Кремень и кость - Лундберг Евгений - Страница 30

• Предыдущая
• 30/39
• Следующая

У племени бобрового озера были свои старики, и они тоже, как и повсюду на земле, направляли течение дел. Но они не отдалялись от остальных рыболовов, и их словам отвечали, подобно эху, слова зрелых охотников, а часто и юношей. Здесь не было отчей пещеры. Огни очагов даже в прошлом не пили человеческой крови. Вдвоем или втроем уходили люди бобрового племени на озеро и привыкали, поколение за поколением, обходиться собственным знанием примет и собственным разумом.

У бобров не было таких опытных резчиков по кости, как у древнего племени из медвежьей пещеры. Они мало потребляли красок и на окрашивание одежды, и на отметины на оружии, и на праздничную раскраску тела. Прекрасную густую охру они хранили в долбленых каменных чашках, а не в оленьем роге, украшенном узорами и насечками. Оружие их было грубое, запасы мамонтовой кости, оленьего и турьего рога скудны и случайны. Они, как и люди других племен, любили эти вещи, но не тратили много сил и времени на их добычу. Испокон веков копили бобровый жир, вяленую рыбу, шкуры и как великую драгоценность берегли дающее силу бобровое семя. Люди здесь были сильны и находчивы, но они крепко приросли к кормившему их озеру. Глаз их был хорошо наметан.

По-за водною ширью они видели лучше, чем вблизи, и по шуму равнинного леса различали, откуда дует ветер и какая будет утром на озере погода.

Рысьи Меха стал уводить молодых охотников и рыболовов бобрового племени подальше от озера. До пути он рассказывал им об удачных охотах своих соплеменников, о тропах, по которым проходят на север олени, и о пещере с останками мамонтов, открытой косоглазым удачником. Ни о судьбе Косоглазого, ни о своем уходе от племени он поначалу не сказал ни слова.

Осень в том году была долгая и погожая. Рысьи Меха приучал бобров обходиться без становища. На расстоянии дня ходьбы он нашел пласты, богатые охрой. Прибавилось красок у племени, увеличились запасы рога, у зрелых охотников зашевелилась охотничья жадность.

(примечание к рис.)

Рысьи Меха забирал силу, а был он не свой. Уже перестали отпускать с ним одних юношей. Отцы племени понемногу втягивались в беспокойную бродячую жизнь. Она не была для них новостью, но таких далеких походов не решались делать озерные люди. С незапамятных времен считалось, что должны они жаться к озеру, не переходя троп, протоптанных старшими родичами из отчей пещеры.

Когда исчерпаны были рассказы об охотах, о лесных страхах и о подвигах сильных мужей, Рысьи Меха заговорил о том, как живут люди за тройным кольцом песков, болот и лесов, опоясавшим бобровое озеро. Пережитое сплеталось с рассказами стариков и с отрывками преданий. Рысьи Меха сам не знал, где кончается одно и начинается другое. Вспомнили и бобры про свою старинку: про могучих и угрюмых рыболовов, про женщин, силою равнявшихся мужчинам, про чужие племена, про мену, однажды затеянную пришельцами… — Ушли, и больше их не было, — с удивлением и с сожалением говорили бобры.

— Будут, — утверждал Рысьи Меха. — Люди, как олени. Приходят и уходят. Каждый раз иные.

В глубине землянки лежал обломок оленьего рога с изображением просяного стебля. Лесной Кот поднял его с земли и снова бросил. Его, точно из камня вырезанное, сухое лицо скривилось: растений не изображали люди отчей пещеры, вырезали они только любимых и опасных зверей, охоту, сражения и погоню, когда проливалась кровь и тяжелыми усилиями приобреталась добыча.

— Трава, — презрительно сказал Лесной Кот, отодвигая подальше от себя рог.

(примечание к рис.)

— Цвет и семя, — строго ответил ему один из бобров. Лесной Кот насупился. Рысьи Меха поднял руку. Спорщики успокоились…

Когда бобровое племя досыта наслушалось рассказов о старице, Рысьи Меха заговорил о своем. Возле согретых кострами плоских камней в часы осенних сумерек проросло новое предание о косоглазом удачнике, о пещере, по дну которой течет река, о мамонтовом кладбище, которое стерегут кости убитого кем-то охотника — предание о том, как в отчей пещере пролилась кровь из-за найденной Косоглазым драгоценной кости, как был брошен в костер исколотый ножами Тот Другой и как бежал от племени сам он, Рысьи Меха.

Рысьи Меха клал на землю тяжелое копье озерных жителей и рядом с ним свое, тонко отбитое, на длинном древке. Кто-нибудь из младших кидался за древним стариком, сохранявшим одно из копий, уцелевших от неудачной мены.

Старика прозвали Рыбьим Водителем за то, что он бросал в озеро вынесенную прибоем рыбешку, чтобы она росла и плодилась. Рыбий Водитель приносил копье. Древко его блестело темной позолотою веков, отливом тысяч осторожных прикосновений и янтарем смол, крепко связавших тугие волокна древесины. Копье было тонкое и легкое. При виде его пещера косоглазого удачника начинала манить, как тень заснувшей под водою рыбы манит руку гарпунщика.

— Кость за копья, мета за мену…

(примечание к рис.)

— И дротики самолетящие… И раковины… И ожерелье из раковин, не таких, как наши…

— Да придут ли снова? Кто видел, чтоб возвращались проходящие мимо племена?

— Не придут — сами найдем. А придут — нужна кость для мены и вяленое мясо, и бобровый жир, и целебное семя… — весело подзуживал тяжелых бобров Рысьи Меха. И примолкал надолго. Люди бобрового племени с тайным волнением смолкали вслед за ним. Гонец почтительно стоял возле своего вождя. Он любил и боялся его, но не понимал. Подросток смотрел в темную ночь, стараясь угадать, где за лесами и за болотами лежит пещера Косоглазого и что сталось с самим Косоглазым…

Племя всегда — рой, гнездится ли оно вокруг отчей пещеры, или городит валами из глины и кострами извилистый и низкий озерный берег. И рой озерного племени беспокойно загудел — не ко времени, глухою осенью. То раньше Рысьи Меха ходил незванным по землянкам, а то теперь его стали зазывать в отдаленные концы поселения. Слова были везде одни и те же. Но с каждым днем все крепче становился их отстой, хотя никто не мог сказать заранее — добром ли окончится задуманное дело или худом? И когда время роиться? Всю осень и всю зиму гудел в холодных землянках рой, прежде чем снялся с места и смял потоком коричневых тел прикрывавшую леток вощину.

Наступила самая трудная четверть годового круговорота. Замохнатилась шерсть на животных. Старые зубры, отбыв время схваток, в одиночку проводили зиму. Косули стадами тянулись к мелколесью, в ожидании февраля, когда можно будет обогреть бока на первом солнцепеке. Лось готовился сбросить рога. Голод тронул и людей. Медленнее обращалась кровь в жилах, без желаний блуждали взгляды по мокрой пустыне. Если было запасено мясо, вставала забота — обуть шкурами ноги, укрыть спину и грудь от секущих ветров и снега. Утренники сбивали к земле холодный туман. Волнующий запах дичи смешивался с листвяною гнилью, с болотною прелью, с крепким и печальным осенним духом буков, елей и осин. Стаи серых волков без устали гнали к краю земли обессилевшего Жизнедавца-Охотника. Знали люди, что возвратится он по весне, как возвращался и раньше, но сейчас спотыкался и падал на бегу от слабости, роняя стрелы, линяла жалко светоносная шерсть его оленей, волки мели подлыми хвостами голубой путь, и лишь семизвездный Медведь торжествовал в морозной ночи, разгоняя воющие стаи. Волчьи хвосты сливались у горизонта в сплошной темный вал, и жизнь останавливалась на земле. Сны подменяли явь. Голод, тяжелый ночной бред, копоть стен и очагов, ветры, ненадежный свет утра…

Ветры заносят хлопья мокрого снега в медвежью пещеру. Среди холмов бобрового озера они наметают рыжие сугробы, кружат сухой лист в гулких переходах мамонтовой могилы, сводя с ума потерявшего человеческий облик косоглазого удачника, и, слабея, посвистывают над незамерзающими равнинами темноволосого племени, искусно заплетающего крепкие ивовые плетни хижин камышом и травами, чтобы укрыться от налетающего по временам хлесткого косого дождя.

• Предыдущая
• 30/39
• Следующая