Марикита - Феваль Поль Анри - Страница 36

• Предыдущая
• 36/61
• Следующая

Аврора и донья Крус были чрезвычайно взволнованы. Они прижимались к своим женихам, мысленно вновь переживая страшные часы, проведенные между жизнью и смертью.

Шаверни хотел, чтобы баск рассказал о том, что здесь произошло, но тот приписывал все заслуги Флор, которая, в свою очередь, от них отказывалась. Даже мадемуазель де Невер не удавалось их урезонить, чтобы объяснить, что же в действительности совершил каждый из них.

– Ты ничего не видела, – говорила донья Крус. – Ты была в обмороке, и Антонио нес тебя на руках, как ребенка; пока он в кровь обдирал себе пальцы, чтобы расчистить нам путь, ты без сознания лежала вот здесь…

– Да, – подтвердил баск, невольно содрогнувшись, – а потом вы заставили ее идти во сне, как лунатика. Я никогда в жизни не испытывал страха, но когда увидел, что мадемуазель де Невер идет, вытянув руки, вся, как натянутая струна… она уверенно ступала в темноте и ни разу не споткнулась, а ведь вокруг было не видно ни зги!.. Я чуть не задрожал. В этом было что-то таинственное, чего я никогда, наверное, не пойму.

Цыганке пришлось рассказать, как силой своей воли и с помощью нескольких заклинаний, в тайну которых она была посвящена с детства, ей удалось заставить Аврору идти, когда та не могла держаться на ногах, и даже указывать остальным путь в кромешной тьме.

Герцогиня Неверская дрожала, слушая их, и испугалась еще больше, когда Лаго привел их к гулкому водопаду и рассказал о своей страшной схватке с принцем Гонзага на краю зияющей пропасти, отверстой в вечность.

Лагардер, конечно же, знал, что Антонио способен на самопожертвование, но все же с трудом верил своим ушам.

– Вы можете гордиться, Аврора, что вдохновили его на такие подвиги, – шепнул он своей невесте.

– Как нам отблагодарить его? – отозвалась девушка. – Ведь ради нас он десятки раз рисковал жизнью.

– Позвольте мне отдать эту жизнь за вас, если представится случай, – просто сказал баск. – Пока что я всего лишь рискнул ею, и вы мне ничего не должны.

– Неужели вы бы сделали это для кого угодно? – спросил Анри.

Горец тряхнул головой.

– Наверное, если бы речь шла о женщине. Впрочем, теперь, когда я узнал всех вас, я бы поступил так ради любого из своих друзей.

Это было сказано без всякого бахвальства; Лаго пожал протянутые ему руки, и лицо его не выразило ничего, кроме чувства удовлетворения от сознания выполненного долга.

Есть натуры, для которых самопожертвование – непреложный закон жизни. Они обладают благородством сердца, и такое благородство бесценно. Этим же замечательным качеством отличалась и донья Крус, так что Шаверни понимал: принимая титул маркизы, она удостаивает его большой чести. Цыганка и горец, стоявшие перед ним, за один лишь час выказали столько храбрости, сколько ему, быть может, не дано будет проявить за всю жизнь.

Именно теперь он понял разницу между тем, чему научился в «школе» своего славного кузена, и тем, что получил, следуя за Лагардером. Он оставил дурной путь ради доброго. Отныне он входил в союз людей, нерасторжимо связанных жестокими испытаниями, соединенных любовью, дружбой и взаимной благодарностью и достаточно сильных для того, чтобы бросить вызов любому злу и победить его.

Выйдя из подземного хода, юные невесты тоже ощутили прилив мужества. Они были рады, что посетили место своих страданий, и с нежностью смотрели на любимых женихов, улыбаясь при мысли о том, что Лагардер и Шаверни непременно защитят своих избранниц от любых невзгод.

Им недоставало только бедной Марикиты, и немного погодя госпожа де Невер отправила Кокардаса и Паспуаля на ее поиски. Она даже пожелала, чтобы в брачном кортеже ее дочери присутствовали цыгане. Эта женщина, которая так долго верила только в людскую злобу, теперь наслаждалась мыслью, что добрый человек (она имела в виду шевалье де Лагардера) способен увлечь за собой столько благородных сердец. Она потребовала от Хасинты обещания поскорее продать харчевню. И та, хоть и жалела о родных горах, синем небе и огромном море, не замедлила согласиться. Один взгляд Авроры заставил Хасинту уступить, один поцелуй девушки решил все. Донья Крус тоже поцеловала ее, и три подруги обнялись так же, как когда-то ночью. Это был подобный же сердечный порыв, но теперь они не плакали, а улыбались.

Впрочем, можно ли было отказать в чем-то кузине регента Франции, оставившей свое высокомерие и резкость и превратившейся в добрую заботливую мать? Добившись своего, госпожа де Невер гордо произнесла:

– Кто осмелится теперь, когда мы вместе, прийти и вырвать у меня из рук мою дочь? Донья Крус, какое-то короткое мгновение я думала, что вы – мое дитя, так будьте же им. Кузен Шаверни, вы загладили добром все то зло, которое вас принуждали совершить; дайте же мне вашу руку – она осталась честной. И я благословляю всех остальных, всех, кто вернул мне мою дочь!

Вечно неутешная вдова герцога Неверского, чьи уста так долго оставались скорбно сомкнутыми, нежно произносила слова благодарности, и горестное величие, в котором она пребывала со времен драмы у замка Кейлюс, растворилось в теплом дыхании материнской любви.

– А вы, Анри, сын мой, – добавила она, поднимаясь, – вы, граф де Лагардер, подойдите и поцелуйте свою мать!

Она радовалась тому, что могла сама сообщить шевалье о милости регента, даровавшего ему титул графа. Она опередила маркиза де Шаверни, которому эта миссия была доверена Филиппом Орлеанским; маркиз не сумел выполнить поручение принца, однако же, не выразил никакого неудовольствия, а напротив, улыбнулся, кивком головы подтверждая слова счастливой женщины. Госпожа де Невер приняла Анри в свои объятия и крепко прижала к груди, как когда-то в тюрьме Шатле, где он готовился идти на казнь.

– Вот ваша жена, – вновь заговорила она. – Я выполняю свое обещание и вручаю ее вам; читайте же вслух послание, которое его высочество регент передает вам через меня.

Она вынула из складок своего платья письмо, украшенное печатью Филиппа Орлеанского, и Лагардер дрожащим от волнения голосом прочел бумагу, делавшую его графом де Лагардером. В послании также говорилось, что к фамилии Лагардера может быть присоединена фамилия де Невер – как только будет заключен его брак с девушкой, которую он защищал когда-то у Кейлюсских рвов.

Услышав эту новость, Кокардас громогласно изрек: «Черт побери!» и вновь отправился пить. Он не занимался ничем другим с того самого утра, как приехал сюда, усердно претворяя в жизнь присказку, которую именовал древней и которую сам же и выдумал для собственного удобства:

– Скакун в конюшне, шпага в ножнах, молодец за столом.

Гасконец никак не мог утолить жажду: в Испании у него не было ни времени, ни средств прикладываться к бутылочке. Зато теперь он наверстывал упущенное, ибо в заведении прекрасной басконки весь погреб оказался в его распоряжении, да к тому же с него никто не собирался требовать платы – немудрено, что глотка гасконца ни минуты не оставалась без дела.

– Тысяча чертей! – воскликнул он, воспользовавшись моментом, когда его язык вдруг почему-то перестал заплетаться. – Представь-ка, дружище, каковы мы будем на свадьбе: одеты с иголочки, карманы набиты золотом… Мы поедем в кортеже впереди всех дворян, и еще долго в Париже будут говорить о благородной персоне Кокардаса-младшего, украсившего собой свадьбу Лагардера.

К сожалению, Паспуаль не слушал излияний своего приятеля. Кокардас был пьян от вина, Паспуаль – от любви; первый ни на секунду не отрывался от своего стакана, второй блуждал глазами в корсаже служанки – крепко сбитой байонки, которая, принося выпивку, всякий раз бесцеремонно опиралась своей пышной грудью на плечо нормандца. И тогда из глубины души достойного Амабля вырывались вздохи, способные разжалобить даже камень. Известно, что крайности сходятся, что противоположности притягиваются; вот и стали близки друг другу дебелые прелести служанки и угловатые плечи Паспуаля, полные икры одной и лишенные всякого мяса ляжки другого.

• Предыдущая
• 36/61
• Следующая