Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 189

• Предыдущая
• 189/235
• Следующая

— Ты преувеличиваешь, — не выдержал Марий.

— Может быть. Но даже Марк Эмилий это заметил. Он относится к своей дорогой крошке Далматике, как старая курица к единственному цыпленку. Поэтому после главного блюда ее сразу же отослали спать. Она была очень разочарована. Уходя, она посмотрела на Луция Корнелия с застенчивым восхищением. Он даже пролил свое вино.

— Хорошо еще, что он не пролил свое вино на ее подол, — мрачно заметил Марий.

— О нет, только не еще один скандал! — воскликнула Юлия. — Луций Корнелий не должен этого допустить! Не мог бы ты намекнуть ему, Гай Марий?

Марий посмотрел на жену так, как смотрят обычно мужья, когда их жены требуют от них совершенно не мужских поступков:

— Конечно, нет!

— Почему? — спросила Юлия. Для нее просьба была вполне разумной.

— Потому что частная жизнь человека — это его личное дело. И он не поблагодарит меня за совет.

У Юлии и Аврелии был разочарованный вид. Цезарь, вечный миротворец, прокашлялся:

— Но поскольку Марк Эмилий Скавр собирается жить тысячу лет и умереть не от старости, а от чужого топора, не думаю, что нам следует слишком тревожиться о Луций Корнелии и Далматике. Наша мать уже подобрала Сулле жену, и, как я слышал, он одобрил ее решение. Так что, как только Луций Корнелий вернется, мы получим приглашение на свадьбу.

— Кто бы это? — спросил Рутилий Руф. — Я ничего не слышал!

— Элия, единственная дочь Квинта Элия Туберона.

— Немного старовата, кажется? — заметил Марий.

— Около сорока. Ровесница Луция Корнелия, — спокойно ответил Цезарь. — Он больше не хочет детей, кажется. А наша мать считает, что в данном случае бездетная вдова — идеальный вариант. К тому же она недурна собой.

— Из старинной аристократической семьи, — заметил Рутилий Руф. — К тому же богатой.

— В таком случае я рада за Луция Корнелия! — тепло отозвалась Аврелия. — Ничего не могу поделать, он мне нравится!

— Он всем нам нравится, — сказал Марий, подмигнув ей. — Гай Юлий, это профессиональное восхищение не вызывает у тебя ревности?

— О, у меня есть более серьезные соперники, чем обыкновенные патриции-легаты, — усмехнулся Цезарь.

Юлия подняла голову:

— Действительно? Кто?

— Его зовут Луций Декумий. Это неопрятный маленький человечек около сорока лет, с тонкими ножками, жирными волосами и пахнущий чесноком, — описал «соперника» Цезарь, выискивая на блюде с сухофруктами самую большую изюмину. — Мой дом постоянно наполняется великолепными цветами — в сезон, не в сезон, безразлично для Луция Декумия. Он присылает свежий букет каждые четыре-пять дней. И посещает мою жену (как вам это нравится?), обхаживая ее самым тошнотворным образом. Он так радуется нашему будущему ребенку, что у меня иногда возникают нехорошие предчувствия.

— Перестань, Гай Юлий! — смеясь, воскликнула Аврелия.

— Кто он? — спросил Рутилий Руф.

— Смотритель, или как он там называется, общины на перекрестке, которая находится в доме Аврелии. Она не берет с них арендной платы, — объяснил Цезарь.

— Между Луцием Декумием и мной существует договоренность, — добавила Аврелия, перехватив у Цезаря изюминку, которую тот уже готов был положить в рот.

— Какая договоренность? — поинтересовался Рутилий Руф.

— Своим ремеслом он будет заниматься, где хочет, только не около моего дома.

— Каким ремеслом?

— Он — наемный убийца, — сказала Аврелия.

Когда Сатурнин внес на рассмотрение свой второй аграрный законопроект, пункт о клятве прозвучал на Форуме, как гром среди ясного неба. Не обычная молния Юпитера, но катастрофическое громыхание древних богов, настоящих богов, numina — безликих духов.

Не просто клятва требовалась от сенаторов. Вместо привычной присяги в храме Сатурна закон Сатурнина требовал, чтобы клятва была произнесена под открытым небом, на нижнем Квиринале, в храме сабинского бога Семо Санка Дия Фидия, блюстителя нерушимых клятв, — там, где безликое божество хранит старая статуя Гаи Цецилии, добродетельной супруги царя Тарквиния Приска, — лишь она очеловечивала его жилище. О, те божества, именем которых давалась эта клятва, не были величественными, но понятными божествами Капитолия; они были маленькими безликими божками, numina, — настоящими, латинскими, архаичными, как сама земля. Это были боги-хранители священной семьи и священного Римского государства, боги-покровители государственного кошелька и кладовых. Лары и Веста, род и очаг. Никто не знал, как они выглядели или откуда появились; неизвестно даже, какого пола они были и существовал ли у них пол. Просто они — были. Они имели значение. Они были римские. Ни один римлянин не мог поклясться этими божествами и замышлять при этом клятвопреступление, ибо поступить подобным образом — значило навлечь все несчастья на свою семью, свой дом, свой род.

Но законник Главция не просто полагался на безымянный страх перед безымянными божествами. Чтобы смысл клятвы дошел до сенаторов, закон Сатурнина предусматривал наказание любому сенатору, отказавшемуся дать клятву. Ему будет отказано в праве пользования огнем и водой в пределах Италии, с него возьмут штраф в размере двадцати серебряных талантов, и он будет лишен гражданства.

— Все дело в том, что нам пока еще мало удалось, — говорил Метелл Нумидийский Катулу Цезарю, Великому Понтифику Агенобарбу, Метеллу Поросенку, Луцию Котте и его дяде Марку Котте. — Народ пока не готов отвернуться от Гая Мария. Они проголосуют за этот закон. И от нас потребуют клятвы. — Он содрогнулся. — А если я поклянусь, то должен буду сдержать свою клятву.

— В таком случае этот закон принимать нельзя, — произнес Агенобарб.

— Ни один народный трибун не осмелится наложить вето, — молвил Марк Котта.

— Тогда мы должны прибегнуть к помощи религии, — сказал Скавр, многозначительно взглянув на Агенобарба. — Привлек же религию наш противник, так почему мы не можем сделать так же?

— Думаю, я знаю, чего ты добиваешься, — заметил Агенобарб.

— А я не знаю, — сказал Луций Котта.

— Когда настанет день голосования, авгуры исследуют знамения, дабы убедиться, что собрание проводится не в нарушение священной воли богов. Мы сделаем так, что оно окажется противно богам, — пояснил Агенобарб. — Плохие приметы будут преследовать нас до тех пор, пока один из народных трибунов не решится наложить вето — на религиозных основаниях. Вот что убьет закон Сатурнина.

И план стал претворяться в жизнь. Авгуры известили о неблагоприятных знамениях. К сожалению, сам Луций Апулей Сатурнин также был авгуром — и он трактовал знамения по-иному.

— Это трюк! — кричал он народу, стоявшему в колодце комиций. — Посмотрите на них, они все ставленники политиков Сената! Знаки сплошь благоприятные! Ложное толкование — просто еще один способ ослабить власть народа! Мы все знаем, что Скавр, Метелл и Катул Цезарь пойдут на все, чтобы лишить наших солдат справедливой награды. И они решились на все! Они намеренно вмешиваются в волю богов!

Народ поверил Сатурнину, который принял меры предосторожности и в толпе распределил гладиаторов. Когда кто-то из народных трибунов попытался наложить вето — мол, знамения неблагоприятные, и к тому же он будто слышал раскаты грома, — гладиаторы Сатурнина сразу приступили к действиям. Пока Сатурнин звенящим голосом кричал, что не допустит вето, его парни сдернули злополучного трибуна с ростры и потащили на Серебряный холм, где заперли и держали, пока собрание не кончилось. Второй законопроект о земле был поставлен на голосование, и народ в своих трибах проголосовал «за». Пункт о клятве сделал его непривычным, пикантным, и завсегдатаи Народного собрания были заинтригованы. Что произойдет, если такое станет законом, кто будет противиться, как отреагирует Сенат? Очень интересно! И народ решил: надо посмотреть, что же будет.

На следующий день после принятия закона Метелл Нумидийский поднялся в Сенате и с большим достоинством произнес, что он подобной клятвы не даст.

• Предыдущая
• 189/235
• Следующая