Ваше Сиятельство 10 (СИ) - Моури Эрли - Страница 26

Когда я уже подлетал к центру столицы, эйхос призывно запищал. Я включил его и обнаружил сразу два сообщения. Одно от Ольги, которая после моего ответа так мило возмущалась, что я расхохотался. Мне даже стало жаль, что я не зашел к ней перед вылетом. Тут же поднес эйхос ко рту и сказал:

«Оль, я тебя люблю. Давай в самом деле вечером за платьями. И мерить ты их будешь в нашей каюте на 'Эвересте», — какое будет продолжение уже не сложно догадаться.

Второе сообщение оказалось от штабс-капитана Бондаревой, по-военному лаконичное, хотя озвученное ее приятным, чуть нежным голосом: «Здравия вам, ваше сиятельство. Прибыла. Жду дальнейших распоряжений». От меня не ускользнула важная деталь: Наташа заговорила со мной, как с графом, а не как с корнетом. Вот так, значит, я в ее глазах уже вырос.

Дворцовая посадочная площадка — вот где размах и удобство. Я мигом нашел удобное место для «Эвереста», плавно посадил виману и открыл люк. У трапа меня с почтением встретило двое смотрителей в малиновой форме. Я показал дворянский жетон и в шутку сказал им:

— Глаз не сводить с этой техники, черти! Это аж «Эверест МТ-8»! Внимание к нему должно быть ничуть не меньше, чем суденышку императрицы Глории! — я кивнул на уже знакомую мне виману, которой мы добирались с безымянного атлантического острова.

— Есть, ваше сиятельство! — выпалил один и вытянулся передо мной, с таким старанием, что я побоялся, как бы не устремился он ракетой в небо.

— Да, шучу. Прикалуюсь, — сказал я, рассмеявшись и похлопав его по плечу. Смысл последнего слова он явно не понял, но немного обмяк, умерил служебный пыл.

Я еще больше почувствовал себя очень важным человеком, этакой огромной имперской величиной. Прежний Елецкий это чувство любил. Почему бы не потешить его подобной глупостью.

Быстрым шагом я направился по зеленой лужайке к главному входу во дворец, щурясь от солнца, которое так ярко отражалось от Второй Имперской и Китай-Городской башни — они поднимались невдалеке справа. Кивнув на приветствие гвардейцев с золочеными ливреями, я взбежал по ступеням и в уже в фойе повстречался с камергером императрицы — Эрестом Павловичем. Конечно, он меня сразу узнал. Узнал, засиял ярче, чем его собственная лысина, тепло приветствовал, справился о здоровье.

— Эрест Павлович, мне ли в мои годы, обращать на такую пустяковую штуку как здоровье? — ответил я. — Оно просто есть. Есть в самом полном объеме. Ведь мы, люди, устроены как: начинаем заботиться о чем-либо лишь тогда, когда этого «чего-либо» нет или его слишком мало.

— А вы, ваше сиятельство, правы. Вот я о своей шевелюре в молодые годы не слишком заботился, — он, улыбаясь еще шире, провел рукой по лишенной волос макушке.

— Ее величество у себя? — я указал взглядом на коридор к покоям Глории.

— У себя. Вы к ней? — он поймал мой кивок и добавил: — Я только от нее. Немного обеспокоена непонятно чем, но настроение неплохое, так что ступайте смело.

И я пошел. Смело. Приняла меня ее величество практически без ожидания под дверью.

В первом зале Глории не оказалось. Я остановился, оглядывая сверкающий позолотой интерьер, поглядывая на потолок, с которого на меня с суровым укором смотрели нарисованные боги: Перун, Гера и Крылатый Вестник, парящий над небесным садом.

— Сюда иди, Елецкий! — услышал я голос императрицы из приоткрытой двери.

Я вошел в ее рабочий кабинет, тот самый, где прошлый раз имел честь пообщаться с Громовержцем.

— Почему ты такой, объясни мне? — спросила Глория, вставая из-за стола и не обращая внимания на мое приветствие.

— Какой, ваше величество? — не понял я, разглядывая императрицу и откровенно любуясь ей. Она всегда выглядела великолепно, но сегодня постаралась особо: я разглядел даже подведенные тени под ее глазами легкие, повторявшие цвет ее глаз.

— Не притворяйся. Когда от тебя не ждешь, ты наглый, самоуверенный тип, ведешь себя так, будто я тебе не императрица. А сейчас, видите ли, сама обходительность и почтение, — она подошла вплотную и протянула мне руку.

Я сразу не понял ее жеста. В самом деле не понял, и ее ладонь приветственно пожал.

— Целуй руку, Елецкий! — едва ли не прошипела Глория.

— Ну прости. Я просто сбит с толка. Правда. Думаешь так легко почти невинному юноше, когда перед ним такая… — я поднес ее руку к губам, поцеловал пальчики, не прекращая смотреть в ее красивые глаза. Поцеловал с большим теплом, потом обнял Глорию, притянул ее к себе.

— Невинному юноше? Мне не первый раз кажется, что ты издеваешься надо мной. Так со мной не вел никто, никогда! Даже когда я была всего лишь герцогиней, — она тоже обвила мой торс руками, прижимаясь своей полной, манящей грудью. — Меня это бесит, Елецкий. Ты меня бесишь!

Я не ответил, поцеловал ее в губы.

— Признавайся, невинный мальчик, думал обо мне? Или думал только о Ковалевской, о своих сучках: той актрисе и англичанке? — спросила она, облизнув губы после поцелуя.

Я ответил не сразу, лаская ее тело и думая, что ее величество очень много знает обо мне. Разумеется, у нее есть свои осведомители, но, чтобы знать о моих отношениях с Ленской и Элизабет, надо очень плотно мной интересоваться.

— А ты ревнуешь? — я медленно отпустил ее.

— Отвечай на мой вопрос. Я хочу знать правду, как ты относишься ко мне. Не к императрице в моем лице, но ко мне. Это для меня важно, — строго сказала Глория.

— Да, вспоминал и вспоминал много раз. Был момент, когда не мог ответить на твое сообщение. Ольга была рядом, при ней не хотел. Ее очень сердит мое общение с тобой, она догадывается или уже знает, что между нами, — пояснил я. — Если хочешь еще более честно, то думал не только о тебе, но и о маркизе Этвуде. Я начинаю считать тебя своей женщиной и меня злят мысли о том, что между ним и тобой.

— Это не твое дело, Елецкий! — резко сказала она, отошла к письменному столу подняла два листка, исписанные от руки и убрала их в выдвижной ящик.

Скорее всего это было письмо, написанное на английском, и у меня возникло ощущение, почти уверенность, что это письмо от Луиса Этвуда.

— Или дело все-таки твое? Тебя это сильно беспокоит? — она вернулась ко мне. — Тогда скажи, что ты любишь меня.

Я молчал, слишком неожиданным был поворот в нашем разговоре. Ведь если говорить о Глории, только как о женщине, то… Она была очень мне приятна. Наша страсть, случившаяся лишь один раз, успела оставить во мне след. Причем очень заметный след. Я не слишком думал о нем из-за суеты последних дней, множества иных эмоций. Но этот след явно был, и я ее — эту женщину, бывшую почти вдвое старше меня — на самом деле ревновал к маркизу Этвуду. Я даже вспомнил о том, что ходили слухи, будто Глория часто летает на Кипр без Филофея, и подумал, что влечет ее туда не что иное, как встречи с тем высокородным англичанином. Однако, сказать ей, будто я ее люблю так сразу, лишь после одной жаркой вспышки между нами, я не мог.

— Не хочешь врать? Это хорошо, граф Елецкий. Не люблю, когда мне врут. Тем более в очень личных вопросах. Вот если ты когда-то будешь готов сказать мне это. Когда ты при встрече будешь сам хотеть целовать мою руку, а не пожимать ее, тогда, может быть, я признаю, что мои отношения с Луисом тебя тоже касаются, — сказала она, и между нами повисла пауза. Долгая такая, напряженная.

— Мне очень не нравится, что Ковалевская знает о наших отношениях. Как ты это допустил? Ты же умный, на редкость сообразительный мальчик. Разве не понимаешь, что может случиться, если это дойдет до кого-то из вхожих во дворец, тем более людей, близких Денису? — прервала она молчание.

— Прости, но я Ольге не вру, а она очень чувствительна и сообразительна. Но обещаю, дальше нее это точно не пойдет. Прежде всего самой Ольге это не нужно. Сама понимаешь, почему. Прости, — еще раз повторил, шагнул к ней и обнял ее, стараясь изгнать неприятное напряжение между нами.