Королевская кобра - Найтов Комбат - Страница 4

– Ты хотел сдаться в плен, будешь врать – я расскажу все. Я – твоя совесть, о которой ты забыл.

Оказалось, что на борту – два пассажира. Тот самый «боксер», жив-условно здоров, только нога и горлышко побаливают, да остался без брюк, сапог и нижнего белья. Их вода с него сдернула. Он же привязан был к стойке поплавка, так и приехал в плен между поплавками собственного самолета. И штурман был еще жив, его в госпиталь унесли с двумя пистолетными пулями в шее и груди. Береговая база торпедных катеров в Ханко была большей частью отправлена в морскую пехоту, поэтому докладывать лейтенанта отправили прямо к командиру базы генерал-лейтенанту Кабанову. Катера пришли на Ханко недавно: 29-го сентября, и их основным назначением была связь с «Большой Землей». Кабанов просил их прислать с июля месяца, но их не давали. Поводом для их появления послужила дезинформация, что в Або-Аландских шхерах появился линкор «Тирпиц».

Ему пришлось долго сидеть в «приемной» подземного бункера командира базы. Мысли его сбивались, врать он тогда не умел. Пару раз, подлавливая его на будущем вранье, я подавал голос. В итоге он вывалил на Кабанова, бригадного комиссара Расскина и начальника Особого отдела Воронина всю неприкрытую правду. Что струсил и сам подозвал самолет, и не для того, чтобы захватывать его, а чтобы не умирать в 21 год.

– А как же получилось, что ты его захватил? – спросил Воронин.

– Не знаю, совесть проснулась, и дальше действовал, как она велела.

В блиндаже установилась тишина. Комиссар крутил в руках ручку, командир базы смотрел в потолок. Воронин покачал головой.

– Ладно, иди, посиди за дверью! Хорошо, что правду сказал. Не давай совести уснуть.

За ним закрылась дверь, и первым высказался Кабанов:

– Умирать он, видите ли, не хочет! За Родину! К чертовой бабушке, в пехоту! Пусть кровью искупает!

– Да ты остынь, Сергей Иванович! Как ты считаешь, что он скажет в пехоте? Это он сейчас в шоке от произошедшего, видать, контузило парня. А потом он будет говорить, что он захватил «Хейнкель», а его за это с катеров списали. Ну, подумай головой!

Подумать генерал не успел, со всех сторон началась стрельба: били по одиночному самолету, оказавшемуся в пределах досягаемости зенитных батарей Ханко. Темно, по линии ВНОС никаких сообщений не было, но после захвата его прожекторами увидели красные звезды на крыльях. Это был ТБ-3, на котором вернулся на базу капраз Максимов. Не обошлось без крови. Ранен штурман. Еще ночью, вместе с ранеными и двумя пленными, мы оказались на борту этого самолета, который приземлился на Комендантском аэродроме в Ленинграде. Через три часа катером пришли в Кронштадт. Его попытку «потерять» пакет, врученный ему в блиндаже генерала, я пресек. Его телом, да и головой, я распоряжался свободно. У форта Петра Великого нашли, стоящие под сетями, два оставшихся катера звена. Почесав, покрытый суточной щетиной, подбородок, и отдав честь часовому у трапа, поднялся на борт «двенадцатого». Прошел на бак, немного постоял у отдраенного люка форпика, затем спустился вниз, к командиру. Тот спал, и долго не мог проснуться.

– А я на тебя уже похоронку написал! Что с остальными?

– Один я. Возьмите, Абрам Григорьевич. – он протянул запечатанный конверт на имя командира звена. Тот его вскрыл и углубился в чтение. Пару раз понимал на лейтенанта удивленные глаза. Засунул бумаги в пакет. Посидел, всплеснул руками:

– Ты головой-то думал, когда такое ляпнул?

– Сказал, как есть, как было, тащ старший лейтенант.

– Ну, и… – он не закончил. Встал, посмотрел на часы на переборке. – Жди на палубе!

– Есть!

Одетый в кожаную «канадку» Свердлов появился на палубе с незажженной папиросой в зубах.

– Давай, потопали в экипаж! За клизмой, с патефонными иголками.

Через двадцать минут они постучались в кабинет кап-два Черокова.

– Виктор Сергеевич! Разрешите?

– А, Свердлов? Проходи, что там у тебя?

– Ни что, а кто, или нечто.

Лейтенант доложился по уставу.

– Живой, чертяка! А мы уж тебя и твой экипаж помянули. Долго жить будешь! Что с катером?

– Я даже обломков не видел, в пыль.

– Да тут такое дело, Виктор Сергеевич. Он с собой «телегу» привез, подписанную Кабановым, Расскиным и Ворониным. Вот. – пакет перешел в руки командира бригады.

– Дернуло тебя за язык! Зачем? Впрочем, поезд давно ушел. Что сказал Воронин? О том, что сказал Кабанов я и так догадываюсь. Комдиву доложились?

– Нет, нет его.

– Твою мать! Ну, что делать-то с тобой. Вот что, поедешь принимать новые катера для бригады, все равно катера для тебя нет, а там – решим. Язык твой – враг твой! Такое дело провернуть: захватить торпедоносец, и так жидко обо-ться! Книжка твоя где?

– В каюте была, а нет, мы же их в штаб сдали в сентябре.

– Идешь к начштаба и получаешь. Вот это предписание у него подпишешь, и чтоб духу твоего здесь не было сегодня же.

– У меня весь аттестат остался в каюте, только то, что на мне.

– В тылу получишь, здесь не крутись и по складам не бегай. Все, мотай отсюда! Спасибо потом скажешь!

– Есть!

Все от него стали шарахаться, как от чумного. А я не помогал ему, пусть прочувствует «всеобщую ненависть и презрение трудящихся». В полном объеме! После выхода из штаба он расстегнул кобуру, а там пусто. Пистолетик-то тю-тю! Лежит на дне Финского залива, а «Вальтер» ему не отдали.

Лишь через два дня ему удалось перестирать пропитанную соленой водой форму и нижнее белье. Было это уже на берегах реки Вятка, в маленьком городке Сосновка, Кировской области, на номерном заводе 640.

Пока «литер» стирался и приводил в порядок свою голову и мысли, мы с Василием поглощали, взятые в аренду у старшины Нечитайло, уставы сорокового года. Для меня это было особенно важно, ибо, сами понимаете, что я изучал эти книжки другого года издания. И мог с легкостью проколоться на каком-нибудь пустяке, типа «так точно» или «Служу трудовому народу». По ныне действующему уставу требовалось отвечать «Да, товарищ и звание начальника» или «Нет, товарищ и звание начальника» и «Служу Советскому Союзу». Были различия в строевом уставе и в уставе караульной службы. Усердие призывника не осталось без внимания старшины, у которого были легкие проблемы с ударениями и русским языком, поэтому он поручил Василию проводить два занятия по уставам в день. Так как поезд еле тащился, и часто, и подолгу, стоял на станциях в ожидании паровоза, несмотря на то, что большинство вагонов в нем были обычными пассажирскими, то занять чем-то будущих красноармейцев было просто необходимо. С помощью Василия им же было организовано горячее питание будущих бойцов РККА, дежурство у дверей вагона и у печки-буржуйки с парой чайников. Еще в военкомате мы с Василием написали рапорт на имя военкома, в котором описали ситуацию с матерью и сестрой и просили военкома разобраться. Теперь это дело государственной важности, ибо сменил статус «член семьи врага народа». Он теперь – военнослужащий и полностью находится в правовом поле Главной Военной Прокуратуры. Рапорт был передан непосредственно в руки военного коменданта района, который приехал на вокзал проводить команду. Вторым адресом указан был Главный Военный Прокурор СССР. Позже из письма матери стало известно, что ее нашли в одном погребов поселка, где ее голодом и побоями приучали к мысли о том, что у нее теперь новый половой партнер. «Генацвали» получил прибавку к сроку и сменил место жительства. А еще через неделю в Озерном появился направленный к новому месту службы комдив Челышев, и увез мать и сестру в Одесский Военный Округ. Нехватка командного состава была настолько велика, что многим из арестованных в 37-38 годах военным отменили приговоры. Отец, конечно, понимал, что Одесса во время войны станет не слишком безопасным местом, но он слишком хорошо знал нравы мест заключения, и понимал, что Челябинск и Озерный для супруги и дочери еще более опасны.