Улица Райских Дев - Вуд Барбара - Страница 28

• Предыдущая
• 28/101
• Следующая

Раздался звонок у калитки – в гостиную вбежал расстроенный слуга и что-то прошептал Амире. Она побледнела и кивнула ему; он вышел и вернулся с четырьмя военными, в мундирах, с винтовками.

– Мы должны арестовать доктора Ибрахима Рашида за преступления против народа, – объявил офицер.

– Боже, – прошептал Хассан, вошедший в комнату с балкона вслед за другим.

– Здесь какая-то ошибка, – запротестовал Ибрахим. – Разве вы не знаете, кто я? Кто был мой отец?

– Подождите, – начал Хассан, но Ибрахим прервал его.

– Наверное, надо идти и все выяснить, – решительно сказал он. Ибрахим поцеловал мать и Элис и с грустью добавил: – Не волнуйтесь. Все будет в порядке.

– Я буду ждать, – еле слышно прошептала бледная Элис, вспоминая, словно символ зловещего дня, две детские фигурки, танцевавшие утром в саду в черных мелаях.

Ибрахим увидел во сне, что Захра, кухарка, входит на мужскую половину дома. И она ведет за руку Захарию, босого, в грубой крестьянской одежде. В этом сне Ибрахим впервые заметил, что Захра красива и формы ее приобрели женственную зрелость и привлекательность. Захария смотрит на Ибрахима своими ясно-зелеными глазами и молчит.

– Что ты здесь делаешь? – недовольно спрашивает Ибрахим Захру. Захра что-то хочет сказать, но он не слышит ее слов: в его ушах раздается громовой голос Бога: «Тебе не удастся обмануть меня, Ибрахим Рашид. Ты нарушил мой священный закон – ребенка другого человека назвал своим сыном. Я не прощу тебя, ты проклят».

– Прости же меня! – вскричал Ибрахим и проснулся от собственного крика. Он почувствовал невыносимую боль в висках и затылке и задохнулся от густого зловония. Он попытался сесть, но к горлу сразу подступила тошнота. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Он понял, что лежит на холодном каменном полу, задыхаясь от жары и запахов человеческого пота, мочи и фекалий. Ибрахим вспомнил, что после ареста его привезли в главный штаб армии, а так как он всю дорогу протестовал и требовал отвести его к начальству, то один из сопровождающих стукнул его прикладом винтовки.

Ни к кому из главного начальства «Свободных Офицеров» он не попал, допрашивал его в маленькой грязной каморке раздраженный, истекающий потом сержант. Весь допрос свелся к одному вопросу: какую вели подрывную деятельность? – и требованию назвать имена сообщников. Ибрахим, не отвечая на вопрос, просил отвести его к главному начальству, пока сержант не вышел из терпения. Ибрахим почувствовал удар по голове и потерял сознание. Ибрахим помассировал затылок и стал видеть яснее. Он находился в каменном колодце, с грязным каменным полом, на котором сидели и лежали люди в лохмотьях, большая часть из них прижалась в оцепенении к стенам. Несколько человек ходили от стены к стене. В камере не было ни скамей, ни кроватей, только охапки гнилой соломы и две параши.

Сознание еще было не совсем ясным, и Ибрахим подумал со смутной надеждой: может быть, это ночной кошмар? Но это была явь – он сидел на полу каменного колодца, в вечернем костюме, в котором его арестовали. Но туфли из крокодиловой кожи были сняты, исчезли золотые часы, два кольца с бриллиантами, запонки с жемчужинами. В карманах не осталось ни кошелька, ни монетки, ни даже носового платка.

Он увидел на противоположной стене окно, встал на ноги и, брезгливо обходя других заключенных, подошел к этой стене, но ничего не увидел – окно было слишком высоко. Может быть, это тюрьма, расположенная в цитадели, на окраине Каира, а может быть – в пустыне, как бы то ни было, за много миль от улицы Райских Дев.

Сознание его прояснилось, и он почувствовал, что может стоять на ногах. Переступая через охапки соломы и тела в лохмотьях, он добрался до дверей камеры. В зарешеченное окошечко был виден мрачный коридор.

– Хелло! – воскликнул он по-английски. – Есть там кто-нибудь?

Послышалось звяканье ключей, дверь открылась, и в камеру вошел юноша в грязной униформе с револьвером в кобуре на боку.

– Послушайте, – сказал Ибрахим, – я здесь по ошибке.

Юноша смотрел на него безучастно. Кто-то тронул Ибрахима за плечо, он обернулся. Коренастый бородатый мужчина в синей галабее посоветовал ему, кивая и улыбаясь:

– По-английски не говорите. Это запрещено после революции. Только по-арабски. Послушайте моего совета.

Ибрахим перешел на арабский:

– Со мной произошла ошибка. Я сюда попал по ошибке. Я доктор Ибрахим Рашид. Позовите ко мне своего начальника.

Солдат мрачно молчал, Ибрахим терпеливо настаивал:

– Ну, слушай же: иди к своему начальнику и скажи, что я хочу поговорить с ним.

Охранник молча повернулся и вышел. Ибрахиму нестерпимо захотелось помочиться. Заключенный, который объяснял ему, что нельзя говорить по-английски, снова тронул его за плечо.

– Бог да сохранит тебя, мой друг. Меня зовут Махзуз. – Ибрахим недоверчиво оглядел соседа по камере: рваная одежда, лицо в шрамах, зубы выбиты. – Да, теперь имя не подходит, ведь «Махзуз» значит «счастливчик», «удачник», а меня так не назовешь, – улыбнулся тот щербатым ртом.

– Почему вы здесь? – спросил Ибрахим.

– Так же, как и вы – безвинно, – пожал плечами Махзуз.

Ибрахим расстегнул пуговицы – августовское солнце накалило камеру.

– Вы не знаете, как можно вызвать начальника или связаться с волей? – спросил он Махзуза.

Тот снова пожал плечами:

– Не знаю. Надейтесь на Бога, мой друг, Всевышний определит время вашего освобождения.

Голова болела меньше, и Ибрахим решил, что лучше всего сидеть или лежать у двери, чтобы использовать возможный приход какого-либо начальника. Но, пробившись к дверям, он увидел, что там теснится половина заключенных, и не нашел ни дюйма свободного места. Он стал пробираться к окну, чтобы видеть дверь перед собою. В это время звякнули ключи, солдаты внесли еду, и под бешеным напором ринувшихся к двери заключенных Ибрахим прижался к стене и замер, с ужасом глядя, как топчут стариков и больных, как остервенело выхватывают у солдат ломтики хлеба и зачерпывают пригоршней из большого горшка вареную фасоль. Через несколько секунд солдаты вышли, а узники подбирали крохи, упавшие на пол.

Ибрахим увидел, как Махзуз медленно откусывает маленькие кусочки хлеба, заедая их фасолью, в которой Ибрахим заметил белые личинки.

– Почему вы не взяли еды, друг мой? – мягко спросил Махзуз. – Несколько часов ничего больше не принесут…

Ибрахим не ответил.

Боль в мочевом пузыре становилась невыносимой. Ибрахим подошел к параше и, зажимая нос, облегчился. Потом он сел на каменный пол, заметив, что кто-то написал на стене имя Аллаха, и, уставившись в зарешеченное окно, стал ожидать прихода стражников. Его вызволят отсюда – сегодня, до ночи, убеждал он себя.

Очнувшись от дремоты, Ибрахим увидел в высоко расположенное окно, что солнце склонилось к западу и свет его смягчился до цвета желтого янтаря. Он увидел Махзуза, который удивленно и даже несколько саркастически сказал:

– Слава Аллаху, вы спали беспечально, словно дома! Видно, ваша душа спокойна…

– Завтра меня разыщет семья, и я выйду отсюда! – ответил Ибрахим, расправляя одеревеневшие члены.

– Будет так, как записано в Книге Судеб, – заметил Махзуз, и снова Ибрахиму послышалась в его тоне насмешка.

Ибрахим сидел, прислонившись к стене и неотрывно глядя на дверь. Вдруг он осознал, что за стены тюрьмы не проникают призывы муэдзинов к молитве. Почему об этом не думает тюремная администрация? Люди должны знать часы молитвы. Он погрузился в молитву, забыв про тюремные стены, грязную солому на полу, в которой шныряли крысы, и полуголых людей вокруг него. Снова принесли еду – Ибрахим и на этот раз не взял ни риса, ни фасоли. К вечеру в камере было все так же жарко, и Ибрахим почувствовал, что от него уже плохо пахнет. Дома он летом три-четыре раза в день принимал ванну, не говоря уже о ритуальных омовениях. Он снова начал молиться, испросив извинения у Бога за то, что не может совершать омовение перед молитвой.

• Предыдущая
• 28/101
• Следующая