Рельсы - Мьевиль Чайна - Страница 19

— И в чем ее философия? — спросил Шэм.

— А ты что, не слушал? Насмешник означает все.

Шэм слушал рассказы капитана о ее встречах и не-встречах с добычей, которую она преследовала годами и которая символизировала все, что только может представить человек.

— Это землеройное означающее пожрало и переварило мою плоть и кровь, — заключила Напхи и помахала своей загадочно-прекрасной механической рукой. — Это был вызов мне — смогу ли я съесть и переварить его самого.

И тут Напхи посмотрела прямо на Шэма. Заглянула ему в самые глаза. И на долю секунды запнулась. Совсем чуть-чуть, никто, кроме него, не заметил. А он вспыхнул, пригладил свои вечно взъерошенные волосы и отвел взгляд.

«Я знаю, чего я хочу теперь, — подумал он. — Я хочу попасть на Манихики, даже если это не нравится капитану. Те мальчик и девочка имеют право знать».

Он снова посмотрел на Напхи и представил, как она мчится, проскакивая стрелки, петляя запутанными путями, нагоняя свою добычу, зубастого гиганта Насмешника.

И подумал: «А что она, интересно, будет делать, когда поймает его?»

Человека тянет повествовать с тех самых пор, когда он впервые ударил камнем о камень и задумался об огне. И его повесть будет длиться до тех пор, пока сам человек не исчезнет с лица земли; пока одна за другой, как лампочки, не погаснут в небе звезды.

Иные из человеческих историй — это рассказы о том, как рассказываются истории. Странное занятие. Избыточно многословное, в нем можно потеряться, как в картине, на которой изображена ее уменьшенная копия, а на той еще копия, и еще, и еще, до бесконечности. У этого феномена даже есть красивое иностранное название: мизенабимия.

Мы только что рассказали историю об истории. Перескажите ее себе снова, и появится история истории об истории, а вы, сами не заметив как, окажетесь на пути к этой самой абимии. То есть к бездне.

В первые дни на Стреггее Шэму часто приходилось рассказывать истории, и многие из них были историями об историях.

Странно, когда твой день не размечен ритмом колес. Странно, когда ноги не пружинят сами собой в коленях в такт качке, ловя равновесие. Фремло никого не лечил на суше, поэтому Шэму надо было лишь подмести у него в доме, прибраться, сбегать иногда с поручением, изредка ответить на телефонный звонок, после чего он мог тихонько смыться, не дожидаясь разрешения, но и не встречая явного сопротивления. И тогда мимо ломовых лошадей с телегами, мимо редких электрических авто, которые, отчаянно сигналя, медленно ползли по запруженным людьми и животными улицам, он на самокате летел на встречу с другими стреггейскими подмастерьями, так же, как он, урвавшими пару свободных часов из мест, где они трудились помощниками поваров и клерками, носильщиками и дубильщиками, электриками и художниками и разными другими учениками.

Среди них оказалось немало тех, с кем он был знаком еще по школе, но кто даже не разговаривал с ним тогда. Большую часть жизни он провел с ними бок о бок, за одной или за соседними партами, но знал о них теперь куда меньше, чем о своих товарищах по поезду. Сам он не сильно изменился со школы. Но он стал путешественником — побывал в рейсе и вернулся; а значит, ему было что рассказать. Тимону, Шикасте и Бурбо он рассказывал о кротовых крысах и большом южном кротуроде. И они слушали, развесив уши, несмотря на то что теперь, когда его аудиторией были уже не доброжелательные и восторженные кузены, а другие люди, его манера говорить стала более прерывистой и спотыкливой. Ободренный вниманием слушателей, Шэм даже познакомил их со своей мышью. С этого все и началось.

Временной бандой они носились по крышам стреггейской промзоны, разбивали стекла в окнах заброшенных помещений и пробирались внутрь, где болтали, задирались и флиртовали, а любопытная Дэйби кружила над их головами, петляя в лесу из паровых и дымовых труб. Они наблюдали за привозом на многолюдных рынках в преуспевающей части города, в других местах забирались в здания прекративших свое существование складов и устраивали биваки в остывших котлах неиспользуемых бойлерных.

Иногда они обсуждали утиль.

На Стреггее не было знаменитых сальважиров. Разумеется, эти любители покопаться в земле и извлечь из нее всякие причудливые секреты были везде, но в то же время нигде. Разнообразные коллективные названия, которые они придумывали своей профессии, отражали именно этот факт: они были и Распыленный Коллеж, и Рассеянное Братство, и Антиместо, и Вселенские Копатели.

Однако Стреггей при своих небольших размерах вовсе не был тихой заводью. Остров поставлял рельсоморью непропорционально большой — опять же, относительно его размеров, — объем кротятины и философий. Исследователям и апдайверам он был известен благодаря Каменноликим — огромным каменным головам, которые словно венчали остров, глядя в рельсоморье с вершин необитаемого, непригодного для дыхания нагорья. (Шэм бывал на обзорных станциях рядом с транзитной зоной, откуда через специальные перископы, составленные из линз и зеркал, смотрел на мощные каменные главы, что таращили глаза на вершинах скал.) Так что и сальважиры время от времени посещали Стреггей, хотя, конечно, далеко не в первую очередь. Шэм не раз видел их поезда, входящие в гавань.

Поезда у них были наособицу. Заплатанные. Мощные локомотивы со страшными стрелочниками по бокам, плакированные вагоны, ощетинившиеся разными чудными принадлежностями сальважирского ремесла. Буры, крюки, подъемные краны, щупы всяких непривычных родов и видов, предназначенные для сортировки и извлечения на поверхность барахла, которое люди выбрасывали тысячелетиями, загромоздив им все рельсоморье. Куски утиля, приспособленные в качестве инструмента и ставшие частью поездной оснастки. А на верхних палубах сами сальважиры, одеты так, что ни с кем не перепутаешь: пояса с креплениями под инструменты и патронташи, под ними растрескавшаяся, пятнистая кожа, а на ней лоскутки тканей, пластиковые перья, разная цветная дребедень, неведомо как уцелевшая в земле, извлеченная и приспособленная для украшения. Шлемы сложных конструкций.

Первыми на борт поднимались городские начальники, и начиналась торговля за приглянувшийся утиль. За ними следовала отборная клиентура, стреггейские богачи. Под конец, если сальважиры бывали милостиво настроены и никуда особенно не спешили, они устраивали распродажу.

Утиль, как древний, так и приспособленный для современного использования, раскладывался на прилавках, которые расставляли на набережной согласно присутствующим таксономиям. Изрытые оспинами времени, окисленные механизмы из Века Тяжелого Металла; осколки Пластозоя; распечатки на тонкой резине и экранах древних ординаторов из Эры Компьютации: отборный утиль, невообразимо древний. Ну, и другие вещички, не столь интересные: выброшенные или потерянные лет сто назад, а может быть, и вчера — ньютиль.

Иногда среди этого изобилия отводили прилавок- другой для утиля третьей категории. Например, физически непослушных опилок или стружек, которые вели себя так, как никакие стружки вести себя не могут. Шэм видел два таких объекта — а может, три? Трискель Стругацки, так называл его сальважир, размахивая им во все стороны. Три равноудаленных друг от друга черных прута образовывали нечто вроде рогатки. Сальважир взял один прут рукой и потянул вверх, другие два тут же подскочили и заняли место над ним, а между ними, там, где прутья должны были соприкасаться, было пусто. Их можно было трясти, вообще делать с ними что угодно, — они не соприкасались, но и не разлетались в стороны, сохраняя все время одну и ту же форму.

Эта и другие подобные штуковины носили имя высотного утиля. Их изготовили не только невообразимо давно, но еще и несказанно далеко, за пределами самых дальних слоев земной атмосферы. Эти крошки со стола Вселенной привозили и бросали в рельсоморье визитеры из иных миров, частые гости здесь в те давно минувшие времена, когда планета еще служила оживленным перевалочным пунктом в космических путешествиях между галактиками, которые оставили по себе память в виде заселенного чудовищами неба. Планета превратилась тогда в свалку. Инопланетяне, спеша из одних неведомых пределов в другие, столь же неведомые и отдаленные, избрали Землю выгребной ямой, у которой останавливались, чтобы облегчить свои корабли, избавившись от мусора и отходов.