Кремень и кость - Лундберг Евгений - Страница 17
- Предыдущая
- 17/39
- Следующая
IV. Ночная стража
Медленно и неохотно собирались к пещере мужчины, юноши и женщины медвежьего племени. Они старательно обходили хижину, в которую был заключен Косоглазый. Около хижины толпились лишь немногие. Здесь были ближайшие к старейшинам люди, которым поручено было смотреть за порядком. Были завистники и неудачники, которых, так же как и старейшин, Косоглазый задевал уже одним тем, что весело и свободно жил на свете. Были еще охотники, унаследовавшие от прежних времен склонность к убийству, и охотники, лишенные разума и воли, которым больше нравилось жить по указке, чем по-своему. Среди же остальных соплеменников решение старцев вызвало глухое сопротивление.
— Косоглазый ничего не украл у племени. Племени всегда была от него прибыль.
— И обычая не нарушил. Часть добычи отдавал старейшинам, часть товарищам по охоте, часть женщинам. Прислушиваясь к этим речам, сверстники Косоглазого и совсем молодые, еще бесправные охотники смелели с каждым часом.
— Если бы старики не связали Косоглазого, он бы вел уже нас к мамонтовой пещере.
— Пока нечестивец жив, — ответили старики, — всякий, кто нарушит запрет, будет казнен смертью. А со временем племя и старейшины сами решат, как поступить.
— Смотри, — сказал Рысьи Меха ближайшим, — уже вынуты из кладовых и делятся между призванными запасы племени. Старики хитры — не обойдут никого, заставят молчать нас.
Действительно, вереница молодых охотников скрылась в дальних, нежилых переходах пещеры. Другие хмурыми группами уходили вверх по течению реки за свежим мясом. Племя знало, что, как всегда, польется рекою хмельная брага. Жадность к браге, предчувствие опьянения уже оттесняли в сознании многих заботу о Косоглазом.
Стража безостановочно и уныло била в барабаны — в выжженные внутри дуплистые куски дерева.
— Где светловолосые? — спрашивал Старый Крючок, то-и-дело возвращаясь к хижине.
— Ушли с другими охотниками.
— Где Тот Другой, что с Косоглазым?
— Тоже ушел.
— Где женщины Косоглазого? — Оплакивают Косоглазого в своих хижинах. Старый Крючок никому не верил и все хотел увидеть сам. Но увидав, через мгновенье снова сомневался в виденном и шел проверять и других и себя. Во всех делах, касавшихся Косоглазого, и раньше, когда он буйствовал на воле, и теперь, когда ждал смерти, была какая-то нелепица. Связь между событиями ускользала от старческого сознания. Нелепица утомляла его, как болезнь. И ненависть не только к Косоглазому, к сверстникам его, к Рысьим Мехам, к страже, ко всему на свете затемнила его сознание, и от того стал он непереносим всем, даже старейшинам.
Старый Крючок жаловался:
— Стража плохо стережет. Ее околдовал Косоглазый.
— Иди, смотри сам…
Крючок плелся к хижине и заводил беседу с караульными.
Солнце палило. По каменистым террасам проходили озабоченные женщины. Двое молодых охотников спали под гигантским буком, не выпуская из крепко сжатых рук оружия. Дым древнего костра не шел столбом к небу, а стлался по земле, разнося по становищу запах подгорающей шерсти и мяса. Из хижины не доносилось ни звука. Женщины принесли для осужденного немного рыбы и браги. Старый Крючок отослал брагу старейшинам, а рыбу собственноручно кинул Косоглазому. Косоглазый сидел на корточках в углу хижины и, тихо мурлыча, раскачивался в такт заунывной полупесне-полурассказу о собственных бедствиях.
Тяжело было коротать время одному. Он сам себе рассказывал историю собственной жизни.
Во время одного из обходов Старому Крючку померещилась среди кустарников, окружавших хижину для пленников, светловолосая голова. Крючок кинулся вслед.
Заросли круто ползли по склону. Старик почувствовал, что легконогий враг опережает его.
— Остановись! Я тебя вижу! — грозно крикнул старик. Он никого не видел, и никто ему не ответил. Звуки голоса сникли в зное полудня. Белые известковые склоны сверкали нестерпимым блеском. Стелющийся дым доходил и сюда. Тяжело и предгрозово сгущались краски окрестностей: слишком синя была синева, слишком бела белизна, слишком глянцевита поверхность реки. Старый Крючок и на себе почувствовал тяжелую руку зноя. Веки его отяжелели. Колени подогнулись. Ему захотелось забыться и отдохнуть вдали от людей.
— Спит, — шепнул старший из светловолосых, раздвигая заросли. В мозгу младшего мелькнула жестокая мысль. Он поднял тяжелый камень, метнул взгляд сначала на старшего, а затем на распростертую среди орешника фигуру Крючка. Старший помотал головою.
— Нельзя!
Светловолосые неслышно сбежали под гору — две молодые верткие лисицы.
Внизу их ждали выводки таких же лисиц и лисенят. Настороженно скользящие фигуры виднелись позади хижины с пленником, вокруг древней пещеры и в самой пещере, в которой все гуще и гуще становилась людская толпа. Они все видели, все знали и мгновенно разносили новости по становищу. Их не тянуло к браге. И хмель дерзкого своеволия был им слаще ее тяжелого хмеля.
— Крючок спит, — сказал старший из светловолосых. — Надо поговорить с Косоглазым.
Поговорить не удалось. Зато он тут же, у хижины, узнал что охотник в рысьих мехах убеждает наиболее смелых людей племени не отказываться от найденной Косоглазым пещеры. Никто не поддержал его открыто, по никто и не противоречил. Разлад в племени был так велик, что если бы старцы не держались крепко друг, за друга, еще возможно было спасти Косоглазого.
От молодых охотников, посланных за дичью, пришло известие, что они ушли далеко вверх по течению и не скоро возвратятся. Зверье разбежалось, ветер разнес запах охотников по всей округе. Тогда старики задумали недоброе. Увидев, что и люди, и ветры препятствуют праздничным приготовлениям, они решили поторопиться с убийством. Однако колебались: что скажет племя? Страшно уничтожить одного из младших племени, не объяснив всем его вину.
— Они убьют его ночью, — сказал младший из светловолосых.
Под вечер тяжелая истома овладела поселением. В течение нескольких дней бездождные грозы проходили вдоль течения реки и никак не могли разразиться, а жаркие вихри не освежали воздуха. Изредка падали огромные дождевые капли, не принося прохлады. Когда стемнело, светловолосые подкрались к задней стене хижины. Младший прижался к грубо наваленным стволам, укреплявшим стены, и вполголоса спросил:
— Ты жив?
Быстрое похлопывание ладонями по земле было ответом. Косоглазый боялся говорить.
— Не спи ночью, — шепнул светловолосый. — Будешь спать — убьют.
Шорохи и хлопанье привлекли внимание стражи. Воины с перекошенными от злобы лицами ворвались к пленнику. Косоглазый лежал на земле ничком, лица его не было видно. При виде беспомощного пленника никто не ощутил удовольствия. Живой он казался им уже выходцем с того света. Время до последнего обряда пролития крови тянулось слишком медленно. Язва на теле племени не была залечена. Старейшины колебались: не отменить ли освященные временем обычаи? Старый Крючок предложил убить Косоглазого не у древнего костра, а в хижине, в которой он заключен, и только после смерти его устроить пиршество с плясками, примерными боями юношей и пьяной брагой, чтобы племя забыло о волнующих разногласиях.
Угрюмо затрясли головами старики. — Такого не бывало и не будет! — сказал Коренастый Как Дуб. Он широко расставил ноги: ни время, ни чужое убеждение не могли поколебать его. — На то и огонь, чтобы сгорала в нем нечисть.
— Мы, старейшины, убьем его, когда племя будет спать? — спросил насмешливый и высокий старик. — А ты сосчитал, сколько глаз его стережет и сколько глоток закричит о том, что мы его неправедно убили?
— Любит племя брагу, любит обильную еду, без браги и без обильной еды не бывает ни общей радости, ни общей печали.
- Предыдущая
- 17/39
- Следующая
