Скованный ночью - Кунц Дин Рей - Страница 53

• Предыдущая
• 53/92
• Следующая

Делакруа выключил магнитофон, сделав паузу, чтобы снова собраться с силами.

Я остановил запись с помощью пульта. Покойный Лиланд Делакруа был не единственным, кому требовалось справиться со своими эмоциями.

Бобби молча встал с табурета и пошел на кухню.

Вскоре я последовал за ним.

Он вылил недопитую бутылку «Горной росы» в раковину и пустил холодную воду.

– Не выключай, – сказал я.

Когда Бобби бросил пустую бутылку из-под содовой в мусорное ведро и открыл холодильник, я подошел к раковине, подставил руки под струю и по крайней мере минуту мыл лицо.

Я вытерся парой бумажных полотенец, и Бобби передал мне бутылку пива. Другую он взял себе.

Я хотел вернуться в Уиверн на трезвую голову. Но после услышанного и того, что еще предстояло услышать, можно было без всяких последствий осушить полдюжины бутылок.

– "Эта проклятая штуковина, явившаяся с той стороны…" – пробормотал Бобби, цитируя Лиланда Делакруа.

– С той стороны, на которую ходил Ходжсон в космическом костюме.

– И откуда вернулся, когда мы его увидели.

– Думаешь, Делакруа просто свихнулся и убил свою семью без всякой причины?

– Нет.

– По-твоему, то, что он видел в горле и глазу дочери, было на самом деле?

– Именно.

– Я тоже. То, что мы видели в костюме Ходжсона… могло оно вызвать трепет?

– Могло. И кое-что похуже.

– Хуже, – повторил я, пытаясь не дать воли воображению.

– У меня такое чувство, что та сторона – настоящий зверинец.

Мы вернулись в столовую, и я неохотно включил магнитофон.

Когда Делакруа снова приступил к записи, его настроение изменилось. Он уже не был так чувствителен, как раньше. Его голос то и дело срывался, ему приходилось время от времени делать паузы, чтобы справиться с собой, но большую часть времени он крепился и говорил то, что считал нужным.

«У меня в гараже хранился садовый инвентарь, в том числе галлон спектрацида для борьбы с насекомыми. Я взял канистру и вылил ее натри тела. Не знаю, имеет ли это смысл. Ничто не… не двигалось в них. То есть в телах. Кроме того, это не насекомые. Не то, что мы подразумеваем под насекомыми. Мы не знаем, что это такое. Никто не знает. Множество гипотез. Может быть, это что-то… метафизическое. Я нацедил из бака машины немного бензина. В другой канистре есть еще пара галлонов. Я воспользуюсь бензином и разведу костер, а потом… покончу с собой. Не собираюсь оставлять четыре наших тела этим ученым овчаркам из руководства проекта. Они сделают еще какую-нибудь глупость вроде аутопсии. И только распространят эту мерзость. Я позвоню руководству лишь после того, как заеду на почту и отправлю эту кассету, а потом разведу костер и… убью себя. Сейчас внутри у меня тихо, очень тихо. Сейчас. Надолго ли? Хочу верить, что…»

Делакруа остановился на полуслове, затаил дыхание, словно прислушиваясь к чему-то, а потом выключил магнитофон.

Я остановил запись.

– Он никому не отослал эту кассету.

– Передумал. Но что он имел в виду, когда говорил про метафизику?

– Я сам хотел спросить о том же.

Когда Делакруа вернулся к магнитофону, его голос стал тверже, медленнее и мрачнее, как будто этот человек отчаялся во всем и ему уже не до страха и не до скорби.

"Послышался какой-то шум в спальне. Воображение. Тела лежат там… где я их оставил. Очень тихо. Очень тихо. Это только мое воображение. Только теперь до меня дошло, что ты ничего не понимаешь. Я начал не с того конца. Я должен многое рассказать тебе, если ты захочешь взяться за это дело, но у меня мало временим. О'кей. Самое главное, что тебе нужно знать, – это то, что в Форт-Уиверне шла работа над секретным проектом. Они думали, что совершают волшебное, таинственное путешествие. Слабоумные. Мегаломаньяки.[26] Я был среди них. Более подходящим названием для проекта было бы «Кошмарный поезд», а еще лучше – «Поезд в преисподнюю». И я был счастлив, что оказался среди его «пассажиров». Брат, я не заслуживаю снисхождения. Как и кое-кто из ключевых фигур. Здесь не все. Только те, кого я знаю и могу припомнить. Некоторые уже умерли. Но многие живы. Может быть, один из уцелевших заговорит, один из стоявших у руля ублюдков, который знает намного больше моего. Все они должны быть напуганы, а некоторые обязаны испытывать угрызения совести. А ты собаку съел на поисках тех, кто щелкает бичом".

Делакруа перечислил больше тридцати человек, указывая их пол, профессию, звание, чин: доктор Рандольф Джозефсон, доктор Сарабджит Санатра, доктор Майлс Беннел, генерал Дик Кеттлман…

Моей матери среди них не было.

Я узнал только два имени. Первым был Уильям Ходж-сон – без сомнения, тот самый бедный дьявол, с которым мы столкнулись в странной яйцевидной комнате. Вторым – доктор Роджер Стэнуик, который вместе с женой Мэри жил на нашей улице, в седьмом доме от моего. Доктор Стэнуик был биохимиком, одним из многочисленных коллег моей матери, принимавших участие в уивернских генетических экспериментах. Если проект «Загадочный поезд» не имел отношения к работе моей матери, то доктор Стэнуик получал сразу по двум чекам и сделал двойной вклад в дело разрушения мира.

Голос Делакруа становился все тише, а речь медленнее. Последние шесть-восемь имен он произнес чуть ли не шепотом, а девятое застряло у него в горле и осталось неразборчивым. Я не знал, достиг ли он конца перечня или оставил его незавершенным.

Он молчал полминуты, затем окрепшим голосом пробормотал несколько фраз на непонятном языке и выключил магнитофон.

Я остановил запись и посмотрел на Бобби.

– Что это было?

– Во всяком случае, не вульгарная латынь. Я перемотал пленку, и мы прослушали это место еще раз. Язык был мне незнаком, и хотя Делакруа мог нести тарабарщину, но я был убежден, что в его фразах есть смысл. Речь делилась на предложения, и хотя в них не было ни одного понятного слова, они показались мне странно знакомыми.

После мрачного, медленного, приглушенного тона, которым Делакруа перечислял участников проекта «Загадочный поезд», эти предложения звучали не просто эмоционально, но страстно, и это лишний раз подтверждало, что в них были цель и смысл.

Когда Лиланд Делакруа снова начал запись, в его голосе слышались вялость и зловещая депрессия; он был лишен модуляций, звучал равнодушно и больше напоминал шепот человека, окончательно лишившегося надежды.

«Отсылать кассету бессмысленно. Ты не сможешь изменить случившегося. Возврата нет. Все рухнуло. Вены вскрыты. Реальности пересеклись».

Делакруа умолк, и на ленте слышались только шипение, щелчки и слабый фон.

Я посмотрел на Бобби. Он недоумевал не меньше моего.

«Темпоральный релокатор. Вот как они его назвали».

Я снова взглянул на Бобби, и он с угрюмым удовлетворением сказал:

– Машина времени.

«Мы посылали туда тест-модули с приборами. Некоторые вернулись, некоторые нет. Данные были загадочные и непонятные. Настолько странные, что мы решили: модули попали в более далекое будущее, чем ожидалось. Как далеко они очутились, никто не мог сказать, да и думать не хотел. Последние модули были оснащены видеокамерами, но когда они вернулись, счетчики кадров стояли на нуле. Может быть, они что-то записали, но во время возвращения перемотались и стерлись. И все же в конце концов мы получили изображение. Модуль был передвижной. Как марсоходы. Он мог следить за движущимися предметами. Однако модуль стоял на месте, а камера показывала панораму все той же узкой полосы неба, обрамленной высокими деревьями. Съемка велась в течение восьми часов. Камера ездила взад и вперед, но не показала ни одного облачка. Небо было красным. Не в красную полоску, как во время заката. Оттенки красного были такими же разными, как оттенки голубого, но за все восемь часов количество света не прибавилось и не убавилось».

Тихий и напряженный голос ослабел и умолк, но Делакруа не выключил магнитофон.

После долгой паузы раздался скрип ножек стула по выложенному плиткой полу – видимо, кухонному – и удаляющиеся шаги. Делакруа вышел из комнаты. Он волочил ноги, как старик.

• Предыдущая
• 53/92
• Следующая