Сборник научных и публицистических статей - Гарифуллин Рамиль Рамзиевич - Страница 31

Но самое наивное место в фантазиях Эпштейна заключается в том, что дескать, благодаря развитию технологий появится возможность управлять и манипулировать процессами совести и духовности, чтобы дескать новое человечество не деградировало. Мозговые сигналы будут прямо передаваться по электронным сетям, мысли будут читаться, поэтому придется быть осторожным не только в словах. В мозгу будет время от времени вспыхивать табличка-напоминание: «Выбирай мысли!» или «Выбирай, о чем думать!». Церебрально открытое общество может потребовать от всех своих членов такой умственной аскезы, какой раньше предавались только монахи и йоги. Ментальная «корректность» или «гигиена» выработает привычку сурового мыследержания, и человек с особой радостью будет предаваться «снам наяву» — интервалам времени, специально отведенным для «анархии» мыслей. Согласно этому автору, личность сможет простираться через континенты, планеты, звездные системы, выступать в разных материальных обличиях и социально-профессиональных ролях — и одновременно осознавать единство своей судьбы и моральной ответственности, и все ее воплощения будут соведовать друг другу в единой совести. Творчески сильная, вдохновенная личность сможет населять целые миры своими бесконечно множимыми «я». Тогда все искусство прошедшего и настоящего будет осмыслено как эпоха протоморфизма — условно-знаковое предварение протеических личностей.

Всё вышесказанное, свидетельствует лишь о философском и психологическом невежестве автора и непонимании генезиса духовности. Всё это технологический редукционизм и кретинизм, но при этом, продукт постмодерна. Эпштейн являясь продуктом постмодерна пилит дерево постмодерна на котором сам же и сидит. Ему так кажется. Его работа является маленькой веточкой гигантского дерева постмодернизма и спуститься на землю, чтобы посадить зерно “своего протеизма” невозможно.

Вероятнее всего, позднее окажется, что неоклассика (а протеизм Эпштейна — это разновидность футуристической неоклассики т. е. не классика) — это очередной проект постмодерна, то есть возвращения к классики на новой основе, то есть с помощью постмодернистских приёмов и инструментов. Или окажется, что неоклассика — продукт тщеславных авторов болезненно переживающих Смерть Автора, вызывающая неоклассический психоз в силу того, что прекратилась возможность попасть в список классиков.

Увы! Смерть автора реальна и не является выдумкой хулиганов, халтурщиков и эпатажников от философий и наук. Частота того, что авторы сами того не осознавая, всё больше и больше повторяют друг друга, бессознательно компонуя уже чьи-то тексты, растёт. Это не связано с деградацией и декадансом, а вызвано с одной стороны феноменом глобального насыщения, а с другой, предсказуемостью сюреальной среды, в которую всё больше и больше погружаются различные авторы. Таким образом, говорить о том, что грядёт эпоха, которая имеет совершенно иную качественную основу, не приходится. Авторы, которые видят в постмодерне только декаданс, упадок, смерть Авторов и всего остального, заблуждаются. Декаданса и упадка в постмодерне не проглядывается, а просто изменяются качественно многие вещи, переставая быть тем, чем были, при этом развитие продолжается, только это развитие уже не человечества и его культуры, а иных существ и культуры, носителем которой будут эти новые существа. Поэтому говорить, что, дескать, имеет место развитие того же самого человечества не приходится. Оно (человечество) будет заменено на нечто, которое уже ничего общего не будет иметь с тем человечеством, в котором мы пока пребываем. В действительности, будет “расцвет” постмодерна. Расцвет “ада того же самого”, который прекрасно описал Михаил Эпштейн, выдавая этот расцвет как некую прото-эпоху. Эпштейн в своей статье по сути своей детально представил структуру “ада того же самого”, которую он называет сюреалом и т. п. Эпштейн, по сути своей пишет об эпохе, которая грядёт за постмодернизмом, называя её прото-эпохой. На самом же деле, он описывает лишь расцвет постмодернизма, выдавая его за прото-эпоху.

Но, увы! Всё это прекрасно и Михаил Эпштейн с радостью сообщает, что уже в XXI веке, разные части планеты покроются сюрреалами — как сейчас покрываются сериалами наши телеэкраны. Эти фрагменты инобытия, куски гиперпространства, — величиною сначала в ящик, потом в комнату, дом, кинозал (виртозал), стадион, город и, наконец, целую страну (виртолэнд), — перцептивно неотличимы от физического мира, хотя и имеют иные законы, точнее, предоставляют возможность выбора таковых. Инореальность XXI или XXII века психофизически достоверна и вместе с тем управляема: нажимаются кнопки уменьшения-увеличения объема, наведения на резкость, осязательного или зрительного контакта, обхождения вокруг или вхождения внутрь другого существа, и т. д. Сюрреал можно будет наблюдать, но в нем можно и находиться, как внутри трехмерного кино — голографической, объемно-подвижной картины, которая изнутри неотличима от реальности, с той разницей, что ее можно включить и выключить — войти или выйти из нее (в теперешних условиях монореальности для этого требуется рождение или смерть).

Далее Эпштейн пишет, что человеку будущего предстоит трудная жизнь — именно потому, что он окажется связующим звеном множества информационных, генетических, нейронных, молекулярных систем и сил взаимодействия, от которых пока защищен броней своего незнания. Все науки, технологии, религии, искусства ищут взаимосвязей в окружающем нас мире: как малое связано с большим, атом с космосом, гравитация с электричеством, мышление с нейронами, любовь с химией, гений с генами, звезды с судьбой и т. д. И когда все это раскроется, все связи соткутся воедино, человек окажется действительно паучком во всемирной паутине, поскольку к каждому его нейрону, клетке, гену и чипу будет что-то приторочено. Каждая его частица будет участвовать в каких-то взаимодействиях, о которых он будет знать и которые должен будет контролировать, в свою очередь контролируясь этими системами.

Современная жизнь будет представляться нашим потомкам столь же праздной, рассеянной и свободной, какой нам представляется жизнь пастушков в Аркадии. Хочешь — вздремнул, или засмотрелся на облака, или на прелестную пастушку. У человека будущего на учете будет каждая мысль и взгляд — движение нейрона или глазного яблока (если вся эта анатомическая рутина еще останется с нами). Все будет где-то фиксироваться, посылать сигнал, оставлять отпечаток. Пожалуй, только брокер, спящий в обнимку с пятью телефонами и готовый принять или послать информацию по первому звонку, сегодня дает нам представление о том, как подключен будет человек всеми своими органами чувств и нервными окончаниями к коммуникативным системам — и зависим от них. Чем больше нам открывается, тем больше мы оказываемся вовлеченными, и всякое новое владение — это новая зависимость.

Связанному по всем своим нервам и датчикам существу позволено будет иногда отключать свой высокоразвитый мозг от сигнальной панели, которая будет передавать малейшие возбуждения его нейронов в центральную диспетчерскую. Но за временем отключeния тоже будет следить специальная панель: долгий выход из системы будет считаться неэтичным, а грани между этикой и правом начнут стираться, как во всяком системно-эгалитарном обществе.

Очевидно, что всё вышесказанное, если и состоится, то будет, опять таки, являться продуктом эпохи постмодерна, а не выдвигаемого Эпштейном протеизма. Ведь постмодерн — это “наркотический” (и поэтому последний этап как у наркомана) этап развития человечества и бросить наркотик под названием постмодерн практически невозможно потому, что мы его впустили, благодаря своим эгоистическим потребностям, отвернувшись от духовности, выбрав цивилизованный путь, который всегда будет вести к постмодернизму. Сюреальная зависимость, как и наркотическая зависимость, когда-нибудь нас поглотит настолько, что мы будем раздавлены внешней реальностью. Впрочем, это уже будем не мы, а некие новые существа отравленные сюрельностью Мы окажемся не способными воспринимать реальность. Впрочем, до этого нам пока далеко и пока мы балуемся этими дозами сюреальности, не забывая о реальности, но мы уже в зависимости от сюреальности и по видимому, будем обречены встретить конец света, как потерю способности видеть реальность, благодаря затмившей наши глаза сюреальностью. Мы станем (иными существами) частью материального мира. Мы сольёмся с ним, войдём в него, потеряв свою человеческую суть. В нас будет одинаковая для всех эссенция и мы станем “богами”, как стают ими люди после приёма наркотика. Мы всё меньше будем слышать и видеть реальность, погружаясь в сюреальность. Одним словом будем жить катастрофами как некими ломками, обусловленными нехваткой сюреальности, обусловленными задержкой в реальности. Это будет развитие благодаря дискретным скачкам, вызванными этими катастрофами. Это будет хождение по кругу сюреальности, которая будет подскакивать благодаря катастрофам, так как “Бог не вынося наличия на его месте этих новых существ — квазибогов, будет отторгать их”. Это будет изгнанием со Света. Это, пожалуй, и будет концом света, которым кончают многие современные наркоманы.