Тайная история Леонардо да Винчи - Данн Джек - Страница 77

• Предыдущая
• 77/130
• Следующая

Ночь была ясной, безлунной и полной звезд, словно мириады огней самой Вавилонии мерцали над головой; и море сияло, отражая их.

— Леонардо, — позвал Бенедетто.

— Что?

— Мне нужно беседовать с тобой, чтобы не уснуть. Ты сам-то не заснул, часом?

Леонардо засмеялся.

— Нет, друг мой.

— Тогда в чем же дело?

— Я просто смотрел на море — и на огонек «Аполлонии», на случай, если курс переменится.

— За четыре дня не было ни одного изменения курса, — заметил Бенедетто и окликнул рулевого — тот, внизу, не видел парусов и руководствовался лишь компасом, чутьем да командами лоцмана: — Прямо руля!

— Есть! — донеслось снизу.

— Тебе недостает Никколо? — спросил Бенедетто. — Дело в этом? Или в женщине Деватдара?

Леонардо вдруг ощутил резкую мгновенную тоску по Айше… и томительную пустоту, потому что подумал и о Джиневре — как она смотрела на него, занимаясь любовью, и как лежала, убитая, в собственном доме. Воспоминания его свелись к этим вырванным из реальности образам, череде небывалых самообманов, один из которых, кровоточа, перетекал в другой. Они проплывали мимо, подобные гигантским китам, оставляя его одиноким и беззащитным в тихих пучинах моря и звезд на чуть покачивающемся корабле.

— Мне не хватает Никко, — сказал наконец Леонардо. — Но это лишь чувство ответственности.

— Так ты не рад освободиться от ответственности?

— Она со мной, вот здесь, — Леонардо коснулся двумя пальцами груди, — и не важно, на нашем он корабле или на другом.

— Зачем ты согласился на требование маэстро Тосканелли? — спросил Бенедетто. — Мог бы оставить его со стариком. Никко бы ничего не угрожало. В крайнем случае он вернулся бы домой, к родителям.

— Боюсь, я действовал из эгоизма, — признался Леонардо.

Он отвернулся от Бенедетто и посмотрел на светящийся след корабля. Темные, вечные глубины вод и пугали, и восхищали его, и почему-то приносили умиротворение. Казалось, они поглощают муки и тягостные воспоминания всех, кто ни смотрит в них с начала времен.

Юнга перевернул склянки, напевая «Deo Patri sit Gloria» [53], потом вышел на корму с мешочком для Бенедетто и Леонардо — там оказались матросские галеты, сыр, несколько ломтей пованивавшей соленой сардины и пара головок чеснока. Леонардо поблагодарил мальчика, тот поклонился и вернулся к своим обязанностям.

Когда они поели, Бенедетто спросил:

— Что ты имел в виду, говоря, что действовал из эгоизма?

Во время вахт беседы часто начинались и тут же обрывались, словно само время рвалось и останавливалось. Корабль трещал и поскрипывал, паруса гудели на слабом ветру, обвисшие, точно огромные мешки, которые никогда не наполнял до отказа ветер. Моряки, юнги, солдаты кряхтели и похрапывали во сне. В хорошую погоду они предпочитали спать на палубе, а не в вони носового или кормового кубрика. Спать все валились как подкошенные: никому не удавалось проспать подряд больше четырех часов.

— Мне необходимо чувствовать эту ответственность, — сказал Леонардо. — Никколо — последняя не разорванная нить.

Когда стало ясно, что к этим словам он больше ничего не добавит, Бенедетто заговорил сам:

— Никколо на корабле Деватдара из-за женщины.

— Откуда ты знаешь?

— Один из матросов туговат на ухо и потому выучился читать по губам. Он видел, как женщина говорила с Деватдаром и просила за мальчика.

— Зачем это ей?

— Быть может, она захотела его.

— Ты свинья, Бенедетто, ничем не лучше Зороастро.

Бенедетто засмеялся.

— Леонардо, знаешь, как называют этот корабль? «Летающей свиньей». Так что я, в конце концов, не в такой уж плохой компании, а?

Он снова засмеялся, на сей раз громче, и кто-то рявкнул из темноты:

— Эй, заткнитесь!

Но тут Леонардо — он стоял, опершись о поручень, — внезапно выпрямился, глядя на восток, в пенную темноту.

— Бенедетто, вон там, вдали, ты видишь? Огни.

Бенедетто повернулся, но мерцающие огоньки уже исчезли.

— Леонардо, это, наверное, отражение звезд.

— Я что-то видел, — возразил Леонардо. — Смотри, вон там.

Он указал на корабль Деватдара, который подавал сигналы своей жаровней и — для верности — сосновым факелом: свет-тьма-свет-свет-свет…

— Вперед смотреть! — крикнул Бенедетто и, когда злые, невыспавшиеся матросы бегом примчались на корму, отправил одного в воронье гнездо. — Проследи, не появится ли на горизонте что-нибудь необычное, — приказал он. — Особенно огни или вспышки. — Потом обратился к младшему офицеру: — Позовите капитана. И шкипера.

— Утром мы узнаем, корабли ли это, — сказал Леонардо. — Если это турки…

— Море часто порождает странные видения, — упрямо сказал Бенедетто.

Руки у него чуть тряслись, и Леонардо понял, что он встревожен.

— Завтра все будет ясно, — сказал Леонардо, проклиная Айше за то, что забрала Никколо.

Оставшиеся часы он провел, готовясь к бою. До рассвета оставалась лишь пара склянок, но сейчас Леонардо стал спокоен и собран, потому что погрузился в знакомую радость работы.

Серый грязный свет смыл с небес звезды. Потом облака озарились огнем, и пришел день — и все изменилось, словно утро мира в рождении своем точно следовало Книге Бытия, словно молитвы и сладостное пение молодых юнг действительно воссоздавали мир, творили его заново. Паруса хлопали на океанском ветру, с палуб испарялась роса, и воздух пах зеленью, деревом, лесной чащей.

Но в это утро не было ни покоя, ни уверенности, что на небесах по-прежнему есть Бог.

Люди работали лихорадочно, но без разговоров и почти без шума. Со стороны это казалось волшебством, точно на корабле трудились призраки, мертвецы, не нуждающиеся более ни в дружбе, ни в беседах, ни в радостях плоти. Люди выглядели изможденными и какими-то маленькими на фоне ярко-синего полога неба и моря. И они, потея, старались привести корабль в боевую готовность прежде, чем турецкие пираты сомкнутся вокруг для своей смертоносной работы. Спокойны были лишь воины. Они чистили, проверяли оружие и, стоя в сторонке, молча шевеля губами в молитве, так смотрели на врага, словно могли сжечь турецкие корабли одними своими взглядами.

Пять кораблей, все под алым стягом со звездами и полумесяцем, подходили по диагонали, приближались не торопясь, неумолимо. Большая турецкая каракка, ощетиненная рядами пушек, казалась замком, плывущим по зыбкой водной глади. Это был, очевидно, флагман — он шел впереди, словно волоча за собой к судам Деватдара широкий полукруг маленьких гребных галер.

Леонардо стоял на корме вместе с Бенедетто, капитаном, шкипером и несколькими офицерами, среди которых был и начальник мамлюков Деватдара. На нем был зеленый тюрбан, за поясом — большой ятаган. Как и Леонардо, он был возбужден и нервен, как лев. Он смотрел на своих солдат, собравшихся в середине корабля, — воинство в белом; солнце играло на их доспехах и аркебузах. Кое у кого были копья и алебарды, у других — арбалеты, шипастые булавы и двойные секиры; прочие обнажили ножи и ятаганы.

— Маэстро Леонардо, прекратите суетиться, — сказал капитан корабля.

Маленький и коренастый, он, несмотря на свой рост, излучал непререкаемую властность. В молодости он, вероятно, был красив, но сейчас полные губы и сонный взгляд придавали ему обрюзгший, почти опустившийся вид.

— Многое еще не доделано, — сказал Леонардо.

Капитан каравеллы усмехнулся.

— Сделано все, юноша. Теперь время вышло для всего, кроме крови и победы.

— Он говорит о крови и победе лишь потому, что мы не можем удрать от турок, — шепнул Бенедетто.

— Тише, — оборвал его Леонардо: капитан явно прислушивался к ним.

Капитан повернулся к офицеру-артиллеристу:

— Агостин, ты тоже волнуешься?

Офицер — он был младше Леонардо — вспыхнул.

— Мы готовы к бою, капитан. Маэстро Леонардо был очень полезен. Он проверил все бомбарды и обнаружил, что…

• Предыдущая
• 77/130
• Следующая