Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 190

• Предыдущая
• 190/235
• Следующая

— Мое сознание, мои принципы, сама моя жизнь зависят от этого решения! — гремел он. — Хорошо, я заплачу штраф и уеду в изгнание на Родос. Но клятвы я не дам! Вы слышите меня, почтенные сенаторы? Я — не — дам — клятвы! Я не могу поддерживать то, чему противится все мое существо. Что считается более тяжким преступлением? Дать клятву соблюдать закон, против которого восстает душа, или не давать подобной клятвы? У каждого будет свой ответ. Мой ответ: худшее преступление — дать такую клятву. Поэтому я говорю тебе, Луций Апулей Сатурнин, и тебе, Гай Марий: я — не — буду — клясться! Я выбираю штраф и ссылку.

Впечатление было потрясающим. Все присутствующие знали: как он сказал, так и сделает. Брови Мария застыли, сойдясь на переносице; Сатурнин оскалил зубы. Шепот нарастал. Сомнения и недовольство шевелились в душе, терзали, усиливались.

— Будет трудно, — шепнул Главция со своего курульного кресла, стоявшего рядом с креслом Мария.

— Если я сейчас не закрою собрание, они все откажутся давать клятву, — пробормотал Марий. Он поднялся с кресла и распустил Палату. — Я прошу вас разойтись и подумать в течение трех дней о последствиях. Квинту Цецилию решение далось сравнительно легко: у него есть деньги заплатить штраф и еще останется много, чтобы обеспечить себе комфортабельную ссылку. Но сколько из вас могут сказать о себе то же самое? Идите домой, почтенные сенаторы, и поразмыслите три дня. На четвертый день Палата соберется вновь. Тогда вы должны будете сообщить о своем решении. Мы не должны забывать, что во втором аграрном законе Апулея, lex Appuleia agraria secunda, определен срок.

«Нельзя с ними так», — говорил себе Марий, вышагивая по своему огромному и красивому дому около храма Юноны Монеты. Его жена беспомощно наблюдала за ним, а обычно бойкий сын спрятался в своей комнате.

«Ты не можешь с ними так говорить, Гай Марий! Они — не солдаты. Они — даже не подчиненные тебе офицеры, пусть даже ты — консул, а они — заднескамеечники, чьи жирные задницы никогда не плюхнутся в курульные кресла. Но до самого распоследнего заседателя они действительно считают себя выше! Я, Гай Марий, шестикратный консул этого города, этой страны. Я должен победить их. Я не могу унизиться до поражения. Я значительно выше их, что бы они там ни воображали. Я — Первый Человек в Риме. Я — Третий Основатель Рима. И после моей смерти они это поймут и признают, что Гай Марий, италиец, деревенщина, был величайшей фигурой в истории нашей Республики, Сената и народа Рима!»

В те три дня, что он дал сенаторам на размышление, его мысли не шли дальше этого. Его охватывал ужас, едва он думал о поражении. Он не мог допустить, чтобы его достоинство пострадало. На рассвете четвертого дня он направился в здание заседаний Сената, собираясь победить. Только победить! Он совершенно не думал о том, какую тактику на этот раз разработают политики, чтобы одолеть его. Марий тщательно оделся, причесался — он не хотел, чтобы Рим увидел его таким, каким он три дня кружил по своему дому. Он спустился по кливусу Банкиров в сопровождении двенадцати ликторов, словно Рим и в самом деле принадлежал ему.

В Палате было необычно тихо. Лишь где-то скрипнут стулья, кто-то кашлянет или тихо пройдут, что-то бормоча, посетители. Процедура жертвоприношения прошла безукоризненно. Знамения благоприятствовали собранию.

Крупный мужчина, великолепно владеющий собой, — Марий поднялся с места во всем своем устрашающем величии. Хотя он заранее не заботился о том, что предпримут политики, свою собственную тактику проработал до мельчайших деталей и держался очень уверенно.

— Почтенные сенаторы, я тоже провел эти три дня в размышлениях, — начал он.

Взгляд его был устремлен на слушающих его сенаторов, на всех сразу. Он не выискивал в толпе отдельных лиц, ни дружелюбных, ни враждебных. Никто не мог сказать, куда именно смотрит Марий, ибо глаза его прятались под бровями и рассмотреть их можно было только с очень близкого расстояния. Левой рукой он прижал спускающиеся до колен красиво уложенные складки тоги и сошел с курульного возвышения на пол.

— Одно очевидно. — Марий сделал несколько шагов и остановился. — Если этот закон имеет силу, он обязывает нас дать клятву в том, что мы будем соблюдать этот закон. — Он сделал еще несколько шагов. — Если этот закон имеет силу, мы все должны дать клятву. — Он прошел к двери, повернулся, оглядел всю Палату. — Но имеет ли он силу? — громко спросил он.

Вопрос замер в абсолютной тишине.

— Вот оно! — прошептал Скавр, принцепс Сената, Метеллу Нумидийскому. — С ним покончено! Он сам себя уничтожил!

Но Марий, стоя у дверей, не слышал этого. Поэтому он продолжал:

— Среди вас есть некоторые, кто настаивает, что никакой закон, принятый в подобных обстоятельствах, не может иметь силу. Я слышал, что обоснованность закона оспаривается на двух основаниях. Во-первых, он был принят вопреки неблагоприятным знамениям; во-вторых, он был принят, несмотря на то, что над неприкосновенной личностью народного трибуна было совершено насилие.

Марий опять сделал несколько шагов и остановился.

— Конечно, будущее такого закона сомнительно. Народное собрание должно будет пересмотреть его в свете этих двух обстоятельств, подвергающих сомнению его конституционность. — Маленький шажок. — Но не это, почтенные сенаторы, будем мы сегодня обсуждать. Действенность закона сама по себе не должна волновать нас в первую очередь. У нас есть более неотложная проблема. — Еще один шажок. — Согласно принятому закону, мы должны дать клятву, что будем его соблюдать. И об этом нам необходимо поговорить. Сегодня — последний день. Поэтому вопрос о клятве неотложен. Потому что сейчас мы имеем дело с уже принятым законом. Мы должны дать клятву, что будем соблюдать его.

Он быстро двинулся вперед, почти уже дошел до своего возвышения, но повернулся и медленно направился опять к дверям, где опять обернулся, чтобы вновь оглядеть Палату:

— Сегодня, почтенные сенаторы, мы все дадим эту клятву. Мы обязаны это сделать согласно особому наказу народа Рима. Это они — законодатели! Мы, сенаторы, лишь слуги народа. Итак, поклянемся. Потому что это не имеет значения для нас, почтенные сенаторы! Если в какое-то время в будущем Народное собрание пересмотрит закон и найдет его неудовлетворительным, тогда и наши клятвы тоже не будут иметь силы! — Его голос победно зазвенел. — Вот что мы должны понять! Любая клятва, которой мы поклянемся следовать закону, будет иметь силу до тех пор, пока закон остается законом. Если народ решит аннулировать закон, тогда он также аннулирует и наши клятвы.

Скавр с умным видом ритмично кивал головой. Для Мария это выглядело так, словно принцепс Сената соглашался с каждым сказанным словом. Но Скавр кивал совершенно по другой причине. Движения его головы сопровождали слова, которые он шепотом говорил Метеллу Нумидийскому:

— Мы свалим его, Квинт Цецилий! Наконец-то мы свалим его! Он пошел на попятный. Он не выдержал гонки. Мы заставим его признать перед всей Палатой, что действенность закона Сатурнина вызывает сомнения. Мы перехитрили арпинскую лису!

Уверенный в том, что теперь Палата на его стороне, Марий вернулся к своему возвышению, взошел на него и выпрямился перед курульным креслом из резной слоновой кости, чтобы перейти к заключительной части речи.

— Я первый дам клятву. И если я, Гай Марий, ваш старший консул, готов поклясться, почему этого не могут сделать остальные? Я переговорил со жрецами, и храм Семо Санка готов принять нас. Это недалеко отсюда. Ну, кто присоединится ко мне?

Пронесся вздох, донеслись еле слышный шепот, шарканье обуви по полу. Заднескамеечники стали медленно подниматься.

— Один вопрос, Гай Марий, — остановил их Скавр.

Палата вновь замерла. Марий кивнул.

— Я хотел бы услышать твое личное мнение, Гай Марий. Не официальное — личное.

— Если для тебя имеет значение мое личное мнение, Марк Эмилий, тогда, конечно, ты можешь его узнать, — сказал Марий. — Мнение о чем?

• Предыдущая
• 190/235
• Следующая