Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич - Страница 31
- Предыдущая
- 31/91
- Следующая
До известной в Риме харчевни и одновременно дешевого пошиба лупанария, на вывеске которых была нарисована указующая на вход рука и надпись «Путь к радости», они добрались в поздних сумерках. Спрятались в грязном, заплеванном портике между выщербленными, заметно покосившимися колоннами. Вход в харчевню помещался прямо через площадь, в полуподвале угловой трехэтажной инсулы.* (сноска: Многоэтажный (до пяти этажей) доходный дом в Риме) Вправо, по улице Патрициев, в полусотне шагов от ее пересечения с Тибуртинской дорогой, располагалась мастерская по изготовлению надгробий. Комозой предложил посидеть в трактире – там, мол, безопасно, есть затененные уголки.
— Нет, – решительно оборвал его Ларций. – Пусть ребята прячутся по подворотням. С мастерской глаз не спускать. Вы оба можете зайти в харчевню, выпить стаканчик вина. Смотри, Валерий, только отхлебни.
— Обижаешь, командир, – насупился Комозой, тоже зачисленный в гвардию.
— Тебя обидишь, – помрачнел Лонг, потом распорядился. – Фосфор, ты старший, каждые полчаса будешь проверять посты. Учтите, у меня только что был разговор с самим, – Ларций ткнул пальцем арочный свод портика. – Высоко взлетели, падать будет больно.
— А тебе, Ларций? – поинтересовался Фосфор.
— А мне еще больней.
— Как насчет Регула? – спросил Комозой.
— Цезарь заявил, чтобы я и думать о нем забыл. Регул – непотопляемый.
— Воистину непотопляемый, – подтвердил Фосфор. – Ладно, пошли, Валерий.
Потом коротышка успокоил Ларция.
— Не робей, командир, этот не вырвется. Всех накроем. Ты порасспросил бы моих ветеранов. Они готовы Сацердату живьем съесть. У каждого свой счет к бандитам.
С наступлением темноты начался дождь. В портике, в котором за колонной укрылся префект, пока было сухо, и Ларций по привычке смежил веки. Терпению, полудремоте он научился в военном лагере. Что толку пялиться в сгустившуюся темноту. Распахни душу и внимай всему, что свершается в мире. Зло само подаст знак.
В следующее мгновение со стороны харчевни на него дохнуло запахом жареной рыбы. Жареной по–римски, с луком, чесноком, на оливковом масле. С корочкой, с хрустящим хвостиком и плавниками, погрызть которые одно удовольствие. Запах притянул благодатное воспоминание о первой встрече с Волусией после возвращения в Рим. Она в первый же день прибежала в дом Лонгов, чмокнула Ларция в губы и прошептала: «Я горжусь тобой!»
Сердце у Ларция дрогнуло. Это была нежданная, неслыханная награда за все, что пришлось вынести – за бессонные ночи, за дрожь в коленках, за обреченное молчание родителей, за плевки в окно. Возвышающее назначение, чин, полученный после переговоров с сарматами, теперь, после поцелуя Лусиоллочки, показались такими мизерными и жалкими, что он не выдержал, подхватил девушку, закружил по атриуму. Отец по–доброму смотрел на них их своего кабинета, устроенного в проходе в таблиний. Мать выглянула из перистиля, улыбнулась. Сразу после кружений, Волусия, как истинная провинциалка, не обремененная римской спесью, отправилась на кухню. Там под надзором старшей и бессменной поварихи Лонгов египтянки Гармериды, принялась жарить рыбу.
Жарила и пела. Ее голос вверг Ларция в неизвестное доселе, воздушное состояние. Когда отведал рыбу и нашел ее пересоленной, от всего сердца похвалил невесту. Значит, действительно любит. Заявил, что ничего вкуснее не едал. В таблинии девушка торопливо и восторженно поведала, как она ждала Ларция, как отбивалась от тетки, которая вбила себе в голову, что ее племянница достойна лучшей партии. Все эти месяцы Кальпурния таскала ее по гостям и званым обедам.
Волусия лукаво глянула на жениха и поделилась с ним своими секретами.
— Ее усилия не пропали даром. В меня влюбились два сенаторских сыночка, а некий высокопоставленный тип сделал гнусное предложение – не соизволю ли стать его наложницей? Представляешь?! Я укорила его – заявила, что он угнетает свое ведущее неподъемным бременем пороков. Спросила, – вам, вероятно, страшно расстаться с жизнью? Видал бы ты его рожу! – восхитилась девушка. – Он сразу предложил мне сто тысяч сестерциев и обещание жениться, как только его старая карга наконец сдохнет. Старая! – возмутилась она. – Ему самому за семьдесят.
— Кому ему?
— Уммидию Квадрату, проконсулу.
Ларций только головой покачал. Вести себя с такой дерзостью с одним из самых богатых людей Рима позволено только молодым прелестным гражданкам. Все прочих прелестниц и обаяшек Уммидий, известный в Риме развратник, скупал оптом и селил на своих вилах.
— Это кто же тебе про ведущее изложил? Уж не Эвтерм ли?
— Он, – подтвердила Волусия. – Он хороший. Он страдает.
— То есть, – удивился Ларций. – По какой причине страдает?
Волусия прыснула.
— В меня влюбился. Ведет себя неприступно, обучает философии. Теперь, знаешь, все просто без ума от философии. Это, оказывается, так интересно! Мудрецов вернули в Италию и теперь в Риме их больше, чем сапожников. Куда не пойдешь, везде бородатые рожи, неопрятные хламиды. Все настаивают на том, что следует жить по природе, иначе капец, – она чиркнула большим пальцем по своему нежному горлышку.
У Ларция перехватило дыхание.
Волусия между тем беззаботно продолжила.
— Они уверяют, если предаваться наслаждениям, то только истинным, а не скотским или безразличным.
— Это, значит, следовать добродетели? – уточнил Ларций.
— Ага, – кивнула Волусия и вдруг покраснела.
— Когда назначим свадьбу? – спросил Лонг.
Девушка соскочила со своего ложа, бросилась к Ларцию, обняла его за шею, шепнула.
— Чем быстрее, тем лучше. Надо только уломать тетю.
Дождь усилился, в портик начала подтекать вода. На улице стало совсем темно, шум дождя заглушал все иные звуки. Погода была что надо – в такую слякоть вряд ли кто из банды Сацердаты решится выйти на улицу.
Ларций ухмыльнулся, поймал себя на мысли, что был бы он помоложе, сорвался бы с места и бросился в родной дом. Вбежал бы в спальню, обнял жену, овладел ею.
От предощущение последующих событий у него отчаянно закружилась голова. За нарушение приказа ему не избежать суда и казни. Траян распорядится передать его в руки войскового палача, и тот срежет ему голову. Эта картина – радостно улыбающаяся, брызжущая кровью голова, которую палач держит за волосы, – въявь предстала перед внутренним взором. Ларций не смог сдержать ухмылку – мечты были вполне детские, наивные.
Ну и пусть!
В этом головокружительном плотском томлении было мало философии, но много жизни. Некий тайный, непостижимый разумом, радующий откровенной глупостью смысл одухотворил и это стояние в темной, подозрительном портике, и пережидание дождя и предстоящей грозной опасности. Следом эхом долетела еще более развеселившая его догадка – больше других его казни обрадовалась бы Кальпурния Регула!
Знатная дама явилась к Лонгам на следующий день после возвращения Ларция в Рим – ее принесли в носилках шестеро здоровенных рабов–лектикариев, с трудом справлявшихся с переноской подобной тяжести. Кальпурния выбралась из паланкина и сразу потребовала, чтобы Тит Лонг немедленно принял ее. Разговор начала с того, что объявила о расторжении помолвки. Волусия и так уже почти скомпрометирована, и тот, кто решил составить ее племяннице достойную партию, предупредил, что дальнейшие встречи его невесты с вышеозначенным Лонгом более недопустимы.
Тит пригласил в зал Ларция, передал ему требование Кальпурнии. Матрона тут же предупредила строптивого жениха – не вздумай возгордиться полученным чином. Милость императора ненадежна. Потом смягчилась и принялась доказывать Ларцию, что если тот любит Волусию, пусть подумает о ее судьбе и в письменном виде откажется от невесты. Мы же свои люди, Ларций, не так ли? Кальпурния добавила, что она готова заплатить за обиду. Чего–чего, а золотых у нее достанет. Она назидательно и строго втолковывала Ларцию – нельзя далее позорить несчастную Волусию. Со дня на день ей сделают предложение, от которого она не сможет отказаться. Женщина поиграла бровями, поджала губки и призналась – провинциалке сказочно повезло, ее ждет завидная партия с одним из самых богатых женихов Рима.
- Предыдущая
- 31/91
- Следующая
