Соблазненные луной - Гамильтон Лорел Кей - Страница 41

• Предыдущая
• 41/91
• Следующая

– Мерри, – с трудом выдохнул Дойл. Произошедшее словно обессилило их обоих. А тогда, с Холодом и Мэви, без сил осталась я. Я повернулась к Холоду – он смотрел на меня со смесью страха и восторга.

– Теперь я себя усталой не чувствую, – сказала я ему и шагнула вперед, оставив Дойла с Никкой в изнеможении валяться на полу, ловя ртом воздух.

Холод от меня попятился, явно мало что соображая, потому что забился между кроватью и туалетным столиком, сам себя загнав в ловушку. Он снова и снова качал головой:

– Глянь на себя, Мередит, посмотри на себя! – Он показал на зеркало.

Первое, что я увидела, – это краски. Кожа у меня покрылась бежевыми, розовыми, лиловыми, фиолетовыми полосами и еще белыми, но белое терялось на моей сияющей белизне. По бокам струились красновато-коричневые ленты, похожие на засохшую кровь. На плечах и на ногах переливались зелено-голубые, очерченные черным и желтым круги, а по краю шел мазок синевы такой сверкающей, что казалось, будто он сейчас запляшет, играя светом, по икрам и плечам. Моя магия была в силе, и кожа сияла словно жемчужина с заключенной внутри нее свечой, но цветные пылинки действовали как призмы, и магия вспыхивала в каждой капле цвета, так что за мной тянулся радужный шлейф, будто крылья Никки распустились у меня за спиной. Глаза мои горели трехцветным огнем – расплавленное золото, нефритовая зелень и изумруд ярче всех драгоценностей мира. Но сейчас цветные кольца не просто светились, нет, – каждый цвет пылал костром, словно глаза выбрасывали языки пламени. Я вспомнила золотые и зеленые отсветы, полыхавшие, когда я занималась любовью с Никкой и Шалфеем, и поняла, что именно так должны были выглядеть тогда мои глаза: цветное пламя, перетекающее из цвета в цвет, как в настоящем костре, – неутихающая, непрестанная смена красок. Я застыла у зеркала, вытянувшись на носочках, чтобы рассмотреть все поближе, и поняла, что стою точно как Шалфей немного раньше. Волосы у меня сияли рубинами, но сегодня словно каждая прядь горела отдельным огнем, и волосы пылали у лица и ласкали плечи.

Мне случалось видеть себя в сиянии магии, но такой – никогда. Этой ночью я буквально горела силой.

– Я тебе не нужен, Мерри, – сказал Холод. – Я не родился сидхе, я не могу быть консортом богини.

Я обернулась и посмотрела на него пылающими глазами. Я почти ждала, что, повернувшись, увижу что-нибудь новое, но все осталось на местах. А чувство было такое, словно должно было появиться новое видение.

– Я видела, как ты танцевал на снегу. Ты был похож на прекрасное дитя.

– Я никогда не был ребенком, Мередит. Не был рожден. Я был мыслью, представлением, идеей, если хочешь. Да, идеей, которую оживили боги. Те самые боги, чья сила теперь струится в моем теле. Их ревность к росту моей силы, к моему превращению в Убийственного Холода – вот из-за чего я не остался при Благом Дворе.

Я шагнула к нему, отойдя от зеркала.

– Неужели они так уступают Убийственному Холоду королевы?

– Не в том дело, Мередит. Они мне равны. Может, с оружием я их превосхожу. Но они смотрят на меня и вспоминают время, когда превосходили меня во всем, и это их ранит.

– И потому они тебя изгнали.

Он кивнул.

Я стояла теперь прямо перед ним, так близко, что смогла провести рукой по его халату, легко-легко, почувствовав только шелк, но не тело под ним. А я хотела тело. Мне вдруг представилось во всех красках, как я прижимаюсь к белой коже Холода, перемазывая его всего сияющим водопадом пыльцы. Видение было таким живым, что глаза у меня сами зажмурились, спина выгнулась, и руки потянулись вперед.

Холод поймал меня за локти.

– Что с тобой, Мерри?

Я открыла глаза навстречу его встревоженному лицу. Посмотрела на руки, сжимающие мои локти. Как раз там осталось несколько дюймов кожи, не тронутой пыльцой, так что его ладони пока сохранили белизну.

– Со мной все хорошо. И даже еще лучше. – Голос мой звучал странно, как-то глубоко, почти объемно – словно я была пустой морской раковиной, из которой доносились слова. Я отняла свои руки у Холода и потянулась к поясу его халата. Один рывок – и узел развязался, полы халата разошлись.

Холод перехватил мои ладони.

– Я не хочу делать тебе больно.

Я рассмеялась каким-то диким смехом:

– Ты мне больно не сделаешь.

Его хватка у меня на руках стала почти болезненной.

– Ты опьянена магией, Мередит, но смертной ты быть не перестала.

– Божественность дается только раз, и ты свое уже получил, – сказала я. – Сейчас это только новая сила, с которой тебе нужно научиться обращаться. Дело практики, дисциплины и самоконтроля.

Я отдернула руки, и он ослабил захват, давая мне высвободиться. Потянувшись к разошедшимся полам халата, я нащупала тонкую завязку, которая их еще удерживала, и дернула за нее. Халат распахнулся, обнажив полосу бледной кожи.

– И я знаю, что с дисциплиной и самоконтролем у тебя проблем нет, Холод... – мои руки скользнули под шелк, тронули кожу, – ...и если практика может создать совершенство, то это точно ты.

Тут он рассмеялся – коротко и едва ли не удивленно.

– Почему тебе всегда удается привести меня в хорошее настроение? Я ведь тебя сегодня чуть не убил.

Я провела руками по его торсу, по груди, обвела пальцами соски, заставив задержать дыхание.

– Нам всем сегодня выпали неожиданности, Холод. Но, кажется, у меня все лучше получается приносить сидхе божественность.

Я добралась до его плеч – пришлось встать на цыпочки, чтобы снять с них халат. Он отодвинулся от стены, позволяя халату соскользнуть на пол, и шелк серой лужей разлился у его ног.

– Вижу, – выговорил он еще ниже и тише, почти задыхаясь.

Я смотрела на его наготу, и она показалась мне еще прекрасней, чем в первый раз, когда я его увидела. Радость видеть Холода раздетым никогда не становилась меньше. На него было почти трудно смотреть, сердце рвалось от его красоты.

Я поцеловала его в грудь, прямо над сердцем. Лизнула кожу, а потом сосок – очень коротко, и он вздрогнул и засмеялся одновременно. Я смотрела в радостное лицо и думала, что вот этого я от него и хочу. Больше секса, больше чего бы то ни было мне нужна его радость.

Он посмотрел на меня серыми глазами, в которых еще светился смех.

– Я смотрю тебе в глаза, и они все те же.

Я принялась целовать дорожку вниз по его груди.

– Те же? – переспросила я.

– Ты не стала думать обо мне хуже, – пояснил он.

– Я о тебе думаю лучше. Много лучше!

Он вцепился пальцами мне в волосы и оторвал от себя, заставил взглянуть себе в глаза.

– Ты не считаешь меня хуже потому только, что я не родился сидхе?

Я попыталась вернуться к поцелую, но его рука сжалась у меня на волосах, и я судорожно вздохнула. Пульс у меня забился быстрее, чем от ощущения его во рту.

– Бог вдохнул в тебя жизнь, Холод. Если это недостаточно хорошо, то я не знаю, что достаточно.

Он вздернул меня на ноги за волосы так резко, что мне стало больно, он меня почти напугал. Не по-настоящему, а тем страхом, что приправляет жесткий секс. Он поцеловал меня, и поцелуй оказался свирепым, с ищущими языками, нетерпеливыми губами, с зубами, словно он не мог решить, то ли поцеловать меня, то ли съесть. Он разорвал поцелуй, оставив меня задыхающейся, с идущей кругом головой.

Глаза у него сверкали ледяным серебром, кончики волос мерцали, как иней на свету.

– Я хочу, чтобы ты всего меня измазала в этом. – Он провел свободной рукой у меня по плечу, перемазавшись в металлически-синем, зеленом, пурпурном. Он размазал пыльцу у меня на лице, на губах и поцеловал меня опять – нетерпеливо, алчно. Когда он отстранился, щека и губы у него были покрыты сверкающей пыльцой, словно частичками неоновой пудры.

Я закинула руки ему на шею, а он обхватил меня за талию, приподнял, протащил по себе вверх. Сияющие краски размазались у него по коже, и я застонала от одного этого вида. Холод осторожно опустил нас на кровать и, едва я коснулась бедрами матраса, ударил в меня.

• Предыдущая
• 41/91
• Следующая