Сорока на виселице - Веркин Эдуард - Страница 1

Преткновение

Я не Одиссей.

Я не люблю публицистику, эссе, научно-популярные книги и мемуары, продукция подобного рода напоминает мне стоны, оправдания.

Год, когда никому не известный Феликс Конрад напечатал рассказ «Бабушка-удав», был удивительно удачным для литературы – на Земле и в пределах расширявшейся ойкумены опубликовали почти полторы тысячи романов, четыре тысячи восемьсот повестей, двадцать три с половиной тысячи рассказов. В тот год вышли «Вертопрах», «Гадание на рыбьих костях», «Сын грома» и «Скорость дня», «Волчий пастырь» и «Бродячая зима», у Конрада не было ни малейшего шанса остаться замеченным. Впрочем, стоит признать, что текст Ф. Конрада и не обладал практически никакими литературными достоинствами, в нем не было ни яркого запоминающегося языка, ни изящества стиля, ни захватывающего сюжета, название, которым начинающий автор снабдил свое сочинение, могло скорее отпугнуть, нежели привлечь читателя, так и случилось. Те немногочисленные отзывы, что удалось отыскать, имели иронический, если не саркастический характер. В лучшем случае «Бабушку» сравнивали с ранними (и, надо признать, не особо удачными) работами Эдварда Лира, с французским фельетоном начала двадцатого века, с фантасмагориями Лавкрафта, с обшлагами Льва Ростоцкого века двадцать второго; отмечали рыхлость и местами беспомощность текста, откровенно проваленный финал, сомнительную мораль и претенциозность. Как всякий пророк, Ф. Конрад оказался не услышан, его слабый голос потонул в насмешках, непрошеных советах и высокомерных профессиональных поучениях; никто не разглядел в неловкой, практически ученической работе тень, надвинувшуюся на будущее нашего мира.

Credo quia absurdum, я не люблю мемуары, но вынужден иметь дело преимущественно с ними. На полке, посвященной предмету моего интереса, тысячи и тысячи книг; в прошлом году искушению поддался Штайнер, его сочинение похоже на прочие и тоже представляет собой всего лишь запоздалое и, как мне видится, не совсем искреннее раскаяние. Увы.

Человек, лишенный пламени вымысла, обречен вдыхать туман оправданий.

Сейчас, по истечении значительного времени, я могу с уверенностью утверждать, что, несмотря на интерес – искренний, последовательный, порой болезненный, – синхронная физика оставалась все-таки падчерицей человеческой цивилизации. Не постылой, возможно, по-своему любимой, но падчерицей, нелепой хромоногой девчонкой, которая – и это признают ее самые горячие и последовательные противники – сумела-таки потерять хрустальную туфельку в нужном месте. Никого увлеченное человечество так не возносило и никого так не осмеивало, как синхронных физиков. Никогда ни с одной наукой не связывали таких блистающих надежд, ни одна наука не приносила столько немыслимо горьких разочарований. Пейзаж, оставленный после себя синхронными физиками, – картина проигранной битвы, потрава, мор, спорынья. Жертвы, причем жертвы буквальные, положенные синхронистами на алтарь галактической экспансии, исчисляются тысячами, если точнее, в ходе подготовки и проведения экспериментов погибло три тысячи двести сорок четыре исследователя, не исключено, что действительное количество больше. Материальные потери, по подсчетам того же Штайнера, составляют двадцатилетний совокупный ресурс ойкумены, что представить, согласитесь, трудно.

И поражение.

Штайнер, по сию пору возглавляющий Мельбурнский Институт Пространства, остроумно объявил это «неизбежной фазой январского утра», которую закономерно проходит каждая подлинная наука, однако надо признать – эра синхронной физики в ее современном виде приблизилась к концу, и мы все, кто любил ее и был причастен, скоро останемся не у дел. Человечество устало упиваться иллюзорными перспективами, неудачи были трагичны, результаты же сомнительны и порою нелепы, а после обнародования материалов по инциденту на Бенедикте стало ясно – перед Землей встали проблемы совершенно иного порядка и масштаба, вызовы настолько пугающие и обезоруживающие, что на их фоне вопросы синхронной физики кажутся практически несущественными.

На волне всеобщего скепсиса и угасания решение Мирового Совета (весьма, на мой взгляд, спорное) об обнародовании материалов по инциденту на Бенедикте неизбежно сместило фокус общественного внимания к перспективам будущего, которые, в сущности, уже начали реализовываться.

И в наши дни, когда синхронная физика впервые за свою трехсотлетнюю историю вдруг оказалась в стороне от надежд, страхов и интересов человечества, появилась возможность взглянуть на нее относительно беспристрастно. Именно осознание этого привело к тому, что я, несмотря на данное слово, не удержался и опубликовал первую главу в январском номере «СоциоДинамики». Должен признать ожидаемое «увы» – мне не удалось убедить читателей в том, что между рассказом Ф. Конрада и прекращением программы геронтологических исследований есть прямая связь; признаю – публика нашего века нестерпимо консервативна, к тому же предубеждена против беллетристов и романтиков, хотя сам Феликс Конрад себя романтиком отнюдь не числил. Более того, подозреваю, что значительная часть подписчиков «СоциоДинамики» с моей работой не ознакомились вовсе – она помещалась в середине журнальной книжки, любители журналов обычно азартно читают начало, после чего их внимание истончается и сил остается только на кроссворды и рубрику «Курьезы науки», размещаемые ближе к концу. Полагаю, публикация не нашла ожидаемого отклика еще и потому, что я довольно самонадеянно обнародовал в популярном журнале материалы, предназначенные для квалифицированного читателя, подготовленного, по крайней мере интересующегося новейшей историей.

Нельзя сказать, что над публикацией явно смеялись, никто бы не посмел, но, думаю, многие с сочувствием вспомнили о моем возрасте и заслугах.

Впрочем, во время конференции на восточном побережье Виндж удержаться не смог и осторожно поинтересовался – действительно ли история синхронной физики не может обойтись без сомнительных параллелей, не настало ли время очистить ее от, прямо скажем, излишней легендарности, от мифов, сложившихся вокруг ее подвижников, стоит ли в книге, пусть и публицистической, обращаться к материалам, что могут бросить пусть маленькую, но тень на ее героев и мучеников?

Я резонно заметил, что Сойеру, Афанасьеву и Дель Рею никакие тени не страшны, более того, их жизнь должна быть изучаема хотя бы в силу того, что за их ошибки и заблуждения человечество заплатило немалую цену.

Виндж возразил, что между заблуждениями и ошибками Дель Рея и фантазиями никому не известного Ф. Конрада пропасть, и прежде всего эстетическая, примерно как между солдатиками из медной проволоки и «Давидом» Микеланджело. Что сведение под одной обложкой Ф. Конрада и Дель Рея нарочито снижает высоту трагедии, обесценивает подвиг и жертву, делает их смешными. Ты добиваешься этого?

Я ответил, что его опасения по меньшей мере необоснованны – синхронная физика, дисциплина, родившаяся из анекдотов про Шрёдингерова кота и трех демонов Максвелла, прозябшая на скудной ниве релятивистского тупика, проросшая сквозь волчцы «Хаббла» и тернии Эйнштейна, долгое время сама остававшаяся анекдотом, в итоге изменившая космологию и этику, почти ставшая новой этикой и едва не отринутая человечеством, не боится быть смешной. Особенно сейчас, по прошествии стольких лет. Был ли смешон Сойер? Были ли нелепы Дель Рей и Афанасьев? Наверняка. Наверняка им приходилось быть нелепыми. Нелепыми, безрассудными, великими, их жизнь, их ничтожество, их слава – это урок для нас, наследие, которое требует пристального изучения – без этого нам не удастся ответить на главный вопрос любого времени – о выборе пути.