Охотники до любви - Сегаль Валерий - Страница 7

• Предыдущая
• 7/22
• Следующая

Разум покинул его уже после первых нескольких часов этого непрекращающегося кошмара. Он сгорел до волдырей под горячими лучами тропического солнца; его непривычные к работе мускулы мучительно ныли при каждом новом движении; он больше не чувствовал ужасного смрада, исходившего от соседей; он уже не слышал стоны своих товарищей по несчастью, не различал их лица и спины; он перестал узнавать даже собственный крик, постепенно превратившийся в глухое прерывистое хрипенье. Он видел лишь синее небо с ослепительным палящим диском, время от времени сменявшееся непроницаемой чернотой с россыпью звезд, да слышал бешеный стук собственного сердца и непрерывный, почти ритмичный звон цепей.

Да, стук собственного сердца и звон цепей! Это были единственные звуки, которые он теперь слышал, зато они преследовали его неотступно, даже в часы короткого, не приносившего отдохновения сна. Кстати, спал он прямо на скамье, опустив голову на весло.

Галерный раб ни на секунду не покидал своей скамьи: здесь он работал, спал, ел, блевал, мочился и испражнялся. Обессилевших и потерявших сознание наказывали плетью прямо на их скамьях. Большинство гребцов умирало в первую же неделю. Покойников выбрасывали за борт, а из трюма выволакивали резервы, чтобы заполнить опустевшие места.

Периодически помощники боцмана «проходились» по рядам гребцов мощной струей соленой воды из шланга, смывая таким образом нечистоты, которые сразу, по специально предусмотренному для этой цели желобу, стекали в море. Эти же помощники ударами кнута «призывали» обессилевших или «нерадивых» собрать последние силы во время особо тяжелых переходов. Они же, примерно раз в пять-шесть часов, объявляли перерыв и разносили по рядам гребцов пищу, состоявшую обычно из рисовой похлебки с салом и стакана теплой, зачастую протухшей воды. Обычно после двух или трех таких переходов гребцам предоставляли несколько часов для сна, но и тут их нередко будили раньше времени, если шкипер торопился попасть в какой-нибудь порт или на аукцион.

Сколько времени провел Концентрик в состоянии безумия — навсегда осталось для него тайной. Память сохранила лишь, как, словно в бреду, долго, бесконечно долго, по много часов подряд он ни на секунду не выпускал весла, как день сменялся ночью, как его били плетьми, и как потом палящее солнце пожирало его кровоточащую спину, а он все греб и греб, и гремел цепью при каждом движении, и слышал непрерывный, ужасающе громкий стук собственного сердца.

Концентрик не помнил потом, как он вынырнул из состояния безумия — внезапно или постепенно. Вероятно, его мускулы адаптировались к чудовищным нагрузкам, его организм достаточно закалился, и, быть может, ему требовался последний толчок, чтобы окончательно приспособиться к невыносимому существованию галерного раба. Возможно, таким толчком стали несколько дополнительных часов сна, в силу каких-то причин предоставленных однажды гребцам. Так или иначе, но одним жарким солнечным утром, Концентрик проснулся почти отдохнувшим, с равномерно бьющимся сердцем и полной способностью осознавать свое ужасное положение.

На галерах бывают только два исхода: или раб умирает, не выдержав напряжения, или его мышцы и сухожилия приспосабливаются к изнурительным нагрузкам. Третьего не дано. Концентрик выжил. Теперь его тело обладало гигантской мощью, мускулы развились до невероятных размеров, и если бы его сейчас постригли, побрили и привели в божеский вид, то он вполне смог бы принять участие в состязаниях культуристов прошлого столетия.

Итак, он выжил и в одно прекрасное утро вновь обрел способность обдумать свое положение. Он выжил, но едва ли мог поздравить себя с таким исходом. Слишком ужасным было существование, слишком безысходным оно казалось. Фактически, это было существование погребенного заживо, и если даже его мускулы освоились с нагрузкой, то скорее всего рано или поздно его забьют плетьми до смерти за какую-нибудь провинность. Он даже не представлял себе, как можно освободиться от этого ужасного рабства.

Таковы были его первые впечатления.

Он смотрел вперед и видел перед собой бесчисленные спины таких же несчастных, как он, рабов, — проснувшихся, гремящих цепями и готовых покорно грести, едва раздастся команда боцмана. Все были чистые и не вонючие; видно по ним только что основательно прошлись из шлангов.

Концентрик подумал о своей прежней жизни, с которой так легко порвал, отправившись навстречу неведомому: спокойное одинокое существование, научная работа… Что еще человеку нужно? Затем последовало письмо Аделаиды, прогулка к Медному Всаднику, «Остров Сокровищ» и, наконец, Галапагос.

Как обманчив мираж морской романтики и приключений! Какие ужасные формы принимают порой человеческие взаимоотношения! Море красиво лишь с берега, а человеческое общение бывает теплым только в книгах. Можно ли, вообще, доверять написанному в книгах?! Ведь Аделаиде, ему и, судя по всему, многим другим людям опостылела современная жизнь, а если верить школьным учебникам, учителям, профессору Аргонавту и прочим светилам — жизнь в XXII веке прекрасна и, уж во всяком случае, более совершенна, чем в прежние времена. Может это правда?! Ведь человеческое общество не случайно пришло к своему сегодняшнему состоянию. Оно веками видоизменялось прежде чем наконец достигло своей современной формы, то есть изжило физические контакты между людьми. Если кому-то это не нравится, значит нужно стремиться менять общественную систему, но двигаться при этом вперед, а не назад. Лезть в прошлое — значит стремиться к взаимной ненависти, рабским цепям и преступлению, как норме человеческого бытия!

Резкий удар боцманской плети больно обжег спину: Концентрик ушел в свои мысли и не услышал сигнала к началу работы.

— Fuck you! — послышался совсем рядом резкий хриплый голос.

Это старое английское ругательство окончательно вернуло Концентрика к действительности. Неужели кто-то осмелился вступиться за него!? Он повернул голову налево и увидел, как боцман награждает плетью его заступника — рослого, могучего, дочерна загорелого раба со свирепым лицом и длинными, слипшимися от пота волосами и бородой. Этот человек переносил наказание со стойкостью, вызвавшей восхищение у Концентрика.

Так началась дружба Концентрика с Деймосом.

Деймос родился в Австралии. Еще недавно он был инженером, специалистом по созданию биороботов, но начитавшись старинных приключенческих романов, прибыл на Галапагос, где был схвачен работорговцами и теперь занимал скамью слева от Концентрика.

Подобно Концентрику, Деймос прошел на веслах через период безумия, из которого память сохранила лишь постоянную нестерпимую боль в исполосованной плетью спине и — как и у Концентрика — несмолкаемый стук собственного сердца. Затем безумие сменилось отчаянием от осознания безнадежности своего положения, поскольку Деймос не видел ни малейшего шанса на освобождение. Ему не было известно, сколько времени он провел в состоянии безумия, да и теперь он не вел счета дням. Теперь он проклинал тот день, когда увлеченный старинной романтикой, он принялся рассматривать карту земного шара в поисках места, не заставленного («не загаженного», — как он тогда выражался!) нуль-кабинами, и обнаружил этот злосчастный Галапагос.

Он часто сравнивал себя с Эдмоном Дантесом из прочитанного когда-то романа Дюма и каждый раз с горечью убеждался, что у него положение гораздо тяжелее и безнадежнее, чем оно было даже у несчастного узника замка Иф. В отличие от Дантеса, Деймос был прикован цепью к скамье, и вся его жизнь проходила на площади гораздо меньшей, чем любая одиночная камера. Кроме того, галерный раб был принужден к непосильному физическому труду и нещадно избивался плетьми за малейшее неповиновение. Но самое главное заключалось в том, что гребец находился под постоянным надзором, и Деймос не усматривал ни малейшей возможности для побега. Как и Концентрик, Деймос, прибыв на Галапагос, сразу же очутился в лапах работорговцев, поэтому он совершенно не знал обстановки в здешних водах, не понимал даже — с какой целью эта проклятая галера бороздит океан, а потому не мог и догадываться — откуда следует ждать спасения.

• Предыдущая
• 7/22
• Следующая