Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 111

• Предыдущая
• 111/217
• Следующая

Невольно его рука скользнула по ее спине. Брут поднял голову с ее плеча и потянулся к губам девушки — так неумело и неуклюже, что сначала она не поняла, чего он хочет, пока уже не стало слишком поздно, чтобы можно было отодвинуться, не обидев его. Так Юлия вкусила свой первый поцелуй, исполненный жалости к тому, кто целовал ее. И нашла его не таким уж неприятным, как она боялась. Губы Брута оказались мягкими и сухими. Закрыв глаза, она не могла видеть его лица. Брут не пытался изменить их отношения. Еще два таких поцелуя — и он отпустил ее.

— О Юлия, я так люблю тебя!

Что еще могла ответить молодая невеста, кроме обычного «Я тоже тебя люблю, Брут»?

Девушка ввела Брута в комнату, посадила его на ложе, а сама направилась к креслу, которое стояло на некотором расстоянии от него, и оставила дверь приоткрытой.

Ее гостиная была просторной и, по крайней мере в глазах Брута, особенно красивой. Юлия приложила к этому руку. На фресках были изображены фантастические птицы и нежные цветы в пастельных тонах, мебель — немногочисленная, но изящная. Никакого тирского пурпура и позолоты.

— Твоя мать и мой отец, — произнесла она.

— Что это значит?

— Для них или для нас?

— Для нас, конечно. Откуда нам знать, что это значит для них?

— Я думаю, — медленно проговорила она, — нам это не может принести вреда. Нет закона, запрещающего им любить друг друга из-за нас. Хотя, думаю, многим это не понравится.

— Нравственность моей матери — вне всяких сомнений, и эта связь ничего не меняет! — резко сказал Брут, как бы защищаясь.

— Конечно, не меняет. Мой отец — единственный любовник твоей матери. Сервилия — не Палла или Семпрония Тудитана.

— О Юлия, хорошо, что ты всегда все понимаешь!

— Их легко понять, Брут. Моего отца нельзя смешивать с другими людьми. Так же, как твоя мать — особенная среди женщин. — Юлия пожала плечами. — Кто знает? Вероятно, их отношения были неизбежны, если учесть, какие они люди.

— У нас с тобой есть общая сводная сестра, — вдруг сказал Брут. — Терция — дочь Цезаря, а не Силана.

Юлия замерла, ахнула, а потом весело засмеялась:

— О-о, у меня есть сестра! Как хорошо!

— Не надо, Юлия, пожалуйста, не надо! Никто из нас никогда не признает это, даже в наших семьях.

Ее улыбка дрогнула и погасла.

— Да, конечно, ты прав, Брут. — В глазах ее что-то блеснуло, но она сдержала слезы. — Я не должна ей говорить. Но все равно… — Она повеселела. — Я-то знаю!

— Хотя она похожа на тебя, Юлия, но по характеру вы совершенно разные. Терция — вылитая моя мать.

— Ерунда! Как это можно определить — в четыре года?

— Легко, — мрачно возразил Брут. — Она будет помолвлена с Гаем Кассием, потому что его мать и моя мать сравнили наши гороскопы. Наши жизни тесно связаны. Очевидно, через Терцию.

— И Кассий никогда не должен узнать тайны.

Брут насмешливо фыркнул.

— Опомнись, Юлия! Ты думаешь, никто ему не скажет? Хотя для него это не может иметь значения. Кровь Цезаря лучше крови Силана.

«Ага, — подумала Юлия, — вот теперь он повторяет слова своей матери!» Она вернулась к первоначальной теме.

— О наших родителях, — напомнила она.

— Ты думаешь, их связь не может повлиять на нас?

— В принципе — может. Но я думаю, что мы не должны обращать на это внимания.

— Тогда так мы и поступим, — решил он, поднимаясь. — Я должен идти, уже поздно.

На пороге он взял ее руку и поцеловал.

— Через четыре года мы поженимся. Тяжело ждать, но Платон говорит, что ожидание укрепит наш союз.

— Он так говорит? — удивилась Юлия. — Должно быть, я пропустила это место.

— Я читаю между строк.

— Конечно. Мужчины умеют так делать, я часто замечаю это.

Ночь уже кончалась, когда Тит Лабиен, Квинт Цецилий Метелл Целер и Луций Юлий Цезарь явились в Общественный дом. Цезарь совсем не ложился, но выглядел, как всегда, свежим. На консольном столике в глубине комнаты были расставлены кувшины с водой и слабым сладким вином, свежий хлеб, масло и отличный гиметанский мед. Цезарь терпеливо ждал, пока гости насыщаются. Сам он небольшими глотками пил что-то горячее из резной каменной чаши, но ничего не ел.

— Что ты пьешь? — полюбопытствовал Метелл Целер.

— Очень горячую воду с небольшим добавлением уксуса.

— О боги, это же невкусно!

— Привыкаешь, — спокойно ответил Цезарь.

— Как можно такое хотеть?

— По двум причинам. Первая — я считаю, что это полезно для моего здоровья, которое я хочу сохранить до старости. Вторая — это приучает мое нёбо к неприятным вкусам, от прогорклого масла до кислого хлеба.

— Я согласен с первой причиной, но какая польза от второй, только если ты не исповедуешь стоицизм? Почему ты должен приучать себя к плохой пище?

— Во время военных походов часто приходится употреблять плохую пищу. По крайней мере, в тех кампаниях, в которых я участвовал. Ты хорошо питался на службе у Помпея Магна, Целер?

— Надеюсь, что да! Как и у любого другого полководца, под чьим командованием я служил. Напомни мне, чтобы я не служил у тебя!

— Зимой и весной питье не такое отвратительное, потому что я заменяю уксус лимонным соком.

Целер вытаращил глаза. Лабиен и Луций Цезарь засмеялись.

— Ну ладно, пора переходить к делу, — объявил Цезарь, усаживаясь за свой рабочий стол. — Пожалуйста, простите меня за мою позу патрона, но мне кажется, что так всем будет удобнее. Я вас всех буду видеть, и все вы тоже будете меня видеть.

— Ты прощен, — серьезно ответил Луций Цезарь.

— Тит Лабиен был здесь вчера вечером и растолковал мне, почему вчера он голосовал за мое предложение, — начал Цезарь. — И я очень хорошо понимаю, почему ты голосовал со мной, Луций. Но мне не вполне ясны твои мотивы, Целер. Скажи мне сейчас.

Многострадальный муж своей двоюродной сестры Клодии, Метелл Целер был также зятем Помпея Великого, так как мать Целера и его младшего брата Метелла Непота являлась также матерью Муции Терции. Преданных друг другу Целера и Непота любили и ценили в Риме. Обаятельные и общительные люди братья Метеллы.

Целер никогда не казался Цезарю особенно радикальным в политике, а теперь он стал почтенным консерватором. От его ответа зависел успех плана. Цезарь не мог надеяться на успех, если Целер не поддержит его во всем.

С выражением решимости на красивом лице Целер наклонился вперед, сжав кулаки.

— Начать с того, Цезарь, что мне не нравятся такие выскочки, как Цицерон. Какой-то уроженец Арпина диктует Сенату, как должны поступать настоящие римляне. Я никогда не прощу казни римских граждан без суда! Я заметил, что союзник Цицерона — тоже квази-римлянин, Катон. Во что мы превратимся, если наши законы начнут толковать потомки рабов или деревенщины, не имеющие достойных предков?

Подобный ответ — понимал ли это Целер? — также отвергал его родственника по браку Помпея Великого. Однако поскольку никто из присутствующих не был достаточно глуп, чтобы упомянуть данное обстоятельство, это можно было проигнорировать.

— Что ты можешь сделать, Гай? — спросил Луций Цезарь.

— Очень многое. Лабиен, ты извинишь меня, если я кратко повторю то, что говорил тебе вчера, а именно что сделал Цицерон. Казнь римских граждан без суда — не главный результат, а скорее его побочный продукт. Настоящее преступление заключается в истолковании Цицероном senatus consultum de re publica defendenda. Я не верю, что с самого начала этот декрет был выпущен в качестве защиты, позволяющей Сенату или любому другому органу управления римлян делать все, что захочется, и не нести за это никакой ответственности. Это — собственное толкование Цицерона. На самом деле декрет был создан для того, чтобы подавлять кратковременные гражданские волнения. Например, как это случилось при Гае Гракхе. То же самое можно сказать о введении декрета во время восстания Сатурнина. И уже тогда обнаружились его недостатки. Он был использован Карбоном против Суллы, когда тот высадился в Италии, и против Лепида. В случае с Лепидом декрет был усилен конституцией Суллы, которая передавала Сенату полную власть во всем, что относилось не только к гражданским беспорядкам, но и к войне. И Сенат решил, что Лепид — это война. Сегодня положение изменилось, — сурово продолжал Цезарь. — Сенат опять ограничен тремя комициями. Ни один из пятерых казненных вчера не вел на Рим вооруженное войско. Фактически никто из них даже не поднял оружия ни на одного римлянина, если не считать сопротивления Цепария на Мульвиевом мосту. А Цепарий мог посчитать случившееся просто разбойным нападением среди ночи. Казненные даже не были объявлены врагами народа. И неважно, сколько аргументов было выдвинуто в доказательство их предательских о намерениях. Даже теперь, когда они мертвы, их намерения остаются только намерениями. Намерениями, а не конкретными действиями! И разоблачающие их письма — это всего лишь письма о намерениях, написанные до свершения преступления. Кто может сказать, как изменилось бы настроение этих людей после прибытия Катилины к стенам Рима? А при отсутствии Катилины в городе — что случилось бы с их желанием уничтожить консулов и преторов? Говорят, что два человека — ни один из которых не был в числе тех пятерых казненных! — пытались войти в дом Цицерона, чтобы убить его. Но наши консулы и наши преторы по сей день здоровы и бодры! Ни царапины! Что же, теперь нас будут казнить без суда только за наши намерения?

• Предыдущая
• 111/217
• Следующая