Девушка с экрана. История экстремальной любви - Минчин Александр - Страница 3

Я выпил чаю, выслушал порцию нравоучений родительницы по устаревшим телефонным проводам и бессильно опустился на диван.

Зачем я здесь, чего ищу в подлунном мире? Кому нужны мои бессмысленные книги? Да и сам я — бездарь?

Никому?

Просыпающаяся Вера Баталова произносит в трубку с утренней хрипотцой:

— Как вам у нас?

— Депрессивно.

— Чем думаете заниматься?

— Встречами с издателями.

— Это скучно?

— Кругом накурено, дикий запах пота.

— А вечером?

— Еще не знаю.

— Я хотела бы пригласить вас в театр, на спектакль.

Если только ее квартира — это театр, а то, чем мы занимались, для нее спектакль.

На следующий день в модной газете «Волшебный фонарь» я встретился с ее душой и главным редактором — некоей Бакуниной. Они пишут обо всем, что происходит в мире искусства, и хотят опубликовать мое не вошедшее в книгу интервью с Черным Художником. Он всегда одет в черное. Они пишут о кино, театре, шоу, музыке и даже — о литературе. Это уже высшая мерка, литература сегодня никого не волнует и не интересует.

— Чем вы озабочены, Алексей, может, я смогу вам помочь?

— Ищу одну актрису для знакомого продюсера…

— Как зовут?

— Арина, кажется, Шалая.

— Марина! — кричит через перегородки она. — У нас есть телефон Шалой?

Крик в ответ:

— Она в Театре имени Лермонтова, телефон …

— Домашнего нет?

— Она переехала.

— Позвоните прямо в театр, оставьте послание.

Она пишет мне на листке бумаги телефон. Мы договариваемся о публикации интервью и прощаемся. Денег в Империи никто не платит, это не модно — платить писателям. К тому же из Америки. «Они там все богатые».

К пяти я добираюсь до квартиры Поэта. Ставлю чай — мой обед, и сажусь на тахту. В Америке их нет (а как во множественном числе будет тахта?), одни диваны.

— Алё, театр слушает.

— Будьте добры, пожалуйста, г-жу…

— Какая она там госпожа! Артистов сейчас нет, они к шести приезжают.

— Я приехал издалека, из-за океана, и послезавтра улетаю, у вас не найдется ее домашний…

— У меня нет. Вы оставьте свой телефон, я сижу на вахте и, как только она появится, сразу ей передам. Вы кто?

Я ответил, оставил и попрощался, понимая, что это мертвое дело. Здесь никто никому ничего не передавал.

Выпил чай, надкусил почерствевший батон, слегка помазанный маслом, и сел на телефон назначать завтрашние встречи.

Около семи раздался неожиданный звонок.

— Добрый вечер, — произнесли в трубке.

— Вечер добрый.

— Можно господина Сирина к телефону?

— Слушаю, — сказал я, ожидая розыгрыша кого-то из знакомых.

— Это говорит Арина Шалая.

Голос доносился издалека, я предполагал услышать кого угодно, только не…

— Простите, я не ожидал. Причина звонка следующая: по моему роману собираются снимать фильм, и я хотел обсудить это с вами.

— Как вы обо мне узнали?

— Я видел вас, правда только со спины, хотелось бы также увидеть и лицо.

— Угу, — удивленно прозвучало в трубке.

— Я уезжаю через два дня, мы могли бы встретиться завтра?

— Вы действительно из Америки и не разыгрываете меня?

— Я действительно из Америки и говорю правду.

Почему-то все в этом городе боялись розыгрыша.

— Как называется ваш роман?

— «Желтый дом».

— Он у нас опубликован?

— Он был издан в США, я привезу и покажу его. Когда вы свободны?

— Завтра мне крайне неудобно, разве только в середине дня, в час, и совсем ненадолго.

Я подъезжаю к Дому писателей на пять минут позже, и наблюдаю, как девушка в черном приталенном пальто прохаживается, озираясь. Неужели это… не может быть…

Я перехожу дорогу.

— Здравствуйте, я Алексей.

— Я Арина.

Простоватое лицо, без косметики, неяркие, серо-голубые глаза, одежда производит впечатление уже поношенной.

— Очень приятно.

Хотя дует ветер и внутри мне совершенно неприятно.

— Где мы можем поговорить? — спрашивает она.

— У нас по традиции едят ланч в это время, — напрягаюсь я, — давайте зайдем в Дом писателей, посидим и поговорим.

— Только ненадолго.

Моя воля — я бы отпустил ее сразу.

Я уже знаю директора ресторана Вацлава, нас мгновенно пропускают и, что еще более удивительно, дают столик.

— Я ничего не буду есть, — быстро, словно испугавшись, говорит она.

Мне становится скучно. Но все, что я заказываю, она съедает. С большим аппетитом.

— Я ничего не буду пить, — продолжает она. Но все, что я наливаю, выпивает.

После нескольких стопок финской водки, принесенной мною в пакете, она оттаивает.

— Вы всегда носите с собой алкоголь?

— Только когда я в Москве.

Господи, неужели это известная киноактриса?

Она с увлечением ест суп. Потом живо принимается за второе.

Я показываю ей Свои книжки, она не обращает на них никакого внимания, они лежат цветной стопкой посредине стола.

Вдруг она спрашивает:

— А можно я съем мороженое?

Я заказываю ей две порции. Лишь бы она была счастлива.

— А где вы играете, как на вас можно посмотреть?

— О, у меня сегодня спектакль, хотите я вас приглашу?

— Какой?

— По пьесе моего любимого писателя, живущего в Париже, — Емельяна Емельянова.

— Я его хорошо знаю, он был крестным отцом моего «Желтого дома», даже хотел опубликовать в своем журнале.

— Да? Не может быть! — она в первый раз заинтересованно разглядывает меня.

— Я лечу через Париж, могу передать привет от вас и скажу, что вы играете в его пьесе.

— Главную роль! Расскажите ему, пожалуйста. Я так буду рада!

Прошло уже два часа, она почему-то никуда не спешит. Но мне в пять надо ехать с мамой к какой-то красавице на обед.

Я плачу по счету, как всегда, обсчитывают (имперские традиции), но я решаю не выяснять сейчас.

— Я вам оставлю пропуск на служебном входе, начало в семь. Вы знаете, где находится наш театр?

— Нет.

Она что-то объясняет. Я просто записываю адрес, сомневаясь, что туда попаду.

Мы прощаемся там же, где встретились, на улице. Я смотрю ей вслед и думаю: зачем тебе это было нужно, идиот? Экран и жизнь — две абсолютно непохожие реальности. Какая «гениальная» мысль! Надо будет ее записать. Кто хорош на экране, плохо выглядит в жизни, а те, кто хорошо выглядит в жизни, не всегда смотрятся на экране.

Кинематографичность — редкое качество. Умирающее сегодня.

Мама одета в свое лучшее пальто и шаль.

— Сыночек, Инга такая модная, она по пол года проводит в Италии…

— Кто такая Инга?

— К кому мы едем на обед!.. Квартира у нее отделана, как дворец, все потолки расписаны пейзажами, амурами, карнизы в золоте. Она такая стильная, хрупкая, стройная.

Я еду по встречной полосе, у ВДНХ невероятная пробка. Конец еще одного осеннего рабочего дня.

— Она тебе очень понравится.

— А если нет? Мне нужно быть в театре в семь часов.

— Начинается, вечные гонки, никогда с тобой не проведешь время по-человечески. Как тебя твои девушки выдерживают?!

— Лежа.

— О, в этом я не сомневаюсь. Потому только и выдерживают!

— У тебя тонкое чувство юмора, ма…

Полчаса я ищу дом в сером жилом массиве и кляну всех богов — на разных языках. (Неужели нельзя было сделать дома разноцветными?!) Думаю, боги мне это потом зачтут, когда предстану перед ними — отчитываться.

— Поедешь на второй акт, успокойся, — говорит мама.

В этот момент каким-то чудом я натыкаюсь на нужный номер дома. Но еще шесть корпусов…

Инга действительно разодетая, расфранченная, выточенная путана, со слегка невыточенными ногами. Бог все-таки фраер: почему не создавать всех женщин красивыми и не сотворять им совершенные части тела, все. Что же тогда было бы? Мир состоял бы сплошь из красивых женщин. Это был бы красивый мир.

В доме все итальянское — от кресел до сервизов, от ликеров до печенья. Она очень гостеприимно, не зная куда посадить, чем угостить, принимает нас. Я разглядываю ее лицо, примеряюсь к бедрам… У меня начинается какой-то непонятный озноб, мне хочется горячего чаю и орехового ликера. Но в ту секунду, как она подает и сервирует, мне не хочется ничего.