Алмаз сознания - Смирнов Терентий Леонидович "Странник" - Страница 101

И слышится, всё слышится мне тихий, знакомый голос в тиши: без распятия нет воскресения…

И в самом деле каждый новый день для меня, как повторное распятие на старом кресте — ежечасное преодоление боли, душевное усилие, сопротивление. Душа не приемлет это.

И ещё — приходиться быть — стал я философом. Абстрактный Философ — мой новый мудрый Учитель. Он спокоен и отстранён от жизни. От его головы исходит невидимый рассеянный умиротворённый серебряный туман. Новый учитель не от мира сего, он погружён в пространство возвышенных одухотворённых мыслей и идей. Они витают высоко в воздухе… И я с надеждой устремляюсь туда, — вдруг с духовного Неба засветит…

Ухожу в леса. Брожу босым по дорогам под солнцем, под звёздным небом. И падают, падают откровениями сверху огненными стрелами и мягкими звёздными вспышками мне в голову неожиданные мысли. Они по ночам откликаются откровениями в моих снах. Сколько философских, оригинальных идей и озарений о жизни и космическом бытии меня посещает! От такой глубины голова кружится, дух захватывает! Какова же сила индивидуального света сознания, и в какие космические дали оно способно распространять себя — всё и вся мыслью своею простреливаешь! Думаешь уже не о своём мелком ограниченном «Я», а о судьбах всего человечества, проникаешь на уровень планетного сознания, постигаешь возможный исход всей планетарной системы, перепрыгиваешь на масштабы вселенной… Ух!!! Ещё шире растекается моё сознание: проникаю в такое непостижимое и запретное, что боюсь сойти с ума… Ай, да мой новый учитель-Философ! Черпаю удовольствие в интеллектуальном труде. Лишь отрешившись от мирской суеты и возможно постигать жизнь! В этом и окружающей природе нашёл я отдохновение от своих духовных страданий. Именно природа поддерживает во мне едва теплящуюся жизнь…

И, конечно же, спасает моя рукопись.

Иногда захаживаю к своему соседу-еврею, шестидесятилетнему, лысоватому Грише. Когда он трезв, то вполне разумен. Но повязал, скрутил его пожизненно Зелёный Змей, и нет мне никакой возможности ему помочь, потому что погибаю сам… Страдает Григорий, горит в огне алкогольном. Высыхает его тело, и хочется ему пить, пить всё больше и больше. Но не насыщает деревенская самогонка. И заливает в себя мой сосед всё новые и новые порции. Он подкупает меня своей искренностью, откровенными рассказами из своей жизни и пьяной добротой. Часто он угощал меня плодами со своего огорода, потому что на моём участке всё созревало гораздо позже. Жаль Гришу… Оба мучаемся: он от одного, я от другого.

Жила с Григорием и его возлюбленная, — женщина его возраста по имени Любушка. Оба они вместе крепко, запойно пили. Любушка характер имела добрый, незлобливый. А когда умерла Любушка на руках Гриши от цирроза печени, то стал он пить ещё более остервенело, яростно и отчаянно, словно сам себя хотел побыстрее истребить, разделаться со своей жизнью. Снился мне сон…

Попали мы с Гришей в ад, к самому дьяволу (мне тоже было за что). Сидим у него в просторном зале. Стол для нас накрывают. Прислуживает нам человек с обугленным, голым черепом. Сам Дьявол сидит перед нами, — грозный, бесстрастный воин с доспехами и внешностью монгола. Пронзительные щелки глаз. Думаю, взять и проткнуть его кинжалом. Но тут же испугался, он же, думаю, сволочь, понимает и читает наперёд мои мысли. Подали блюда. Стол бедный. Грише самогонки наливают, на закуску селёдка. Я не пью, обстановку изучаю. Кругом слуги дьявола.

— Ну, вот, — говорю своему соседу, — влипли мы с тобой. Говорил же я тебе, нужно духовно очищаться. И в свойственной мне оптимистической манере: — Поживём-увидим, ерунда, — прорвёмся!

Всегда пьяный Гриша любит рассказывать мне про свою жизнь в деталях и откровениях. Она интересна. Мы спорим о Боге, о том, есть ли жизнь после смерти. И я пытаюсь аргументировано излагать ему свои мысли про то, что всё есть: и Бог, и загробная жизнь…

Иногда Гриша соглашается с моими доводам и принимает существование Бога, но уже через час в нём берёт верх его стойкое, неукротимое материалистическое начало. Понимает, что губит себя, истязает, погибнет скоро, но мировоззрение не позволяет закричать о помощи и спасении.

— Я — сомневающийся в том, что есть какой-то Бог, — говорит о себе Гриша. — Если он есть, и меня ожидает ад и вечные муки, почему же мне Бог не являет себя и не даёт возможности моего спасения? Не ужель, так жестоко устроен мир?

— Бог не насилует волю человеческую. У человека всегда есть выбор познать или не познать Бога, — отвечаю я.

— Гриша, — говорю соседу, — когда-нибудь я напишу про тебя и увековечу твоё славное имя…

И ещё я полюбил двух его очень умных собак. Они как люди, а порою лучше. С ними можно даже разговаривать, и они всё понимают. Один — пёс-дворняга с чёрно-белой шерстью, вытянутая остро морда, как у колли, — очень простодушный, верный, добрый и преданный. Другая — немецкая овчарка палёно-рыжей масти, — грозная для чужих, но спокойная и ласковая для тех, кого принимает…

В пьяном угаре Гриша грозится покончить с собой, но его удерживают милые и преданные друзья, — не на кого оставить собак… И ещё у Гриши появился белый котёнок-подросток. Очень смешной!.. По ночам часто вижу, как белеет его снежный комочек за деревней в траве. Ну, куда же ты так далеко забежал? Не ровён час, станешь добычей совы или коршуна! И я забирал котёнка к себе в избу гонять мышей, которые мне периодически досаждали.

Многое в деревне я полюбил. Особенно, то сокровенное, трудно постижимое умом, что разлито в окружающей природе. Бог создавал этот мир с любовью! Стоит только длительно побыть наедине с окружающим миром, как открывается странная, непривычная мне, городскому жителю, картина. Всё-всё вокруг живое! Всё наделено неповторимым и разнообразным сознанием. Живые существа — лес, речушка, ветер, деревья, озеро, — у каждого есть свои мысли, настроения. Даже дороги русские, по которым мне полюбилось бродить бесцельно, как Странник, — живые!

К этому странному странничеству, кажется, приобщил меня Старец. Уходишь не для того, чтобы куда-то дойти, придти. Сама по себе ходьба становится целью, достижением, живым бытиём и даже неповторимой радостью существования. Будто в самой природе и в этих бесконечных русских дорогах запрятан сам Бог, и ты шагаешь идёшь не к ближайшему лесу или деревеньке, — а находишься на пути к самому себе, к своей сокровенной духовной сути…

И всё-таки, хоть и тягуче-медленно, очень для меня медленно, но на природе восстанавливается, излечивается моё тело, притупляются боли, оживляются органы, отступают болезни.

Я теперь жить не могу без деревни. Зимой в городе тоскую, — жду, не дождусь, когда наступит весна и меня примет моя милая деревенька. Только в ней, родимой, моё спасение-облегчение…

Вижу в таком стремлении вот что ещё: моё тело очистилось и ожило, и каждой своей клеточкой оно тянется к такому же живому, природному и естественному. В городе всё мёртвое, застойное, искусственное — и вода, и воздух, и жилище, — и живут там мёртвые люди. А городские машины, изрыгающие из себя бензиновый смрад, воспринимаются мною не иначе, как отравляющие бытиё, металлические бездушные, ядовитые монстры.

Какой рыбе придёт сумасшедшее желание покинуть свою естественную, родную, водную стихию?! Но человек так глуп…

Оживила, возвратила меня к жизни молитва, и нет места мне больше в городе! Там — тюрьма, плен, ад, там я, как издыхающая рыба без воды…

Мне бы чистого, привольного, животворного воздуха! Мне бы живой, тёплой, дышащей земли! Мне бы запаха душистого сена! Мне бы этого тёплого, доброго солнышка и родниковой струи… Дайте мне жизни и её созидательной субстанции! В городе, в болезненном томлении всего этого так не хватает…

А сейчас в деревне меня ведёт по жизни Философ. Он рассеивает мрачный туман в моём сознании и открывает новые далёкие картины. Приближаюсь к ним, вхожу…

Вижу древнегреческую академию. Вдоль тенистых оливковых и лавровых деревьев неспешно прогуливаются со своими учениками в бело-кремовых туниках Сократ, Пифагор, Зенон; вот налезает другая картина: наблюдаю, как выглядывает из своей бочки на берегу пенистого, синего, шумного моря Диоген.