Сталин. По ту сторону добра и зла - Ушаков Александр Геннадьевич - Страница 120
- Предыдущая
- 120/309
- Следующая
Да и зачем? Любое пророчество, да еще в России, бессмысленно. Никому не дано предугадать, как наше слово отзовется. Так что же говорить о предвит дении исторических событий, где любой поворот зависел от тысячи мелочей, которые подчас оказывались решающими. И вся сила и величие этих людей заключались в том, что, пребывая уже в благоприятных для себя исторических условиях, они были отнюдь не провидцами, а великолепными тактиками и умели принимать совершенно парадоксальные решения, которые, в конце концов, оказывались единственно правильными.
Десятки тысяч людей сражались под Тулоном, и только один Наполеон сумел увидеть ключ к взятию казавшейся неприступной роялистской крепости в небольшой высоте на мысе Эгильон.
Таким Тулоном для Ленина стал нэп, который, в сущности, спас большевиков от крушения, поскольку второй гражданской войны со ста миллионами крестьян они бы не выдержали. И по большому счету, нэп был спасением не только самих большевиков, но и всей России. Чего так и не сумели понять оставшиеся у власти после смерти Ленина партийные лидеры. Ну а те, кто все-таки понимал, справиться с ним, направив в нужное русло, так и не смогли...
После смерти вождя в целом поведение большевиков можно выразить перефразированным выражением о французских королях: «Ленин умер... Да здравствует Ленин!» И это несмотря на то, что сам Ленин делал все возможное, чтобы сдержать ширившееся преклонение перед ним. А его хватало. Не случайно, в частности, Каменев заявил на XII съезде партии: «Мы знаем только одно противоядие против любого кризиса, против любого неверного решения: это учение Владимира Ильича».
Однако после смерти вождя уже ничто не мешало росту ленинского культа. И положил начало этому культу сам Сталин, которому принадлежала идея выставить забальзамированное тело Ленина в Мавзолее. И, как рассказывал Бухарин, впервые Сталин заговорил об этом еще в конце 1923 года.
Присутствовавшие на совещании руководители страны (их было шесть) стали возражать, особенно Троцкий. Он заявил, что бальзамировать останки Ленина — значит воскресить под коммунистическим флагом практику Русской Православной Церкви поклонения мощам святых угодников. С не меньшим возмущением к предложению Сталина отнесся Бухарин, который считал, что «делать из останков Ленина бальзамированную мумию оскорбительно его памяти и совершенно противоречит ленинскому мировоззрению».
Вторил им и Каменев. Да, говорил он, можно присвоить Петрограду имя Ленина, можно издать миллионными тиражами его произведения, но в бальзамировании его тела ясно видятся отголоски того «поповства», которое сам Ленин безжалостно бичевал в своих трудах. Однако после смерти Ленина настроение заметно изменилось, несмотря на недовольство Крупской. «Хотите почтить имя Владимира Ильича, — писала она в «Правде» в конце января, — устраивайте ясли, детские сады, дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и т.д. и самое главное — давайте во всем проводить в жизнь его заветы».
Но Сталина и других лидеров партии мнение Надежды Константиновны мало волновало, как, впрочем, и желание самого Ленина, который хотел быть похороненным на Волковом кладбище рядом с матерью. И уже 30 января Зиновьев восторженно писал в «Правде»: «Как хорошо, что решили хоронить Ильича в склепе! Как хорошо, что вовремя догадались это сделать! Зарыть в землю тело Ильича — это было бы слишком уж непереносимо».
По глубокому убеждению Зиновьева, очень скоро на Красной площади должен был появиться музей Ленина, а сама площадь превратиться в «Ленинский городок», куда начнется самое настоящее паломничество со всех концов мира. Он не ошибся, и как только забальзамированное тело вождя было выставлено в небольшом деревянном склепе, он сразу же превратился в святое место. Чего так опасался Троцкий. А когда в 1929 году гроб со святыми мощами был перенесен в гранитный мавзолей, культ Ленина уже прочно распространился на все стороны жизни советских людей.
Отдав должное усопшему вождю, Сталин решил, насколько возможно, укрепить свои собственные позиции. Для чего надо было как можно убедительнее высветить свою исключительную на фоне других близость к вождю. Благо, что Каменев и Зиновьев были против Ленина, возможно, на самом крутом повороте революционной истории, а до недавнего времени считавшийся претендентом номер один на ленинский трон Троцкий был основательно «замазан» с точки зрения его пусть и революционной, но далеко не безупречной биографии.
Начал Сталин с Троцкого, приказав извлечь из архивов Института партийной истории его письмо лидеру грузинских меньшевиков Н. Чхеидзе, в котором тот всячески поносил Ленина. Ничего удивительного в подобном поношении для тех лет, когда вовсю шли партийные склоки и сам Ленин с великим знанием дела поливал того же Троцкого, не было. Но появление пышущего злобой и ненавистью письма именно теперь, когда вся страна была в трауре, могло сыграть роковую роль.
Конечно, Троцкий был возмущен. Он назвал опубликование своего письма одним «из величайших подлогов в мировой истории» и уверял, что написал его Чхеидзе много лет назад. Но все было напрасно. Многие восприняли письмо как надо, и Лев Давидович с горечью признал, что в сознании читателей «хронология исчезла перед лицом голых цитат».
Нанеся столь чувствительный удар по своему врагу, Сталин пошел дальше и прекрасно использовал объявленный 31 января 1924 года массовый «ленинский» призыв в партию. Троцкистов и сочувствовавших им он отсеивал, и из 240 тыс. новых членов почти 70% были «призывниками» Сталина.
Главная беда заключалась в том, что большинство вступавших в партию были неграмотны и если о чем и мечтали, то только о том, как посредством партийного билета сделать себе карьеру.
Но как бы там ни было, к концу 1925 года в партии состояло более миллиона человек, в известной степени она стала партией уже сталинского толка. Она начинала играть все большую роль в жизни страны, но ни Сталин, ни какой-либо другой член Политбюро не могли претендовать на место Ленина даже в силу своего высокого положения. По той простой причине, что сам Ленин был правителем не по должности, а благодаря своим выдающимся способностям.
И не случайно Сокольников заявил на XIV съезде: «Ленин не был ни председателем Политбюро, ни генеральным секретарем, и т. Ленин тем не менее имел у нас в партии решающее политическое слово. И если мы против него спорили, то спорили, трижды подумав. Вот я и говорю, если т. Сталин хочет завоевать такое доверие, как т. Ленин, пусть он и завоюет это доверие».
Положение для всякого, кто мечтал о ленинском троне, осложнялось еще и тем, что после смерти Ленина ЦК объявил партию большевиков его коллективным воплощением и продолжением. «После смерти его (Ленина. — Прим. авт.), — говорил старый большевик из рабочих А.В. Медведев, — вопрос не в лицах, а в коллективной мысли...» И именно поэтому, вторил ему Зиновьев, «мы должны только на основе всей той школы, которую наша партия прошла у Владимира Ильича, на основании нашего коллективного понимания ленинизма разрешать вопросы, стоящие перед нами».
Слишком еще была жива память об ушедшем вожде, и, как это часто бывает после смерти выдающегося человека, его фигура с постоянно раздуваемым культом начинала разрастаться прямо-таки до мифологических масштабов. И сама мысль о том, что кто-то может заменить его, представлялась многим кощунственной.
Трудно сказать, насколько Троцкий был искренен, когда говорил, что он не мог «без внутреннего содрогания думать» о замене вождя. А вот Сталин, по всей видимости, о новом верховном жреце в уже построенном с его помощью ленинском храме думал без содрогания. «Руководить партией вне коллегии нельзя, — говорил он «на людях». — Глупо мечтать об этом после Ильича... глупо об этом говорить. Коллегиальная работа, коллегиальное руководство, единство в партии, единство в органах ЦК при условии подчинения меньшинства большинству — вот что нам нужно теперь».
- Предыдущая
- 120/309
- Следующая
