Кокардас и Паспуаль - Феваль Поль Анри - Страница 25

• Предыдущая
• 25/68
• Следующая

– Вот как? Ну ничего, дочка, не огорчайся – наговоритесь еще вдоволь. Я у тебя на руке прочла: быть тебе его женой!

Нормандка чуть чувств не лишилась от счастья.

– И скоро? – воскликнула она.

– Вот чего не знаю, того не знаю. Что ж, согласна?

– Да, да, и благодарна вам от всего сердца! Я и не думала, что встречу здесь такую славную женщину!

– Вот и хорошо! Я для тебя все сделаю… только ему ни слова не говори!

Они болтали так еще около часа. Наконец брат Паспуаль приоткрыл глаза. Увидав, что Матюрина сидит у его изголовья и смотрит на него, как завороженная, подручный Кокардаса живо проснулся. Сон подкрепил нормандца; не считая легкой головной боли, он чувствовал себя вполне свежим. Итак, Паспуаль приподнялся на локте, осмотрелся кругом – и ничего не понял. Откуда здесь взялась Матюрина?

– Что, – спросил он, – я опять в «Клоповнике»?

– Нет, господин Паспуаль, – робко и взволнованно пролепетала Матюрина. – Только я тут ни при чем. Я же вам говорила – не ходите на улицу.

– А может, оно и к лучшему! – сказала старуха. – Никто не догадается, что вы тут. А все эта милая девушка: не будь ее, так бы вы и валялись на берегу канавы. Вам бы давно уже крысы нос отъели!

Паспуаль потер себе лоб:

– Какой канавы? Ничего не помню… Ах да… Жандри, Кит и прочая сволочь…

– Повезло вам, господин Паспуаль!

Но нормандец вдруг спустил ноги на пол и громко воскликнул:

– А где же Кокардас?

Матюрина склонила голову и ничего не ответила.

– Негодяи! Они его убили! – простонал Паспуаль. – Кокардас, друг мой, брат мой!

– Нечего попусту страдать, – сказала старуха. – С ним все хорошо, вы еще увидитесь. Чем так причитать, поблагодарили бы лучше свою спасительницу – ведь из какой беды-то вас выручила! Пусть она вам все расскажет, как было, а я пока вскипячу воды да хлебушком вас угощу. Я женщина бедная, больше ничего нету.

Она взяла полуразбитый кувшин (в этом доме все вещи имели возраст почтенный и получили за свою жизнь не одну рану) и, стуча башмаками, вышла на улицу, оставив Паспуаля с Матюриной наедине.

Как только за ней закрылась дверь, Матюрина пересказала земляку все с самого начала. Она сидела на кровати, взяв его за руку. Говорила она просто, бесхитростно. Ее взволнованный голос бальзамом струился по душе Паспуаля. Вновь в нем проснулась вечная любовная страсть… Но на сей раз в его чувстве было и нечто новое. Эта девушка ради него рисковала жизнью!

Все женщины, которых он в своей жизни видел, домогался и любил – Хасинта, Сидализа, Подстилка и все прочие, – перестали существовать для Паспуаля. Матюрина затмила всех. Она сидела рядом с больным, теша его слух ласковыми словами. Он в упоении глядел на нее и нежно жал ей руку. Когда Матюрина закончила, Паспуаль вскричал:

– И вы это сделали ради меня? Ради несчастного Паспуаля? Ведь вы меня не знали, ведь я на ваших глазах целовался с другой женщиной! О, Матюрина! Моя жизнь, моя шпага принадлежат вам! Вам – и еще лишь двоим во вселенной: Лагардеру и Кокар…

Имя неразлучного друга застряло у Паспуаля в горле: он вспомнил, что гасконца, скорее всего, уже нет в живых.

– Увы! – проговорил он, еле сдерживая рыдания. – Мой благородный друг испил свой последний глоток… Как он горек ему показался – ведь это было не вино! Но вас, Матюрина, я никогда не забуду!

Любовь сделала его красноречивым. Никогда еще голос сердца Паспуаля не звучал с такой силой. Он притянул Матюрину к себе и слился с ней в долгом, долгом поцелуе… Обоих этот поцелуй заставил трепетать от блаженства и надежды. Но влюбленным помешали.

– Эге, голубчики! – воскликнула с порога хозяйка дома. – Хорошее дело! Только нашему раненому пора уж вставать да идти искать своего друга Кокардаса.

Амабль с Матюриной отскочили друг от друга. Им почудилось, будто между ними немым укором встала гигантская тень гасконца…

Впрочем, старуха совершенно не собиралась их огорчать. У нее были самые добрые намерения.

– А когда вы его отыщете, – обратилась она к Паспуалю, – вернетесь вместе с ним и найдете Матюрину. Все! Просохла ваша одежда – пора идти.

Нормандка хотела было вернуть Паспуалю деньги, взятые у Подстилки, но тот наотрез отказался.

Вскоре он уже шел домой, посылая Матюрине воздушные поцелуи до тех пор, пока та не скрылась из виду.

Не зря говорят, что от счастья черствеют душой! Брат Амабль был так счастлив, что почти не тревожился о Кокардасе.

Гасконец же в это время, буквально чуть не плача, ходил по двору особняка Неверов и нещадно ругал себя последними словами.

Увидев друг друга, старые друзья на миг оцепенели в изумлении и еле устояли на ногах – каждый сперва счел другого призраком. Наконец они в едином порыве кинулись друг другу навстречу, обнялись – и долго не могли разойтись.

– Мама моя! Лысенький, бедняжка! – возгласил южанин, когда к нему вернулся дар речи. – Я думал, тебя уже нет! Все вчерашнее вино превратилось в слезы, и я наплакал добрые полбочки!

– И я уже не чаял тебя увидеть… А кто тебя спас?

– Черт возьми я сам, кто ж еще! А тебя, малыш?

– Меня спасла женщина, Кокардас! Нежный ангел, которого я буду благословлять всю жизнь!

– Так! Он и на дне морском будет пылать любовью, то-то рыбы посмеются!

– Всю мою жизнь! Какое блаженство, когда этой жизнью обязан любящей женщине!

– Ты мне надоел, дружок! Нет, Кокардаса-младшего не переубедишь. Самое главное – это вино, а после вина – дружба!

В честь возвращения брата Амабля не закалывали упитанного тельца, но Шаверни, Аврора, донья Крус и все, кто со слов Кокардаса уже простился с нормандцем, были очень обрадованы известием. Он жив, здоров и счастлив, как никогда.

Вечером Паспуаль повел друга к лачуге лекарки: ему не терпелось и Кокардаса отвести к предмету своей страсти, и самому на коленях поблагодарить Матюрину. Каково же было его изумление, когда он обнаружил в лачуге только саму хозяйку, которая объявила, посмеиваясь:

– А Матюрина ушла… Даже и не могу сказать, где найти ее… Погодите, скоро повстречаетесь в Париже!

Обстоятельства надолго разлучили Матюрину и Паспуаля. Что ж? Это ведь только гора не сходится…

Тот, кто знает, как Англия всегда и повсюду вела свои дела, может подумать, что Джон Буль должен был благосклонно принять разбойника, подобного Филиппу Гонзага. Ведь Британия – в других только масштабах, – по сути, всегда исповедала те же принципы.

Гонзага убил одного только Филиппа де Невера и почел бы свои мечты осуществленными, завладев его наследством, – Альбион же еще со времен Кромвеля возвел в правило непрестанные убийства, грабежи и обманы, нападая из-за угла не на отдельных людей, а на целые народы и завладевая их достоянием. Тому свидетели Канада, Индия, Мальта, Гибралтар, Ирландия и многие другие…

Ворон ворону, говорят, глаз не выклюет. Это так, – а перья потрепать все-таки может.

В Лондоне очень кисло встретили французского принца, явившегося, по всей вероятности, чтобы вернуть себе хоть что-то из французского золота, переправленного через Ла-Манш.

Гибель Французского банка в результате аферы Лоу послужила прежде всего к выгоде Англии – и она не собиралась поступаться даже малой частью этой выгоды.

Гонзага хотел представиться при дворе, но первый министр Роберт Уолпол не допустил его. Министр, прежде всего, заботился, чтобы король Георг I не оказался замешан ни в каких интригах, а в особенности в тех, что могли бы привести к сложностям в отношениях с Пале-Роялем. Гонзага разгневался. Тогда Уолпол дал понять принцу: если он немедленно не умолкнет – его попросят выражать свой гнев подальше от столицы.

После этого Филиппа Мантуанского взяли под строгий надзор, и вскоре туманы Темзы ему окончательно опротивели.

Звезда Гонзага все более клонилась к закату, и он вынужден был признать это, хотя из самолюбия и не мог расписываться в неудачах перед своей шайкой. Знал обо всем лишь Пейроль – единственный, кто в лукавстве не уступал хозяину.

• Предыдущая
• 25/68
• Следующая