Мемуары 1942–1943 - Муссолини Бенито - Страница 56
- Предыдущая
- 56/77
- Следующая
Я рассказываю ему о бесцветных немецких комментариях и о тенденциях английской пропаганды, которая внушает нам, что мы должны выгнать немцев, если рассчитываем на достойную капитуляцию.
И вновь разговор поворачивается к теме войны и мира.
– Мы должны сбросить немецкое ярмо, – говорит Муссолини. – У нас есть право сказать им, что мы ведем войну уже более трех лет, потеряли наш торговый и почти весь военный флот, многие наши города разрушены. Они нам не помогут. Больше ничего уже нельзя сделать[263].
– А Венгрия и Румыния последуют нашему примеру.
– Венгры больше не могут продолжать.
Я спрашиваю, что он думает о внутренней ситуации в Германии.
– Не слишком хорошая. С каждым днем немецкий народ все больше осознает, что то, что произошло во время прошлой войны, повторяется: захват больших территорий, продвижение на сотни километров, миллионы тонн затонувших грузов противника, но победы не видно. У людей появляется чувство, что история повторяется, – еще одна наполеоновская кампания в России. Японцы вели и ведут себя более осторожно в отношениях с Россией, что мне и подтвердил их посол. Я думаю, что победить Японию будет чрезвычайно сложно; именно по этой причине у американцев возникла мысль, что война продлится до 1949 года.
– Германия – это стальной трос, а мы – пеньковый, более гибкий, менее прочный под нагрузкой. Стальной трос разрывается внезапно. А тут еще эти разногласия с Ватиканом, религиозные внутренне, но имеющие серьезные международные последствия. Как смело эти епископы выступали в Колонье.
– Возможно, Ваше превосходительство, мы в Италии хотели откусить больше, чем могли проглотить. Что я имею в виду – это то, что вы допустили ту же ошибку, что и Криспи[264], который думал, что он может расширить заморские территории, не имея прочного тыла.
– Да. Что касается итальянцев, это вопрос духовной стойкости. У них есть все другие достоинства – терпение, уравновешенность, интеллигентность, но не духовная стойкость. Для этого нужны поколения и поколения и тяжелые испытания, подобные нынешним. Сицилийцы великолепно выстояли под ударами, которые на них обрушились, которые вызвали хаос, нехватку продовольствия, воды, лишили их работы и учебы. Власти исчезли; единственным, кто остался на своем посту, был префект Катании.
Если бы дивизия «Геринг» сопротивлялась более стойко, американцы были бы отброшены назад в море у Джелы, и это могло бы многое изменить.
Я говорю:
– Я родом из Джелы.
– Вот как. Я там был, провел изумительный день. Мы даже танцевали, и я сказал приходскому священнику, что наши танцы абсолютно невинны.
Я знаю, что в некоторых городах острова сицилийцы не хотели иметь никакого дела с англичанами. На Сицилии также наблюдалась военная неподготовленность и нерешительность со стороны командования. Представьте, что я имел возможность лишь однажды говорить с Гудзони! И потом, командование находилось слишком далеко от войск и связь была утеряна. Я издал декрет, чтобы армейские штабы находились не далее ста километров от линий фронта и всегда можно было поддерживать связь через вестовых. В течение пятнадцати дней мы думали, что батальон дивизии «Неаполь» был уничтожен. И в конце концов мы обнаружили, что он еще сражается вместе с немецким отрядом. Плохая готовность повсюду.
– Флот был готов.
– В значительной степени да, и Каванари проделал отличную работу, особенно в отношении топлива.
Муссолини вновь возвращается к вторжению на Сицилию.
– Я организовал инспекцию острова. Вначале штаб был против, они считали, что мое присутствие явится причиной более тяжелых налетов. Чепуха. Затем были разработаны два плана поездки – один на неделю и один на месяц. Отправившись из Мессины, я хотел совершить полное турне и осмотреть каждый взвод, каждый пост. Мое состояние здоровья помешало мне осуществить это. У меня были сильнейшие боли. Мне, человеку, который исключительно хорошо переносит боль, пришлось даже прибегнуть к болеутоляющим уколам. Я похудел почти на двадцать пять килограммов, и Фругони предупредил меня, что, если я не перестану терять в весе, я просто умру. Когда была организована поездка на Сицилию, у меня опять начался приступ. Подзи – помощник Фругони, Ми лани – рентгенолог и Пуччинелли – хирург сказали, что мне необходим по крайней мере трехнедельный покой, а затем операция. Поэтому я больше ничего не смог сделать.
Разговор переходит к кампании в Эфиопии.
– Мы утратили империю, потеряв всего лишь полторы тысячи убитыми. Слишком мало. Там руководство также было слабым. У них имелись великолепные запасы продовольствия и топлива, я читал английский отчет. Итальянское Сомали вообще не оборонялось. В Эритрее, напротив, и сами англичане это признали, мы сражались превосходно.
Он упоминает о репатриации итальянцев из империи, о бесконечных взаимных обвинениях в грабежах и предательстве.
– Я закончил тем, что назначил третью инспекционную поездку, которая осуществляется сейчас, под давлением академика Копполы, у которого там имелись родственники.
Пришло время сходить на берег. Муссолини поднимается на палубу и на мгновение останавливается, чтобы бросить взгляд на панораму острова[265]. Он прощается со мной и повторяет:
– Пожалуйста, передайте то, что я вам сказал.
Он печально улыбается, салютует вытянутой рукой и занимает свое место на лодке вместе с эскортом. Моторка удаляется от корабля. Моряки заняты своими делами, некоторые на посту – ни слова, ни жеста.
2. В доме раса[266]
Незадолго до десяти часов Муссолини сошел на берег на маленьком пляже деревушки Санта-Мария, перед домом раса. В окружении своих тюремщиков и эскорта он несколько минут смотрел на морской горизонт, на восток, где виднелись высокие горы Искьи и скалы Санто-Стефано и Вентотене. «Персефона» стояла на якоре недалеко от берега вблизи от древних гротов Пилата, где римляне разводили миног, чтобы с их помощью предсказывать и прорицать.
Выйдя из своего меланхоличного созерцания, Муссолини внезапно произнес:
– Я устал. Я бы хотел отправиться в постель.
Они проводили его до дверей дома и попросили подняться в свою комнату, которая была свежей от побелки. Он огляделся вокруг и увидел в этом чистом прозрачном свете старую железную кровать с голыми досками, стул с торчащей подкладкой, стол из пивной, сальный и исцарапанный ножами. Он в ярости сжал кулаки и сказал, повернувшись к окну:
– С меня достаточно! – Затем он взял стул, вытащил его на середину комнаты и сел, добавив: – И этого с меня довольно!
Он опустил голову и закрыл лицо руками.
Когда пришел в себя, он увидел старшего сержанта карабинеров у двери. Сержант вошел, отдал честь и встал, ожидая указаний. Было ясно, что сержант чувствует всю нелепость ситуации. Он не мог поверить, что человек, который был хозяином Италии в течение более чем двадцати лет, сейчас является его пленником. Муссолини встал и, взяв его за плечо, сказал:
– Мужайся! Я знаю, что ты сейчас чувствуешь… Мне нужно отдохнуть.
Его голос выдавал усталость, и сержант, извинившись, сказал, что он сейчас найдет матрас, простыни и принесет что-нибудь поесть.
– Мы не ожидали, что вы приедете на Понцу, Ваше превосходительство. Мне сказали об этом меньше получаса назад.
– Не беспокойтесь, сержант, – прервал его Муссолини.
Сержант вышел из комнаты и отправился в ближайший дом, где жили его люди, чтобы взять необходимые вещи, и через час он вернулся и принес матрас, простыни и подушку. Жена одного из карабинеров принесла чашку бульона, яйцо и две груши.
Сержант постучал в дверь. Муссолини, который лежал, вытянувшись на досках, под голову он постелил свернутую куртку, поднялся.
263
Примечание 9 в оригинале. Двумя днями ранее Муссолини сказал генералу Фероне: «Не забудьте передать маршалу Бадольо, что мы должны продолжать сопротивление; месяц или шесть недель самое большее, и мы победим!» В разговоре с Маугери Муссолини вновь меняет свое мнение.
264
Франческо Криспи (1819–1901). Его имперские амбиции, когда он являлся премьер-министром, привели к катастрофическому поражению итальянской армии от абиссинцев при Адуа в мае 1896 г.
265
Примечание 10 в оригинале. Как вспоминал Роберти, именно в этот момент Муссолини спросил, в каком доме он должен будет находиться. Ему начали давать подробный ответ, но он отмахнулся: «Я понял. Это тот маленький дом за лодками, с двумя зелеными окнами». Дом, о котором Муссолини еще не знал, был домом раса Имеру: двухэтажный, стоящий в стороне, светло-серый, с двумя окнами, выходящими на узкую расщелину между двумя высокими скалами. Там были сложены одна на другую семь лодок.
266
Эта глава написана не Маугери, а составлена редакторами «Политика эстера» (см. выше).
- Предыдущая
- 56/77
- Следующая