Обитатель лесов (Лесной бродяга) (др. перевод) - Ферри Габриэль - Страница 67

• Предыдущая
• 67/88
• Следующая

— Моя дочь, — сказал гациендер, указывая на донну Розариту, — восемь дней тому назад повстречала в лесу двух индейцев из племени папагосов…

— Батюшка, — перебила его дочь, — никогда еще двое папагосов не имели такого зловещего выражения; они, вероятно, были переодеты… то были, как говорит дон Виценте, волки в овечьей шкуре.

— У дона Виценте от страха глаза велики, ему недолго и присочинить! — заметил гациендер, улыбаясь.

И он обратился к Энцинасу:

— Сколько вы зарабатываете в день, занимаясь вашим опасным промыслом?

— Смотря по тому, как работаем, — отвечал охотник, — иногда мы зарабатываем много, а случается несколько дней кряду, что мы не добудем ничего.

— Так что?..

— Можно положить, что средним числом мы зарабатываем в день по два пиастра, если считать шкуру доброго буйвола в пять пиастров.

— Ну, а если я вам и вашим товарищам дам по три пиастра в день, останетесь ли вы с нами до окончания нашей охоты?

Друзья Энцинаса приняли это предложение дона Августина с большой радостью.

— Кроме того, каждый из вас, — продолжал гациендер, — может выбрать по хорошей лошади из числа тех, которые нам удастся поймать.

— По чести, — воскликнул Энцинас, — это просто наслаждение служить такому щедрому господину, как вы!

— Надо надеяться, — заметил дон Августин, обращаясь к дочери, — что с двадцатью восемью вакеро и четырьмя такими бесстрашными охотниками, как эти молодцы, страх не будет отравлять твоих радостей, дитя мое?

Вместо ответа Розарита нежно поцеловала отца.

Когда дело было улажено к всеобщему удовольствию, солнце уже начинало заходить за вершины гор. Вакеро принялись делать необходимые приготовления к охоте, которые пока были довольно несложны. На первый раз ограничились тем, что Энцинас и его спутники расседлали своих лошадей, которые вместе с прочими лошадьми были загнаны в кораль[13], после чего на берегу озера не было оставлено ничего, за исключением двух палаток, чтобы не пугать диких лошадей.

Приближалось время, когда эти животные, которых уже давно старались не подпускать к их обычному водопою и к реке, начали немного подходить к озеру. Дон Августин осведомился у своих загонщиков, не подходило ли стадо к водопою в течение последних дней, с тех пор, как забор был околочен.

— Нет, сударь, — отвечал один из них. — Хименес с тремя другими людьми уже три дня хлопочет на берегу реки, чтобы не допускать туда лошадей.

— В таком случае, — возразил гациендер, — вероятно, некоторые лошади еще сегодня подойдут сюда.

Вскоре немного высохшие шкуры буйволов были сняты со столбов и вместе с седлами, уздами и кухонною посудою свалены в отдаленный угол. Затем нарубили свежих ветвей, чтобы свежей зеленью прикрыть старые шкуры, которые солнце уже присушило. Седла были оставлены только на двух самых быстрых лошадях, предназначенных для загонщиков, которые более других славились своим искусством забрасывать лассо. После этих распоряжений дон Августин вместе с дочерью уселся у входа в палатку, спустя предварительно занавес, служивший вместо двери, но так, чтобы они были скрыты от беспокойных взглядов диких животных, имея сами полную возможность глядеть на озеро.

Все загонщики и спутники Энцинаса расположились на берегу озера, противоположном той стороне, где оставленные этими животными следы обозначали дорогу, которой они обыкновенно шли к водопою. Остальные же два вакеро, или загонщика, с их лошадьми держались в корале, недалеко от оставленного свободным прохода, который в случае нужды мог был быть заперт длинными шестами. Таким образом, если не считать палаток путешественников, озеро и его окрестности представлялись совершенно пустынными.

Уже приближался вечер, когда донесшийся в отдалении топот копыт наконец затих. Дикий табун, без сомнения, заметил некоторые странности и притоптанную людьми траву, отчего опасливо остановился. Чистое и пронзительное, как звук кларнета, ржание достигло слуха людей в засаде. Но вскоре ветви затрещали снова, и несколько лошадей посмелее выставили из-за деревьев морды с глазами, налитыми кровью, и раздутыми ноздрями. Однако через мгновение эти морды исчезли опять, и только одна из лошадей осталась на опушке, дрожа всем телом и протягивая шею по направлению к воде. Лошадь эта была бела, как снег; шея у нее была, точно как у лебедя и с таким же блеском, грудь широкая, а круп необыкновенно крутой. Нависший на лоб клок белых волос болтался между бегающими глазами, между тем как густой хвост непрерывно ударял по крутым бедрам. Вся ее поза, грациозная и гордая, выражала что-то дико величественное.

— Господи, помилуй меня, — шепнул Энцинас стоявшему подле него молодому вакеро, — да это Белый Скакун степей.

— Белый Скакун степей? — спросил с удивлением молодой вакеро. — Кто это?

— Белая лошадь, подобная этой, — отвечал Энцинас, — которую весьма редко удается видеть и которую никогда не удается поймать.

— Ба! Вы хотите только подтрунить надо мной!

— Тс! Не испугайте ее, лучше посмотрите на нее хорошенько. Вы никогда не увидите другой лошади, похожей на эту.

В самом деле, трудно было найти другой, более замечательный экземпляр дикой лошади, которые столь часто встречаются в Мексике. Сила и легкость соединялись в ней с такой удивительной гармонией, что невозможно было удержаться от желания обладать этой лошадью. В несколько прыжков она очутилась на самом берегу озера, прыжки были так легки и грациозны, что животное, казалось, промелькнуло в траве, как гепард. Вторым прыжком Белый Скакун очутился возле самой воды. Дрожа всем телом, он остановился, и кристальная поверхность озера отразила очертание гордой и красивой конской головы с маленькими заостренными ушами.

Животное осторожно ступило в воду; движение было столь легко, что ни облачко грязи не замутило прозрачной воды.

— Сеньор Энцинас, — сказал шепотом молодой вакеро. — Надо накинуть лассо. Или теперь или никогда!

— Сомневаюсь, весьма сомневаюсь, — ответил охотник. — С теми, кто пытался поймать Скакуна степей всегда случались какие-нибудь несчастья.

Белый конь с лебединой шеей, забежав в озеро, неожиданно бросился на колени и, громко фыркнув несколько раз, начал пить, по временам поднимая голову и озираясь по сторонам. Вдруг из-за плетня показалась фигура загонщика. Он осторожно перелез через бревна и ловко сел в седло. Еще один вакеро последовал его примеру. Услышав легкий шум, животное в испуге отпрыгнуло в сторону. Брызги полетели во все стороны, и в одно мгновение Белый Скакун оказался на берегу. В ту же минуту один из загонщиков, размахивая в воздухе кожаным лассо, бросился преследовать Белого Скакуна. Ремень просвистел в воздухе, и лассо упало на шею дикого коня, но из-за слишком быстрого разбега, лошадь вакеро поскользнулась на крутом откосе, и конь с всадником покатились в озеро.

— Я ведь вам говорил! — воскликнул Энцинас, которого эта непредвиденная случайность еще более укрепила в его суеверии. — Посмотрите, как это неуловимый скакун ускользает от петли.

В самом деле, высвободившись из накинутого на шею лассо, животное понеслось, точно ветер, гордо потрясая красивой головой и развевающейся гривой. Мгновение — и конь выскочил на другой берег озера. Второй вакеро погнался за чудесным скакуном. Несколько минут зрители этой сцены могли видеть удивительную борьбу, происходившую между диким животным и преследовавшим его неукротимым наездником. Трудно было решить, кто из них обладал большей ловкостью и быстротой.

Ничто, казалось, не могло удержать всадника — ни деревья, о которые он ежеминутно мог изувечить себе руки и ноги; ни сучья, грозившие на каждом шагу разбить ему череп. То он совсем ложился в седле, то висел на боку своей лошади, то почти подвертывался под брюхо, потом, опираясь на длинные шпоры, опять вскакивал в седло. Вскоре Белый Скакун и преследовавший его всадник исчезли из глаз. Все охотники, радостно крича, повыскакивали из засады.

• Предыдущая
• 67/88
• Следующая