Сорока на виселице - Веркин Эдуард - Страница 2

Связь между рассказом Ф. Конрада и синхронной физикой существует.

И ты, Одиссей, вздохнул Виндж, безусловно намекая не на настырного героя Троянской войны.

И ты, Марчелло, ответил я.

Мы посмеялись.

После чего Виндж аккуратно (но и настойчиво) повторил, что, возможно, мне не стоит спешить, следует обдумать все еще раз. Разумно ли придавать книге о подлинных (хотя, возможно, и заблуждавшихся) гениях человечества чересчур памфлетный характер, разве допустимо проводить параллели между судьбой Уистлера и рассказом «Бабушка-удав»? В конце концов, не кощунство ли это, Одиссей?

Это же хлеб синхронной физики, не удержавшись, напомнил я. Параллели, фантазии, кощунства! Дель Рей увидел дизайн актуатора, наступив на убитого тропической грозой попугая. Сойер осознал ограниченность современной космогонии, поссорившись с отцом из-за самодельной мухобойки. Сонбати действительно увлекался конструированием механических головоломок, и одна из них на самом деле отрубила ему мизинец. Именно в вечер этого происшествия Сонбати, испытывая некую эйфорию от обезболивающих, написал «К насмешникам», манифест, после которого в синхронную физику пришли тысячи и тысячи молодых и горячих сердец.

Это так, согласился Виндж, но следует ли широкой публике знать, что Сонбати после инцидента на «Дельфте‐2» страдал от апофении настолько навязчивой, что вынужден был прибегать к полноценной сенсорной депривации? Или о том, что у Афанасьева в последние годы жизни была диагностирована шизофрения? Что среди синхронных физиков процент лиц с шизофренией на порядок выше среднего?

Апофеники и шизофреники, улыбнулся я.

Вот именно! – воскликнул уже Виндж. Апофеники и шизофреники! Зачем массовому читателю знать про это? Да, были те, кто придумал синхронную физику, были те, кто сложил за нее голову, будут те, кто воспользуется плодами ее триумфа – он, Виндж, не сомневается в этом грядущем триумфе. Но людям, тем, кто рано или поздно укротит поток Юнга, ни к чему знать, что на самом деле случилось с Уистлером.

Милый Виндж, ответил я. Людям надо знать, это во‐первых и несомненных. А во‐вторых, боюсь, что проблема шире проблемы синхронной физики и синхронных физиков, я полагаю, то, с чем мы столкнулись на Регене, гораздо серьезнее. Более того, я не исключаю, что события на Регене и инцидент на Бенедикте – звенья одной цепи. И если это так, то человечеству придется отложить в сторону розовые очки технологического благодушия, вглядеться в мир максимально честно и признать наконец, что на ширме релятивистского парадокса нарисована не ироническая ухмылка, но хищный плотоядный оскал.

Виндж чистосердечно рассмеялся и заметил, что инцидент на Бенедикте отчего-то принято истолковывать излишне эсхатологически, в то же время это не что иное, как очередной apocalipto, коих в истории Земли было несчетное количество. Да, с устоявшейся картины мира сорваны… или будут сорваны пыльные покровы, да, все удивятся, как слепы, наивны были земляне последние сто лет, но это отнюдь не катастрофично, более того, поучительно, на каждую захлопнувшуюся дверь приходится три открывшихся.

Я согласился. И добавил, что именно поэтому я считаю, что человечество имеет право знать, что случилось с Уистлером, да и с остальными участниками эксперимента на Регене.

Настало время рассказать про это.

Уж не хочешь ли ты стать Великим Оптиком? – спросил всегда ироничный Виндж.

Не хочешь ли ты прослыть Великим Шорником? – спросил давно перепуганный я.

Виндж промолчал, сощурился.

Рассказ «Бабушка-удав» был написан Феликсом Конрадом для участия в конкурсе «Мурашки», проводимом альманахом «Романтика сегодня». Рассказ не вошел в число победителей, но был отмечен в качестве десяти лучших и опубликован в поощрительном альманахе. Ф. Конрад сочинил еще несколько рассказов и два исторических романа, не имевших успеха ни у читателей, ни у критиков, впоследствии он занимался анализом и экономической статистикой, но и здесь ничего серьезного не достиг. Но как сломанные часы дважды в сутки показывают точное время, так и неизбежное будущее таится на страницах миллионов написанных книг, главное, открыть их в нужном месте. Я вернулся к работе над историей синхронной физики и занимался ею полтора года, когда неожиданно осознал, что, погружаясь в яростный хаос идей, царивших в дни ее зарождения и подъема, сам почему-то ни разу не прибегал к методу, на котором основывалась наука, чье развитие я взялся описывать.

Поток.

Я удивился, что эта идея до сих пор не приходила мне в голову, хотя, казалось, именно этим методом я должен был воспользоваться в первую очередь.

Как понять, что выбранная дорога приведет тебя к реке?

Как понять, что выбранная дорога приведет тебя к мосту?

Как увидеть, что стрелки указывают на урочный час?

Где ты, сметенный дом отца?

Способ один.

Для опыта я использовал стандартный алгоритм простейшей вероятностной машины, такие были популярны много лет назад и использовались в основном для развлечения – с их помощью составляли шуточные прогнозы погоды и предсказания спортивных поединков, чертили гороскопы, генерировали грибные карты и сочиняли юмористические поэмы.

Я испытал машину на Эмили Дикинсон, и это дало любопытные результаты. В сессии, длившейся полторы секунды, трек «Эмили» привел к полярным каньонам Меркурия, к текстильному кризису и к технологии асинхронных двигателей, к анабасису Хирона, к первой постановке оперы «Дориан» и породе пчел «Долгая Труди», к замедлению дрейфа материков и к спорам о преимуществах внедрения двойного алфавита.

Каньоны Меркурия и текстильные революции казались неубедительными, опера вызывала вопросы, самым явным проявлением синхроничности выглядел Хирон, алгоритм был, несомненно, рабочий. Анабасис Хирона – великий поворот в педагогике второй половины двадцать первого века совпадал со всплеском интереса к Эмили, изданием ее сочинений и дополненной биографии, фестивалем «Странная Эм»; но еще больше меня поразило то, что в ходе проведенной около тридцати лет назад Институтом мировой литературы семантической секвенции корпуса произведений Дикинсон было выявлено два метастихотворения: «Осень» и «Печальный хромой кентавр».

Убедившись в том, что алгоритм, бесспорно, эффективный, я, не задумываясь, применил его к одному из самых известных текстов, посвященных первому столетию синхронной физики, – избыточно-полемичному и чересчур бойкому опусу Алекса Ситникова «Преткновение: призраки завтра». Немалым достоинством этой работы я считал ее объем, два солидных тома, три миллиона полновесных печатных знаков, чем больше объем, тем достоверней результаты. И трек «Преткновение» совершенно неожиданно вывел меня к Ф. Конраду и его дебютному рассказу.

Феликс Конрад БАБУШКА-УДАВ рассказ

В понедельник я подложил бабушке кричащую лягушку. Не знаю, зачем я это сделал, но, проснувшись в тот день, я думал только о лягушке и о том, как подложу ее на бабушкином пути. Я свернул лягушку из силиконовой бумаги и испытал в деле. Бабушка лягушку не заметила, наступила, и лягушка неприлично и громко квакнула. Бабушка остановилась, огляделась и пошагала дальше, на веранду, где уселась в кресло и стала раскачиваться, наблюдая за утренним садом. У бабушки было хорошее настроение, она улыбалась воспоминаниям и щурилась на солнце. Я же устроился на чердаке и стал наблюдать.

Я наблюдал за бабушкой вторую неделю, потому что бабушка мне не нравилась. Она подолгу спала в своей комнате, просыпаясь лишь утром, выходила на веранду. Утром солнце имело лимонный цвет, любимый цвет бабушки, но стоило солнцу хорошенько подняться над горизонтом и приобрести апельсиновый оттенок, как бабушка покидала веранду, и, неразборчиво бормоча, удалялась к себе до завтрашнего утра.

Бабушка перестала нас узнавать. Это случилось в один день. Она не спустилась к завтраку, мама пошла ее проведать, и через минуту мы услышали ее взволнованный крик. Мы поднялись к бабушке и обнаружили ее стоящей у окна. Бабушка не реагировала ни на наши голоса, ни на прикосновения, смотрела в окно, улыбалась, молчала. Врач констатировал реактивную деменцию, выписал препараты, но сказал, что улучшения не будет, теперь это до конца, надо взглянуть правде в глаза.