Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина - Страница 3

Скандалы на работе, бесконечные скандалы в общественном транспорте, которым я теперь добралась на эту работу, и вишенкой на торте – пьяные скандалы по ночам. Точно не знаю, но думаю, что убил меня дома именно этот самый Паяльник.

Последнее мое воспоминание: утром, перед работой, он прижимает меня на площадке к лестнице, клянча сотку на опохмел и слыша решительное «нет». Как-то по-крысиному зыркнув глазами влево-вправо, резко толкает в грудь...

Испугаться я почти не успела, а вот до того мига, как что-то у меня хрустнуло в шее и навалилась темнота, я со странным злорадством вспомнила об установленных три месяца назад на всех лестничных площадках видеокамерах…

Книги о попаданцах читать мне доводилось, но я всегда относилась к этому, как к обычным сказкам для взрослых. Я бы и сейчас не поверила в то, что я попаданка, если бы не две детали, которые невозможно объяснить чем-то другим. Первое, разумеется, это чужое тело вместе с чужим языком. А второе я обнаружила, когда смогла встать с постели и подойти к окну.

Стекло было непривычно толстое, мутноватое и даже с пузырьками. Сквозь него отчетливо видно было старое дерево, растущее возле каменной ограды из массивных булыжников. А на дереве небольшими зелеными шариками висели молодые яблоки. Еще неспелые, еще только набирающие массу, но совершенно точно не имевшие возможности вырасти зимой.

Между тем последнее мое утро, которое я зафиксировала в памяти, утро из прежней жизни, было 26 января 2024 года. Возможно, я бы не запомнила дату так отчетливо, если бы не одно обстоятельство: 28 января мне должно было исполниться сорок четыре года. И рано утром я звонила знакомому кондитеру Ирине, чтобы заказать торт для сотрудников.

Я, помнится, тогда еще колебалась: стоит ли длить старую традицию? Однако подумала, что люди, рядом с которыми я работала долгие годы, ни в чем не виноваты. Пусть начальство поменялось на пакостное, но от старых сотрудников я плохого никогда не видела.

Сейчас, глядя в окно и с трудом сдерживая нервный смешок, я подумала: «Хорошо хоть, что предоплату я Ирине сразу отправила, а то бы совсем некрасиво получилось: торт сделает, а денег не получит.».

Голова сильно кружилась. Думаю, у меня все же небольшое сотрясение есть. Слабость продолжала накатывать волнами, потому я, аккуратно придерживаясь за стену, вернулась на свою узкую лежанку. Даже это небольшое усилие обошлось мне дорого: снова клонило в сон. Я успела задремать и сколько-то поспать, но была разбужена одной из монашек. Она торопливо и не очень бережно трясла меня за плечо, приговаривая:

— Клэр! Проснись же… Клэр! Да вставай уже скорее! Вставай, там баронет к тебе пришел…

В этот раз из сна я выдиралась с большим трудом, долго не понимая, где я и что произошло. Однако монашка, в этот раз довольно пожилая и суетливая, все время тянула меня за плечо и за руку и повторяла:

— Быстрее! Пойдём быстрее, а то преподобная мать огневается!

Она даже присев на корточки, натянула мне на ноги те самые деревянные сланцы и, практически сдернув с кровати, не дала моему телу упасть: от резкого толчка сильно пошатывало, но женщина крепко обхватила меня за талию и помогла устоять на ногах.

Тихонько приговаривая: «Да шевелись же ты! Шевелись, девочка, а то накажут…», – она тащила меня по длинному коридору с крошечными редкими оконцами где-то под потолком, откуда с трудом пробивался тусклый дневной свет.

Закончился наш путь в еще одной небольшой беленой комнате, где стояли вдоль противоположных стен две широкие потертые скамьи. На одной, молитвенно сложив руки и перебирая длинные четки из крупных деревянных бусин, изредка перемежающихся янтарными шариками, сидела преподобная мать.

Напротив нее, у другой стены — мужчина, изрядно заросший бородой и усами. Длинные волосы сальными прядями рассыпались по плечам, не скрывая свою седину. Даже косматые брови были отмечены изрядным количеством пегих волосков. Рядом с ним на скамейке валялась фетровая шляпа, чем-то напоминающая котелок. Большая часть одежды состояла из кожи и имела довольно потертый вид. Только огромные сапоги жирно блестели начищенными голенищами.

Я смотрела на мужчину и не понимала, почему люди зовут его слепым бароном: оба глаза у него были абсолютно целы. Даже каких-то шрамов, намекающих на возможную травму на лице, не было.

Между тем говорливая монашка, дотащившая меня до этой комнаты, входить вместе со мной не стала. Она просто закрыла у меня за спиной дверь. А преподобная мать, слегка нахмурив брови, произнесла:

— Ты заставляешь своего жениха ждать слишком долго, Клэр. Это неприлично, – затем, видя, что я так и застыла в проходе, она добавила, как бы поясняя: -- Я вынуждена была послать баронету Рудольфу известие о твоем падении. Сядь рядом с ним и ответь на вопросы.

Скамья была не только широкая, но и длинная. Я постаралась сесть так, чтобы между нами был хотя бы метр расстояния: этот неприятный мужик пугал меня. Он вовсе не выглядел человеком, способным посочувствовать своей невесте или вообще кому-либо. Конечно, может быть, я ошибаюсь, и за неприятным фасадом прячется мягкий и заботливый мужчина. Но пока что я его откровенно боялась. Впрочем, первые же его действия и слова перечеркнули мою слабую надежду.

Громко хмыкнув и что-то совершенно неразборчиво буркнув себе под нос, он, совершенно не стесняясь преподобной матери, придвинулся по скамье почти вплотную ко мне и положил крупную руку с не очень чистыми ногтями на мое колено. Смотрела я в этот момент на преподобную мать просто потому, что глазеть на него было неудобно. Она же расположилась ровно напротив меня, через проход шириной всего в два-три метра. Я очень четко отметила момент, когда она прикрыла тонкие, почти лишенные ресниц веки и, перебирая четки, забормотала себе под нос молитву еще интенсивнее.

Отвратительный же мужик очень низким, слегка гнусавым голосом спросил:

— И что это тебе, девка, вздумалось с лестницы прыгать?

Я молчала, совершенно не представляя, что ответить. Похоже, ему мои ответы были не слишком то и нужны. Сильнее стиснув мое колено так, что я прекратила слабые попытки отодвинуться, он нравоучительно заговорил:

— Родители твои за тобой только один сундук с одеждой и дают. Если ты, девка, думаешь, что женихи-то в очередь стоять будут, так даже и не мечтай. Распоследний купчишка или горожанин и то на такое приданое не позарится! Тебя, дуру, в баронскую семью берут, как какую путевую… А ты, – он снова стиснул мое колено, больно впиваясь пальцами, – дура и есть! Убиваться она надумала! Кому ты и нужна такая: без приданого, да дохлая! Нет бы Господа молить и благодарить, да преподобной матери в ноги кинуться с признательностью, что судьбу твою обустроила. А она, дрянь этакая, – он снова сдавил колено, впиваясь пальцами в мою тощую ногу, как клещами, – противиться счастью вздумала.

Все это время я была в каком-то странном, почти шоковом состоянии. Сперва я просто пыталась ладонью незаметно оттолкнуть его руку, убрать ее с моей ноги. Потом совершенно машинально попыталась по одному отрывать толстые и неуклюжие с виду, но очень сильные пальцы…

Он все продолжал свою речь, совершенно не обращая внимания на мои трепыхания. От мужика омерзительно пахло конским навозом, застарелым потом и чесноком. Поверх этого всего ложился запах перегара.

В какой-то момент, окончательно перестав понимать, что происходит и что можно сделать, я попыталась вскочить со скамьи, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание преподобной матери. Однако помогло мне это очень мало: легким толчком локтя в мое солнечное сплетение мужик мгновенно вернул меня на место. И пока я хватала ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание, негромко, но отчетливо произнес:

— Будешь перечить – прибью! Господь повелел: жена да убоится мужа! А ты супротивничаешь?!

От недостатка кислорода у меня мутилось в глазах. И от участия в окончании этой сцены меня спас благословенный обморок.