Мемуары 1942–1943 - Муссолини Бенито - Страница 58

• Предыдущая
• 58/77
• Следующая

В час ночи 6 августа, как раз в тот момент, когда я закрывал свой кабинет, меня вызвали к министру Де Куртену, который приказал мне быть готовым к отъезду в 5 часов; Муссолини необходимо было перевезти с Понцы на Ла-Маддалену. Они ждали подтверждения от майора карабинеров Бонитатибуса, который вылетел утром, чтобы подготовить все к приезду; в любом случае мне следовало отправиться в Гаэту в полдень, куда в 7 часов вечера должен был прибыть эскадренный миноносец FR-22. Накануне у меня было предчувствие, я ожидал этих событий, когда находился на дежурстве в морском штабе. Происходило два важных морских события, начальник и заместитель начальника штаба флота, т.е. Де Куртен и Сансонетти, были на командном пункте. Адмирал Де Куртен приказал принести карты Ла-Маддалены и спросил дежуривших офицеров, есть ли среди них кто-либо, хорошо знакомый с островом. Не было никого. Пришлось довольствоваться картами. В какой-то момент, затаив дыхание, я спросил его: «Ваше превосходительство, мне случайно не предстоит очередная поездка?» Он лишь улыбнулся в ответ.

И вот, в 6.50 вечера, прибыла телеграмма от майора Бонитатибуса с подтверждением. Я вновь был в пути, на машине, на этот раз в сопровождении офицера карабинеров, майора Понтани. Министр дал мне инструкции сообщить адмиралу Бривонези, командующему флотом в Сардинии, что Муссолини действительно вверяется военной охране, но он должен строжайшим образом следить за всеми передвижениями в данном секторе.

На самом деле причина перевода Муссолини с Понцы на Ла-Маддалену заключалась в том, что нужно было поместить его в такое место, чтобы исключить возможность похищения немцами, для которых падение Муссолини и режима стало большим ударом. Предположение о попытке похищения основывалось на том, что возникла чрезвычайно деликатная ситуация и осуществлялся постоянный и растущий приток немецких сухопутных сил в Италию, целью которого, вне всякого сомнения, было силой удержать нас от подписания сепаратного мира. Оставалось только убедиться, что выбранное место было в самом деле подходящим.

Поездка прошла без осложнений. Я размышлял о порученной мне миссии: в глубине души была уверенность, что все пройдет хорошо. К 9.20 вечера я прибыл в Гаэту и после посещения Де Мартино, командующего морской базой, поднялся на борт FR-22. Опять пришлось отправиться без ужина, но на этот раз мне удалось перекусить, после того как FR-22 лег на курс. Над Неаполем сильный фейерверк – воздушный налет. В 11.30 мы бросаем якорь напротив побережья Понцы. Я посылаю на берег офицера – найти полковника Меоли из королевских карабинеров, военного коменданта Понцы, который скоро появляется на борту судна. Мы обговариваем детали; он должен незамедлительно доставить Муссолини на борт, и одновременно будет осуществляться погрузка его эскорта (восемьдесят карабинеров и полицейских, а также их личные вещи). Меоли уезжает на берег на моторке. Через несколько минут появляется рыбачья лодка, которая, надо заметить, пыталась очень неловко пришвартоваться.

– Кто там? – кричит часовой человеку на лодке.

– Мы кое-кого везем.

Это Муссолини. Он поднимается на палубу. Я приветствую его и называю свое имя.

– А, снова вы!

Я веду его вниз, в кают-компанию. Он смотрит на меня с улыбкой:

– Куда мы направляемся, Маугери?

– На остров Маддалены.

– Все дальше и дальше!

Он задумывается. Затем предлагает мне сесть. Около часу ночи. Мы беседуем до четверти четвертого, пока не закончилась погрузка эскорта. Наконец мы можем поднять якорь. Он выглядит смелее, цвет лица лучше, менее вялый (на Понце ему разрешали купаться). Тот же костюм, та же шляпа, то и другое синего цвета. Он интересуется причинами своего нового перевода и спрашивает меня.

– Понца, – отвечаю я, – слишком подходит для осуществления coup de main (налет, нападение – фр.).

– Это действительно так. Я спросил Меоли: «Если подойдут две немецкие подводные лодки с сотней десантников, что вы будете делать?»[269]

Я упоминаю тот факт, что может возникнуть предположение относительно немецкого coup de main. Он возмущается: «Это самое большое унижение, которому меня можно было подвергнуть. Они что, действительно думают, что я могу бежать в Германию и с помощью немцев попытаюсь снова взять бразды правления? Да нет же, думаю, что нет!»

Его возмущение кажется искренним. Я говорю ему, что немцы могут похитить его и против его воли. Он неохотно соглашается, замечая, что это будет очень сложно.

– Фариначчи находится в Германии, ему удалось бежать, и он, кажется, выступал по мюнхенскому радио, – сообщаю я ему.

Это известие его очень заинтересовало, и он спрашивает, что немецкая газета «Штиммунг» говорит относительно нас. Я отмечаю чрезвычайную деликатность ситуации, естественное недоверие немцев и приток их дивизий и те трудности, с которыми сталкивается наше правительство, решая эти проблемы и продолжая вести войну против воли нации.

– Больше ничего не остается делать, как продолжать; войну, – утверждает Муссолини (он изменил свое мнение с момента нашей первой встречи – «мы должны сбросить немецкое ярмо»). – Англичане совершают большую ошибку, не предлагая нам приемлемый мир.

Я говорю о двух тенденциях в области британской внешней политики, которые, похоже, противоречат одна другой: одна – это страх перед русской экспансией, и другая – желание положиться на Россию, как сейчас, так и в будущем. Мы говорим об английских политиках.

– Иден сказал в палате общин, – сообщаю я, – что ему жаль, что он вынужден реагировать на укусы той журналистской змеи, которая дала основу для слухов относительно стычки с вами в Палаццо Венеция.

– Никаких стычек, – отвечает он. – Мы встречались дважды. Я разъяснил ему абсолютную необходимость для Италии территорий, где мы смогли бы найти сырье и рабочую силу. Он ответил, что Англия не против нашего расширения. На следующий день он снова пришел и предложил мне порт Зейла в Британском Сомали[270].

– Нет, – ответил я, – у меня было достаточно подарков от третьих держав. И кроме того, Зейла нам ничего не дает. «Не кажется ли Вам, – сказал Иден мне, – что это ваше предприятие в Эфиопии может привести к серьезным столкновениям с Англией?» – «Я понимаю, – ответил я, – но вам также стоит над этим подумать». Я проводил его до двери, и мы спокойно расстались. Ни одного резкого слова, ни одного вульгарного жеста, этого у меня и в мыслях не было.

Муссолини продолжает:

– Они ведь распустили Фашистскую партию, верно?

– Да.

– А что они сделали с фашистскими федерациями?[271]

– Закрыли. Собираются начать расследования о богатствах, приобретенных высокими партийными чинами.

– Это хорошо. А что с милицией? Я знаю, что ее объединили с армией. Это фактически так и было, разве что не номинально. Они оставили какие-либо опознавательные знаки?

– Никаких. Вместо дикторских прутьев они поместили армейские звездочки.

– Могли бы что-нибудь и оставить, пилотки например.

Мы переходим к болезненному вопросу падения режима. Я отмечаю, что удивительно, как все развалилось всего лишь за несколько часов и никто, ни одна душа даже не сделала попытки защитить режим, никто не умер, размахивая знаменем режима и с именем Муссолини на устах[272].

Он повторяет то, что говорил мне во время наших первых бесед:

– Вся беда в отсутствии нравственной стойкости у итальянцев. Но фашизм совершал великие дела; многие из них никогда не будут отвергнуты и уж тем более уничтожены. Я абсолютно уверен, – и на его лице появляется хорошо известное выражение римской маски, – что сегодня в Италии больше фашистов, чем было вчера. Пройдет время, и о днях фашизма будут вспоминать с сожалением.

• Предыдущая
• 58/77
• Следующая