Увертюра ветра (СИ) - Элер Алиса - Страница 29

   Но зародившийся день полнился чудесами и удивительными событиями.

   Отрекшийся кивнул:

   - Да, с нашими гостеприимными хозяевами. Поймал главу семейства по утреннему холодку, пока он дрова рубил, и вежливо полюбопытствовал, как да чего. Он не очень-то хотел мне помогать, но, - Нэльвё развел руками, - я был очень убедителен. Любезный хозяин обещался разузнать, нет ли у кого лошадок на продажу, и после обеда сообщить.

   Я, так и замерший за завязыванием шнурков, встрепенулся и только покачал головой, вернувшись к прерванному занятию.

   - А чего ты вскочил-то так рано? - не выдержал я и задал давно терзающий меня вопрос.

   Нэльвё лишь загадочно улыбнулся. Я не стал настаивать на ответе, и, перебросив ему чуть не забытую монетку, первый отправился в увлекательное путешествие ползком по чердаку, а после - по пружинящей лестнице.

   Пирожки, хоть и заурядные - с мясом и капустой, луком и яйцом - оказались на диво вкусными. Мы уплетали простое угощение за обе щеки, готовые за такой откуп даже мириться с занудными речами почтенной матроны, отчего-то решившей, что гостей надо непременно развлечь "светским разговором". Естественно, получалось у нее это из рук вон плохо, но сытное благодушие и вежливость заставляли нас стоически терпеть ее общество.

   Завтрак закончился приходом хозяина. Он, хмуро зыркая на Нэльвё, пробубнил, что нашел лошадей. Мы торопливо подхватились с мест, от души раскланявшись с щедрой хозяюшкой, несколько сдержанно - с ее навязчивой матерью, и поспешили за нетерпеливо топчущемся у порога супругом.

   Скрипнула дверь в залитый полуденным золотом двор. Солнце, уже по-летнему жаркое, но сохранившее весеннюю нежность прикосновений, озорными зайчиками скакало по светло-зеленым листочкам, бороздило золотой вязью причудливую роспись теней и слепило глаза.

   Сквозь мечущийся в глазах калейдоскоп пятен я не сразу разглядел лошадей. Самые обычные - невысокие, с массивными и грубоватыми чертами тягловых крестьянских сивок и темными влажными глазами. Единственное, что в них поражало - полнейшее равнодушие ко всему, кроме цветущих под окном приютившего нас дома настурций.

   - Вы хотите сказать, что они нам подойдут? - возмущению Нэльвё не было предела. Под его полыхающим огнем взором хозяину, посмевшему предложить столь неказистый товар, вероятно, следовало уже затягивать петлю на шее, а лошадкам - похорошеть до альриньярских скакунов, пегих и тонкостанных. - Да они хоть раз под седлом ездили или только тягло таскали?!

   - Какие есть, господин.

   В голосе хозяина не было ни тени уважения или боязни. И это вызывало у меня опасения, а у Отрекшегося еще большее раздражение.

   "Хватит! - громко подумал я. Очень громко и очень прицельно. - Какая разница, как выглядят эти несчастные лошади? Было бы куда ехать! Переживут в Ильмере как-нибудь наше недостойное появление".

   - Прошу прощения, но маловероятно, что мы найдем здесь лошадей, подходящих столь высоким требованиям, - вслух добавил я, холодно и официально. - Странно было бы ожидать породистых скакунов у крестьян, не правда ли?

   - Добрый день! - прозвенел переливчатым колокольчиком высокий голосок Камелии. - Ой... лошадки!

   Восхищение столь явственно проступило в голосе Высочайшей леди, что Нэльвё, скрипя зубами, был вынужден прикусить язык и готовую сорваться с него пакость.

   - Такие смешные! - улыбнулась Камелия, гладя лошадок по лохматым гривам. Они фыркали и тыкались в протянутую ладонь: от рук девушки вкусно пахло пирожками, натопленной кухней и домом - запахами хозяйки. Но угощение все не находилось, и скоро лошадки потеряли к Камелии всяческий интерес, вернувшись к неторопливому, но планомерному уничтожению клумбы с настурциями. Камелия надулась, но повторно вызвать ажиотаж у флегматичных животных не удалось.

   - У вас сбруя на продажу есть? - мрачно спросил Нэльвё.

   - Есть, - спокойно сказал мужчина. И, коротко бросив нам:

   - Подождите минутку, - развернулся и неспешно зашагал п улице.

   Я приготовился выслушать очередную пламенную тираду Нэльвё, но вместо ругани он полез в карман, чтобы провернуть уже знакомый мне маневр с монеткой. Она только блеснула золотым ребром - и нырнула в доверчиво протянутые руки Камелии.

   - Что это? - глупо спросила она, неверяще разглядывая злат.

   Ее вопрос ударил Нэльвё в спину. Он, уже открывший дверь, обернулся и улыбнулся. Немного снисходительно, почти покровительственно... и тепло.

   - Возвращаю то, что тебе причитается.

   - Это... это злат, который я вчера отдала кузнецу?.. - спросила она неуверенно, слабо. И почти сразу вспыхнула злостью, заплясавшей в темно-бордовых глазах: - Ты отобрал у него деньги?! Верни немедленно!

   - Нет, глупая. Я вылечил его супругу - можно даже сказать, вернул с того света. Он предложил мне все, что угодно за помощь. И я попросил злат.

   - Но... это же нечестно!

   - Что именно? Получать вознаграждение за свой труд? - иронично вскинул бровь Нэльвё.

   - Нет! Другое! - воскликнула она и замолчала, не подобрав слов.

   - Что же нечестно, Камелия? Честно получать то, что тебе причитается; то, чего заслуживаешь, ждешь и в чем больше всего нуждаешься. Он, этот кузнец, больше всего нуждался в помощи, а не в деньгах.

   - Это мое наказание! - вспыхнула девушка.

   - То есть в своем эгоизме ты готова не считать ни с кем? - улыбнулся Нэльвё. - Камелия, ты представляешь себе, как это выглядело со стороны? Я скажу. Отвратительно выглядело. Словно госпожа походя отвесила пинок бездомному псу и милостиво приказала слугам бросить косточку к его ногам. Это унизительно и недостойно.

   Камелия осеклась на полуслове и замерла, жалкая и растерянная одновременно.

   - Вина искуплена, Камелия, - продолжил он терпеливо. - Твоей добротой. Иногда, видишь ли, достаточно только проявить готовность к самопожертвованию - искреннюю, подлинную, ничем не замутненную. Поэтому прекращай хлопать глазами, закрой рот и убери эту несчастную монету в карман, подальше от моих глаз. Вот честно - воротит уже от нее!

   Нэльвё толкнул дверь и шагнул в сумрачную прохладу дома. Скрипнула проворачиваемая на петлях дверь - и захлопнулась с глухим стуком, выбив точку в конце строки.

   Камелия, по-прежнему ничего не понимающая, повернулась ко мне, надеясь... на что? На правду? На объяснение?

   Но простых ответов не бывает.

   - Он прав. Вина искуплена.

   И добавил, поколебавшись, не очень-то рассчитывая, что она поймет:

   - Вина перед собой.

***

   Долго мы задерживаться не стали: дождались обещанной упряжи, щедро расплатились с хозяевами и сразу отправились в путь.

   Полуденный зной пригибал к земле одуряюще пахнущие травы, плавил воздух жарким дыханием. Мерный цокот копыт по утоптанный сотнями сапог и подков дороге убаюкивал, погружал в сладкую дрему.

   Лошади постоянно сбивались на шаг. Неприученные ни к седоку, ни к долгим переходам, изнывающие от неприличной для поздней весны жары, они отчаянно не желали слушаться. Из нас троих "воевал" с ними только Нэльвё (Камелия откровенно жалела "бедных лошадок", а я сразу понял, что ничего из этого не выйдет). Сначала Отрекшийся понукал их, потом грозил расправой, а сейчас, умаявшийся и разморившийся, только вяло бранился: солнце светило все безжалостней, и он волей-неволей проникся к лошадям сочувствием.

   Полдень туманил голову, путал мысли. Я бросил измученный, затуманенный взгляд вперед, надеясь разглядеть в дрожащем, колышущемся мареве крепостные стены Ильмере. Но горизонт был чист, как и час, и два часа назад. И мне начинало казаться, что эта пытка никогда не закончится.

   Проносящиеся мимо экипажи и всадники обдавали нас суховеем, в котором умерло само воспоминание о прохладе. Время застыло, как увязшая в янтаре муха. Я не мог ни о чем думать - но и не думать не мог! И сложно было сказать, что было большей пыткой: жара или невыносимая, невозможная скука.