Прицельная дальность - Валетов Ян - Страница 23

• Предыдущая
• 23/24
• Следующая

— С превеликим удовольствием, — ответил Мартыненко и застонал. Он держался в сознании на одной силе воли. — Ох, с каким бы удовольствием я это сделал бы!

— Увы. Сожалею, что разочаровал!

Савенко набрал номер телефона. Послушал далекий голос в трубке и сказал:

— Хорошо.

Потом посмотрел на пленников, особенно пристально вглядываясь в лицо Мартыненко, напоминающее бледностью гипсовый посмертный слепок.

— Есть еще немного времени на беседу, — продолжил он, неторопливо и опять спрятал трубку в карман. — Немного, но есть. У этой истории есть два исхода. Первый — я поднимаю шум, такой, что становится тошно чертям. Вызываю сюда всех, кроме военно-морского флота и дальней авиации. Например, открываю огонь по колонкам на сцене. Представляете, что будет? Другие «гнезда» или обнаружат или нет — разница несущественная. Регина под выстрел не попадет, при всем желании. Она, конечно, будет недовольна, но жива, и эта история ей, в общем-то, не повредит, если кто-то вроде меня не расскажет журналюгам, в чем, собственно, суть дела. Второй исход наступит в том случае, если с моими детьми или женой что-то случится…

Он почувствовал, как от этих слов сжалось сердце и стало трудно дышать. Савенко перевел дыхание и выпустил воздух через ноздри ровной, горячей струей.

— В этом случае я не стану поднимать шум. Более того, я сам с удовольствием приму участие в стрельбе. Поднимусь вверх, устроюсь поудобнее, и отработаю замысел Василия Андреевича в полном объеме. Могу даже с перевыполнением, там народа хватит. У меня в обойме еще 18 патронов, аккуратно вами, Василий Андреевич, надпиленных.

— А мне, Сергей, особой разницы уже нет, — сказал Мартыненко. Дыхание его начало учащаться, стало рваным. — Что ты сделаешь, то и будет. Твое везение сегодня, а я отыграл своё. Такое случается. И, запомни, на всякий случай, не мои люди твою семью «зачищать» собирались — его.

Он кивнул в сторону Алекса с нескрываемым презрением.

— Ты все почти правильно понял. Кроме одного — никто мне ничего не заказывал. Я сам этих оранжевых гондонов не люблю до смерти. За вранье, за то, что никак власть не поделят. За то, что в моей службе профессионалов разогнали на хер и теперь всей госохраной руководят прапора и выскочки, которых выбирали по цвету, а не по опыту. И так по всей стране, во всех местах. А больше всего, за то, что я сам тогда в эту х..ню о новом времени и новых принципах поверил, как пацан. А меня в очередной раз — нае…ли. Так что — это моя операция, Савенко.

— Так и меня обманули, Андреевич. И я другого ждал. Мне и старую власть любить было не за что, и новую тоже. Но я же тебя убивать не пошел, а ты со своим дружком — пошел, и жизнь человеческую ты ни во что не ставишь! Что при красных не ставил ни во что, что при сине-белых, что сейчас, при оранжевых. Мне они тоже не нравятся, но мне и в голову не придет браться за винтовку, чтобы все изменить. Они же не стреляли. И даже «голубые» не стреляли. А вот голосовать за них я больше не буду. И на площадь не пойду. Все — отходил. И еще одно… Не верю я, Василий Андреевич, что только твоя это задумка. Просто, не тот ты человек, чтобы имя назвать. Что бы с тобой не делали — ты его не скажешь. Это в тебя вдолбили намертво — предавать — смертный грех. А вот объяснить, что человека просто так убить — смертный грех, наверное, забыли.

— И как ты снайпером служил с таким мусором в голове? — спросил Мартыненко. — Ума не приложу.

— Так была война, — пояснил Савенко.

— Ага, война все спишет! Где-то я это уже слышал… Чудик ты, Савенко! Чтобы хуже не сказать… Бело-голубые, оранжевые, красные — какая разница? Власть — это всегда власть! Убийство, Савенко, всегда — убийство, даже если называется выполнением боевой задачи. И если ты думаешь, что власть хоть где-нибудь бывает нравственной, то ты законченный идиот! Ах, да, забыл! Ты у нас не просто идеалист-снайпер, а еще и гуманист! Верится, правда, с трудом. То-то ты нас сегодня на части рвать начал. От большой гуманности.

— Так я еще и не начинал вас рвать. Когда начну — ты почувствуешь. Не я пришел к тебе в дом. Не я поднял руку на твою семью. Опыт у меня есть, ты прав. Тогда, в мои восемнадцать, меня научили — если враг не сдается… А дальше ты сам знаешь, Василий Андреевич. Но не сдаешься… Ну, что ж… Вы же никого щадить не собирались, так? Так что — учтите, если, не дай Бог, с моими близкими что-нибудь случится, вы оба умрете очень плохо. Медленно и плохо. И ты, и этот засранец.

При слове «засранец», находившийся в прострации Алекс встрепенулся:

— Ты позвони! — голос Алекса дрожал. — Ты подними тревогу! Ты что… Савенко! Звони, давай! Звони! Я же ответственный за операцию! Развяжи меня немедленно! Давай, я Генчику позвоню, чтобы твоих не трогали! Это же не я! Не я все придумал! Про тебя и твою семью! Это этот вурдалак!

— Врет, гнида! — спокойно сказал Мартыненко, и прикрыл глаза.

— Я знаю, — откликнулся Савенко и посмотрел на часы.

До начала митинга оставалось двадцать девять минут.

— Диктуй номер своего Генчика, социолог!

— 555-13-98! — прокричал Алекс фальцетом. — Звони быстрее!

В телефоне звучали длинные гудки. Савенко нажал на кнопку громкой связи, и гудки зазвучали громко, на всю комнату.

— Не берет! — Алекс чуть не плакал от злости. — Не берет!

Сергей оставался внешне невозмутимым — это была защитная реакция. Допустить, чтобы Мартыненко и Алекс увидели, что он медленно сползает в истерику, он не мог. Но сердце….

Сердце колотилось в горле горячим, дрожащим комком, и сумасшедший ток крови заставлял вибрировать каждую мышцу.

Он повторил набор. Абонент не отзывался.

Тогда Савенко набрал номер жены. Оксана подняла трубку сразу. Она плакала.

— Дорогу перекрыли…

Голос ее прерывался всхлипываниями.

— ГАИ и оцепление. Ждут проезда кортежа кого-то из правительства — нам не прорваться. Там Петрович пытается договориться, но они даже денег не берут. Бояться.

— Не паникуй. У меня появился шанс. Я перезвоню.

Она всхлипнула, да так горько, что Сергей едва не застонал.

— Все будет в порядке. Не плачь, я очень вас всех люблю.

— За что? — выдохнула она в микрофон. — За что нас, Сережа? Мы же никому ничего плохого не делали… Это же несправедливо!

— Я прошу тебя, не плачь. У нас еще есть время. Верь мне — все будет в порядке!

Оставалось самое малое — самому поверить в то, что было сказано.

Он посмотрел на Алекса, замершего, как охотничья собака в стойке. Глаза у него тоже были собачьи: жалобные и слезящиеся.

— На твоем месте — я бы помолился! — сказал Савенко.

Он снова набрал номер таинственного Гены, послушал длинные гудки и поставил трубку на автодозвон.

Телевизор продолжал работать. На экране колыхалась оранжевая толпа, из динамиков лилась музыка, что-то говорил комментатор, но из-за глухого рокота, издаваемого людским морем, его почти не было слышно.

Сергей перешел в угол и сел у стены, вытянув ноги и взяв на руки винтовку.

Магазин был полон. Патроны поблескивали медными боками. Он защелкнул обойму на место.

Мартыненко то ли умер, то ли потерял сознание. Сквозь неплотно прикрытые веки просвечивали бельма закатившихся глаз. На мертвенно бледном лице краснушной сыпью лежали подсохшие кровяные брызги.

Трубка сработала еще раз. Алекс вытянул шею, словно силился рассмотреть что-то далеко от него лежащее, но с каждым безответным гудком все больше и больше втягивал голову в плечи.

Потом он тихонько заплакал, жалобно, совершенно не по-мужски, косясь на Савенко из-под прилипшей к взмокшему лбу челки. Нижняя губа его дрожала, и подбородок перестал выглядеть, как выточенный из цельного куска мрамора. Обычный такой подбородок. Слезы скатывались по его грязным щекам, и на кончике носа повисла большая, блестящая капля.

Савенко кинул взгляд на циферблат и поднялся, опираясь на винтовку, как на палку. Алекс завыл на одной ноте и закатил глаза.

Сергей подошел к нему и посмотрел сверху вниз, на склоненную, словно под топор палача, голову. На макушке была видна перхоть и проглядывала через рыжевато-серые волосы будущая лысина, покрытая веснушками.

• Предыдущая
• 23/24
• Следующая