Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия - Страница 152

• Предыдущая
• 152/166
• Следующая

- В последний раз мы с Софи виделись в августе двенадцатого года. Считать я еще не разучился, - грохнул по столу бокалом Александр. – К тому же двойня. Она могла и не доносить их до положенного срока.

Завадский смутился. Обсуждать столь интимные подробности он не собирался. В словах Раневского была немалая доля здравого смысла, и ежели ему бы не довелось увидеть племянников собственными глазами, он точно также усомнился бы в искренности Софьи.

- Ты даже не собираешься увидеться с ней? – разочарованно поинтересовался Андрей.

- Нет! – отрезал Раневский. – Передай ей, что не стану препятствовать ее возвращению в Россию, но более не желаю видеть ее подле себя.

- Это твое последнее слово? - поднялся с кресла Андрей.

- Верно, - усмехнулся Раневский. – Быть рогоносцем – весьма сомнительное удовольствие. Надеюсь, мое решение никак не повлияет на наши с тобой отношения. Мне бы не хотелось лишиться твоей дружбы из-за…

- Я не стану более вмешиваться в твои отношения с женой, - вздохнул Завадский, - но не откажу ей в помощи, коли она ей понадобится.

Раневский кивнул головой, соглашаясь с ним.

- Она твоя сестра, - пожал он плечом и тотчас скривился от боли, пронзившей грудь. – Я не жду от тебя, что ты станешь избегать ее.

- Боюсь, мы более не увидимся с тобой до рассмотрения твоего дела, - прощаясь, заметил Андрей. – Я и так довольно злоупотребил хорошим отношением Шеншина ко мне.

Оставшись один, Раневский тяжело опустился в кресло, где до того сидел Андрей и закрыл лицо руками: «Боже! Софи, что же ты делаешь со мной?! - покачал он головой. – Вот ежели бы сама рассказала обо всем, но, нет. Андрея прислала. Отчего не сказал ничего в прошлый раз? Впрочем, сам виноват. Накинулся с упреками, слова сказать не дал. Но как же хороша была в гневе! Каким огнем глаза горели!»

Память вернула его в прохладную послегрозовую августовскую ночь двенадцатого года: «Сашенька, милый мой, любовь моя, ты как здесь?» – скользили по его лицу тонкие пальцы. Теплая, гладкая как шелк кожа по его ладонями, мягкие нежные губы под его губами, тихий шепот, слезы, повисшие на ресницах и отчаянный крик в темноту: «Саша!»

Александр рванул ворот душившего его колета, вскочил на ноги и одной рукой смел со стола бокалы и бутылку с недопитым вином. Вино разлилось по паркету, под ногами захрустели осколки битого стекла. На шум в комнате заглянул один из часовых:

- Александр Сергеевич…

- Вон! – рявкнул Раневский. – Вон!

Сердце молотом бухало в груди, кровь стучала в висках, ярость бешеная, необузданная туманила рассудок. Окажись сейчас перед ним она, убил бы собственными руками, задушил. Аки змея вползла в сердце, вырвать гадину из груди, вырвать и забыть, как ночной кошмар. Раневского затрясло в ознобе, силы оставили и он, едва удержавшись на ногах, упал обратно в кресло. С уходом Завадского спала маска ледяного спокойствия и невозмутимости, оставили сарказм и ирония, осталась только боль от предательства, что когтями рвала душу в клочья, заставляя корчиться в муках в приступе бессильной злобы.

«Довольно!» - одернул сам себя. Глубоко вздохнул, в попытке выровнять дыхание и унять бешено бьющееся сердце. На рубахе выступила кровь из потревоженной раны.

Раневский с трудом переносил свое заточение. Вот уж почти седмица минула с последнего визита Андрея, а рассмотрение его дела вновь откладывалось. Словно дикий зверь, заключенный в клетку, кружил он по комнате. Пять шагов от стола к окну, поворот налево, десять шагов до узкого диванчика, пятнадцать до двери и так по кругу. Его тяжелая неровная поступь действовала на нервы приставленным к дверям его узилища часовым.

Наутро седьмого дня за дверью послышались голоса, в одном из которых, как показалось Александру, он узнал голос Шеншина. Он не ошибся. Едва он застегнул и одернул колет, как дверь распахнулась и на пороге предстал Василий Никонорович собственной персоной.

- Александр Сергеевич, - склонил голову Шеншин, - должен сопроводить вас к Государю.

- Дайте мне четверть часа, - отозвался Раневский.

- Ваш денщик уже здесь, - отступил в сторону Шеншин, пропуская в комнату Тимофея.

Едва дверь за комендантом закрылась, Тимошка, повесив на спинку стула новый мундир, принялся раскладывать на столе бритвенные принадлежности.

- Откуда? – указал на мундир Раневский.

- Андрей Дмитриевич распорядились, - ответил Тимофей. – Седмицу назад портной приходил, его сиятельство велели ему ваш старый мундир отдать, дабы по нему новый сшить.

- Вот как, - усмехнулся Раневский. – В отставку, значит, в новом мундире.

- Да уж довольно вы, барин, повоевали-то, - кивнул головой Тимофей. – Домой бы надобно, - вздохнул он.

- Уж скоро, - кивнул головой Раневский, присаживаясь на стул.

Аудиенция была короткой. Государь говорил с Раневским так, будто тот уже написал прошение об отставке, и оно было удовлетворено. Посетовав на то, что необдуманный поступок стоил полковнику блестящей карьеры, Александр Павлович отпустил его. Откланявшись, Раневский собирался выйти, но Государь окликнул его, подав знак приблизиться.

- Александр Сергеевич, - тихо обратился к нему монарх, - я наслышан о причинах толкнувших вас к этой дуэли. Ежели вздумаете подавать прошение о разводе, я не стану противиться, - закончил он.

- Благодарю, - отозвался Раневский, еще раз склоняясь в учтивом поклоне.

- Ступайте, - отпустил его Государь.

Покинув дом князя Талейрана, в котором разместился российский император, Раневский отправился на бульвар Сен-Мартен. Спешившись, он передал поводья Тимофею и торопливо вошел в переднюю. Справившись у мажордома о графе Завадском, Александр поднялся на второй этаж и, остановившись перед дверью комнаты, которую занимал Андрей, коротко постучал.

- Entrez! – откликнулся Андрей.

- Ну, вот я и в отставке, - толкнув дверь, усмехнулся Раневский.

- Я ждал тебя, - улыбнулся Завадский, доставая из шкафа бутылку шампанского.

- Бренди было бы уместнее, а лучше водки, - вздохнул Александр.

Пожав плечами, Андрей убрал бутылку и позвонил. Спустя четверть часа денщик Завадского внес на подносе бутылку водки и пару рюмок. Андрей сам разлил водку по рюмкам и протянул одну Раневскому.

- За твою свободу! – поднял он рюмку.

- За свободу, - вздохнул Раневский. – За свободу от всего, от любви, от службы, - поднял он рюмку.

Опрокинув рюмку, Андрей поморщился:

- Что теперь?

- Домой! – бросил Раневский, поставив пустую рюмку на стол. – Но сперва… Ты ведь был в поместье Чартинского?

- Собираешься навестить могилу его сиятельства? – не удержался от сарказма Андрей.

- Нет, - нахмурился Александр. – Хотелось бы жену свою увидеть. Государь, сказал, что не будет противиться, коли я подам прошение о разводе, но прежде я хотел бы с Софьей поговорить.

- Ее там нет, - поставил на стол свою рюмку Андрей.

- Софи здесь? – удивленно вздернул бровь Раневский.

- Софьи нет в Париже, - отозвался Андрей. – Думаю, нынче она уже должна быть на границе Пруссии и Австрии.

- Сбежала, стало быть, - невесело усмехнулся Раневский. – Очень похоже на нее.

- Не ты ли, mon ami, говорил, что не желаешь ее более видеть подле себя? – поинтересовался Андрей.

- Говорил, но не думал, что она покинет Париж.

- Что же ей оставалось делать? – пожал плечом Андрей. – Родня Чартинского ее не признает. Венчаны они не были, дети не его.

- Оставь! – резко оборвал его Раневский. – Довольно о том!

Андрей нахмурился:

- Как скажешь, - обронил он, вновь наполняя рюмки.

- Мне велено передать тебе командование эскадроном, - уже спокойнее заметил Раневский. – Стало быть, и повышение в чине не за горами.

- Ты будто обвиняешь меня в том? – протянул ему рюмку Андрей.

- И в мыслях не было, - улыбнулся Раневский. – С тебя выйдет толковый командир. Придется тебе задержаться в Париже, mon cher ami.

- Я бы охотно поменялся с тобой местами, - вздохнул Завадский. – Тоска по дому одолела.

• Предыдущая
• 152/166
• Следующая