Под кожей - Летова Мария - Страница 6

– Сколько их было? – спрашиваю я сипло.

– Кого – их?

– Женщин…

– Только одна, – произносит он категорично. – И это была ошибка.

– Какой неожиданный выбор, – констатирую я.

Во всем произошедшем его выбор – не менее шокирующее дерьмо, чем все остальное. Но клянусь, подробности меня не интересуют.

Откинувшись на спинку стула, Вадим принимает тот факт, что я собираюсь кусаться. Царапаться. Именно этого требует тот внутренний зуд, которым я мучаюсь с рассвета. И это то, чего я не позволяла себе с Балашовым практически никогда. Потому что я была чертовски хорошей женой! По крайней мере, я так думала.

Мы бросаем друг на друга острые взгляды, пока официант раскладывает приборы и ставит передо мной коктейль.

Я делаю большой глоток и катаю на языке мелко колотый лед.

Вадим просит не беспокоить нас ближайшие пятнадцать минут, и я не спорю. Выбирать еду и делать заказ я совершенно не собираюсь.

Между нами натянута тетива, и Балашов пускает свою стрелу, говоря:

– Мы сейчас на распутье. Мы можем… либо перешагнуть это, забыть. Попытаться… начать, может, и не сначала, но слегка обнулиться. У нас есть крепкий фундамент – это мы с тобой, это Сабина. Мы сможем… построить этот дом еще раз. Если захотим. Не знаю, нужно ли описывать альтернативный вариант…

– Я люблю тебя слушать, Балашов, – говорю я ему. – Продолжай.

Коктейль отсыпал моим мозгам приятной легкости, и я чувствую себя непозволительно легкомысленной. Сейчас, когда стою на гребаном распутье…

Он комментирует мою издевку долгим выдохом.

Откидывается на спинку стула, выполняя мою просьбу:

– Альтернативный вариант мне озвучивать не хочется. Он… мне не нравится. Я не хочу, чтобы так было. Я прошу тебя дать нам шанс…

Коктейлем я проталкиваю вставший в горле ком. Я чувствую себя так, будто внутри меня настоящий кол. Подбородок охватывает дрожь, а на глаза набегают слезы. Я смаргиваю их, прячу. Балашов терзает меня своим напряженным взглядом.

Посмотрев ему в глаза, я хрипло спрашиваю:

– Ты меня любишь?

Зажав пальцами переносицу, он бормочет:

– Этот вопрос детский, тебе не кажется?

– Значит, я ребенок!

– Ты не ребенок. Ты… – он делает паузу, сопровождая ее очередным глубоким вдохом.

– Ты взрослая умная женщина.

– Просто ответь на вопрос, – требую я с дрожью в голосе.

– Если любовь – это взаимное уважение, поддержка и одни цели на двоих, то да, я тебя люблю. Я знаю, что поступил как ублюдок, – говорит он с раздражением. – Я хотел спустить пар. Это не оправдание. Ничто меня не оправдывает, но… – Балашов стучит пальцами по столу. – Я уяснил, что… действительно для меня важно…

– И что же это?

– Семья.

В салоне его машины тепло и тихо, когда он везет меня домой, и эта обстановка угрожает поглотить меня целиком.

Глядя на то, как дождь заливает лобовое стекло, я растворяюсь. Это предательство самой себя – чувствовать удовольствие от подобных знакомых вещей: салон машины, расслабленная тишина. Он и я.

Знакомо, комфортно, потрясающе.

Сжав руки в кулаки, я бросаю взгляд на его ладони. Они лежат на руле, и на безымянном пальце правой руки поблескивает обручальное кольцо. Факт, который я демонстративно игнорирую при каждой нашей встрече.

Я смотрю на его профиль, залитый желтым светом уличных фонарей. Точеная линия челюсти, прямой нос, четко очерченные губы…

Смотрю на телефон, который Балашов не прячет, а демонстративно повесил на панель.

Собирая капотом дождевые капли, Вадим въезжает во двор моего нового дома. Когда он тормозит у подъезда, нега, в которой последние пятнадцать минут я так боялась увязнуть, слетает вся без остатка. На ее место приходит дрожь где-то под коленями и холодок в груди.

Это страх?

Наверное.

Ведь мне страшно. Так чертовски, твою мать!

Отстегнув ремень, я даю понять, что вечер окончен.

Вадим не спорит, просто наблюдает за моими руками. За моими движениями.

Я отбрасываю ремень в сторону и падаю спиной на сиденье. Закрываю глаза, делаю вдох, чтобы притормозить расползающийся по телу холод.

Я слышу дыхание рядом. У него есть свой тембр. Особый, знакомый. Так дышит Вадим Балашов. Я знаю…

Сглотнув, говорю ему:

– Если бы ты спросил, люблю ли я тебя, я бы ответила «да».

Снова его дыхание.

– Тогда возвращайся домой. Возвращайтесь обе.

Я пропускаю его слова мимо ушей. Продолжаю, пока дрожь не смела мое спокойствие к чертям собачьим.

– Люблю тебя как мужчину. Как отца своего ребенка. Наверное, я слишком предсказуемая, раз для того, чтобы спустить пар, тебе понадобилась другая женщина.

– Карина… дело не в тебе…

– Но ты меня не знаешь, иначе понимал бы, какую причинишь боль.

– Прости меня…

Посмотрев на него в гневе, я выкрикиваю:

– А я не прощаю!

Он сжимает зубы. Молчит, ведь теперь моя очередь говорить.

– Ты сказал, что я должна думать о Сабине, и ты прав. Я думала о ней все эти дни и знаешь что поняла? Если бы когда-нибудь она пришла ко мне и сказала, что мужчина, которого она любит, ей изменил, что он… обнимает ее недостаточно крепко и недостаточно… страстно целует… я бы сказала, что такой мужчина ей не пара! Не важно, как сильно она хочет закрыть на это глаза. Не важно, как настойчиво он годами пытается убедить ее в том, что это нормально. Он ей не пара. Вот что я сказала бы ей! А ты?

Он смотрит перед собой. И молчит. Мы оба знаем ответ на мой вопрос. Оба!

– Я не прощаю тебя, Балашов. Вот чему я буду учить свою дочь. Любить себя. И мне не будет стыдно за то, что сама я в свои слова не верю.

Слова эхом гремят в моих ушах. И повисшая после них тишина тоже. Мне страшно сходить с этого распутья, я сомневаюсь в том, справятся ли мои ноги. Ведь я люблю его… люблю…

– Я хочу развод. И мне плевать на то, чего хочешь ты.

Дернув дверную ручку, я выхожу из машины. Мокрый ветер бьет по щекам, но вдох сделать не получается. Воздух застревает в горле, которое парализовало. Пальцы не слушаются, пока я пытаюсь справиться с ключами, тихое гудение двигателя машины за спиной подгоняет и нервирует.

Уйти от Вадима Балашова пять дней назад было во сто крат проще, чем сейчас. Уйти от него еще месяц назад я считала для себя вовсе невозможным, но своей изменой он столкнул меня с мертвой точки. Ведь в мертвой точке я находилась не последние пять дней, а все эти чертовы семь лет.

Каждый день, когда искала ответного огня в его глазах.

Уважение, поддержка…

Плевать мне на них.

Не его измена была моей трагедией, а то, что даже сегодня он не смог мне соврать.

На этот раз Балашов испаряется, и меня не душит горечь по этому поводу. Слишком глубокое опустошение, чтобы чувствовать.

Следующие два дня я провожу в своей квартире, закрывшись ото всех. Ото всех, даже от своего ребенка. Мне стыдно, но в эти два дня я не нашла в себе сил, чтобы проведать Сабину. Тело словно борется с вирусом, так его крутит и тянет к дивану, с которого я выбираюсь, только чтобы сходить в туалет.

Если так из-под моей кожи вымывает Вадима Балашова, я готова терпеть. Лишь бы избавиться. Лишь бы его вымыло начисто. Год за годом. Минуту за минутой. Какая же болезненная он зараза!

Я практически не отвечаю на звонки. Мои родители вернулись из своей поездки, но звонок от матери я проигнорировала. Как и звонки от сестры. Когда мое добровольное заточение закончится, абсолютно всем станет понятно, что семейного пикника в загородном доме старших Балашовых на этих выходных не будет. Всем станет понятно, что наша с Вадимом семья переживает что-то посерьезнее, чем небольшой ремонт в доме.

Возможно, хотя бы теперь он возьмет на себя обязанность объясниться с родными? Я бы хотела этого. Я бы сказала чертово «спасибо», но его планы мне не известны, ведь он, как я и сказала, испарился. Помимо Сабины, его мать – единственный человек, с которым я позволила себе общение в эти дни, и теперь я в курсе, что ее сын пропал. Как сквозь землю провалился, не отвечает на звонки.