто белый платок, схваченный под подбородком крупной деревянной бусиной. Он так плотно прилегал к лицу, что оно казалось треугольным.

— Ну что, девочка? Пришла в себя? Может быть, пить хочешь или еще чего?

Пить я действительно хотела, но когда открыла рот, чтобы сказать «да», вместо привычного слова вырвалось чтото странное:

— Айо… — рот я захлопнула мгновенно, просто от неожиданности. Но то, что я свободно произнесла местное «да», напугало меня довольно сильно.

Женщина-монашка ничего странного в моем поведении не обнаружила. Напротив, ответу она обрадовалась и, пробормотав: «Сейчас-сейчас, потерпи», торопливо ушла, цокая по полу деревяшками. Вернулась она через несколько минут, принеся с собой кувшин чуть теплого травяного чая и большую кружку, из которой и напоила меня, предварительно усадив.

Я совершенно не понимала, что нужно делать и говорить, но почему-то абсолютно не было желания задавать провокационные вопросы. Как-то я уже внутренне смирилась с мыслью, что в этом месте не стоит спрашивать, как я сюда попала, можно ли мне получить мобильный телефон, чтобы позвонить, и когда будет ближайший рейсовый автобус до Черемушек. Если хоть как-то еще можно было логически объяснить и беленые стены, и необычный крест, и всех этих незнакомых женщин, то вот уж молодое и совершенно чужое мне тело ни в какую логику не укладывалось.

Если сразу после ухода преподобной матери я еще подозревала некий розыгрыш, хотя даже представить не могла, кому бы захотелось меня так обмануть, то после того, как рассмотрела доступные мне части тела: чужие худенькие руки, стройные и очень молодые ножки, а также потрогала совершенно роскошные по густоте волосы, свернутые небрежной улиткой на затылке, сомнения меня покинули.

Эти волосы ошарашили меня больше всего. Выдернув из узла несколько деревянных шпажек, я перебирала локоны в руках, периодически дергая то одну, то другую прядку, и с недоумением ощущала боль от каждого рывка. После третьего неудачного ЭКО моя родная, когда-то роскошная шевелюра поредела до знаменитого: «Три волосины в два ряда».

Так что перед тем, как задремала, я почти поверила, что очнулась в чужом теле. И, похоже, заодно уж и в чужом мире. Сейчас просто началась вторая часть непонятной истории, в которую я влипла. У меня еще не было возможности толком обдумать то, что я слышала: про какого-то слепого барона, предстоящее замужество и шесть старших сестер. Вроде бы все это относилось ко мне.

Напиток, которым меня поила монашка, содержал мяту, валериановый корень и что-то еще, довольно неприятное на вкус. Однако он хорошо снял сухость во рту, и я почувствовала себя немного лучше. Женщина между тем, поставив кувшин и чашку на стол, со стоном потерла поясницу и с протяжным вздохом опустилась на скрипнувшую табуретку:

— Ох, хоть бы ненадолго вытянуться во весь рост и полежать… После земных поклонов у меня всегда так спину тянет…

Надо было что-то отвечать: она смотрела на меня, явно ожидая реакции. Я чуть прикрыла глаза и, избегая встречаться с ней взглядом, и тихо сказала:

— Койка пустая. Если ты полежишь недолго, тебе станет легче.

— Бог с тобой, Клэр! Ежли преподобная мать увидит, накажет обязательно. Ты будто со стога упала, что такую глупость говоришь. Ой… — монашка испуганно прикрыла себе рот ладонью и, растерянно глядя на меня, забормотала: – Прости Господи, язык мой длинный! Ты ведь и правда упала с лестницы, а я такие глупости несу!

— Ничего страшного. Ты же не со зла.

— Ой, Клэр, конечно, не со зла. Тебе полегче-то стало?

— Не слишком. Голова все еще кружится, – говорила я на этом языке совершенно свободно, прекрасно понимая каждое слово. Лились они сами собой, не вызывая никаких затруднений. А вот когда я попробовала сосредоточиться на этой мысли и понять, как же так получается, левый висок прошила такая острая боль, что я поморщилась и отложила проблему на потом. Да и была она не самой важной.

Гораздо важнее было то, что мне нельзя выдавать себя. Это я чувствовал каким-то инстинктом. Явно преподобная мать не тот человек, который обрадуется попаданцу. Не дай Боже, еще ведьмой или нежитью объявят. Я решила некоторое время помолчать, но монашка не отставала с разговорами:

— Клэр, а что тебе преподобная мать-то сказала?

— Велела после вечерней молитвы оставаться в часовне и отбивать триста земных поклонов.

— Ох ты! – монашка покачала головой и, может быть, и хотела меня пожалеть, но, стрельнув глазами в сторону двери, произнесла только: – Ну, преподобная мать лучше знает, какое лекарство от душевной тоски поможет.

После этого она еще минут десять сидела возле моей кровати, пока откуда-то из коридора не раздался крик:

— Сестра Брона! Сестра Брона, пожалуйте на кухню!

Монашка вскочила, торопливо перекрестила меня и вышла из комнаты. А я лежала и мысленно пыталась проговаривать и вспоминать все значимые моменты своей собственной настоящей жизни. Мне казалось, что если я не сделаю это немедленно, то моя личность каким-то образом растворится в этой самой Клэр и потеряется навсегда.

***

Меня зовут Смирнова Ксения Андреевна. Мне сорок три года. За плечами институт, я технолог хлебопекарного производства. Три ЭКО, которые превратили меня из тонюсенькой тихони Ксюши в тетку сто двенадцать килограммов весом и подарили начальную стадию рака. Предстоящее лечение навевало униние и ценой и продолжительностью. Да и не факт, что поможет...

Ранний студенческий брак, который казался мне долгие годы надежным и незыблемым, окончился не просто грязной изменой, а еще и попыткой мужа отжать у меня квартиру. До сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, сколько трудов мне стоило доказать в суде, что на первоначальный взнос нашей трешки мы использовали деньги, полученные от продажи моей (унаследованной от родителей) однушки.

Последние два года, уже после развода, обернулись для меня тоскливой чередой всевозможных неприятностей. Машину, относительно новую и купленную в кредит, угнали и разбили какие-то пьяные подростки-маргиналы. Искать их, разумеется, никто не собирался. Между тем кредит мне предстояло платить еще четыре года.

На работе, куда я устроилась сразу после института и где добросовестно впахивала почти девятнадцать лет, поменялось начальство. Бог знает, кому и зачем приглянулось мое среднестатистическое рабочее место с не самой шикарной зарплатой, но травить меня начали медленно и вдумчиво. Нет, умом я даже понимала, что придется уйти по собственному, иначе смогут и под статью подвести. Но было обидно…

Однушка, купленная мной после развода и “распила” общей квартиры, которая первый год казалась мне тихой пристанью, неожиданно тоже стала доставлять проблемы. В квартиру надо мной въехал бывший сиделец Коля Паяльник, отдававший долги государству долгие шесть лет. Пиршества и гулянки, продолжавшиеся ночами уже восемь месяцев, перемежались частыми скандалами и женскими воплями: «Спасите-помогите! Убивают!».

Если первое время адекватные соседи еще пытались вызывать милицию, то очень быстро отказались от этой идеи: хозяйка квартиры, Томка, украшенная свежими синяками и изрядно поддатая, тут же начинала с воплями кидаться на соседей и милицейский наряд и утверждать, что все у них замечательно.

В общем, все складывалось так тягостно и неудачно для меня, что в какой-то момент мне показалось: я совершенно не нужна этому миру. Он меня просто стряхивает, как небрежно перед долгой зимой стряхивает последний осенний лист старое уставшее дерево…

Может, от этих тоскливых мыслей, может, просто понимая, что мне даже наследство оставить некому (подруги пропали с горизонта еще во времена моего замужества), я сходила к нотариусу и недрогнувшей рукой написала завещание в пользу кошачьего приюта. Когда я еще была здорова, я иногда волонтерила там, мечтая наиграться с пушистиками. К сожалению, у бывшего моего мужа была сильная аллергия, и принести такое счастье в дом я не могла себе позволить.