Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 97
- Предыдущая
- 97/170
- Следующая
— Можно задать вопрос? — шепчет Жан-Клод.
— Только один, — предупреждает Реджи. — Нужно приступать к церемонии благословения, если мы хотим вернуться в базовый лагерь к ужину.
— Я просто хотел знать, — шепотом продолжает Же-Ка, — действительно ли Джомолунгма означает «Божественная Мать Жизни», как говорил полковник Нортон и остальные.
Реджи улыбается и передает вопрос Ринпоче с громадной головой. Старик — ему еще не исполнилось семидесяти, но выглядит он старше — снова улыбается и отвечает мелодично, похожей на молитву фразой.
— Не совсем так, говорит Ринпоче, — переводит Реджи. — Его Святейшество благодарит вас за вопрос. Он утверждает, что сахибы всегда дают здешним местам названия, которые им нравятся, не обращая внимания на настоящие. Название Джомолунгма, говорит он, можно произнести так, что оно будет означать «Божественная Мать Жизни», но те, кто живет рядом с горой, обычно называют ее по-тибетски, Канг Джомолунг, что означает нечто вроде «Снег Земли Птиц». Однако, по его мнению, такой перевод с тибетского имени горы, которую мы называем Эверест, слишком упрощен. Более точный перевод имени Джомолунгма, говорит Его Святейшество, должен звучать так: «высокий пик, который можно видеть сразу с девяти сторон, с вершиной, которая становится невидимой, когда подходишь ближе, такая высокая гора, что все птицы, пролетающие над ее вершиной, мгновенно слепнут».
Мы с Жан-Клодом переглядываемся. Думаю, мы оба уверены, что Его Святейшество нас разыгрывает.
Снова грохочет низкий голос Дзатрула Ринпоче. Реджи переводит.
— Его Святейшество решил, что наш умерший, Бабу Рита, удостоится небесного погребения завтра на восходе солнца. Ринпоче спрашивает, есть ли среди нас близкие родственники Бабу Риты, которые могут пожелать остаться на церемонию.
Реджи затем переводит вопрос на непальский, но шерпы не поднимают взгляда. Очевидно, родственников Бабу Риты среди них нет.
Не сговариваясь и даже не взглянув друг на друга, мы с Жан-Клодом встаем и делаем шаг вперед, почтительно склонив голову.
— Пожалуйста, — говорю я, — мы с другом хотим, чтобы нас считали родственниками Бабу Риты и оказали нам честь, разрешив присутствовать на церемонии погребения завтра утром.
Я слышу, как скрипят стиснутые зубы Дикона. И, кажется, могу прочесть его мысли: «Еще одно потерянное утро и потерянный день для восхождения». Мне плевать. И Же-Ка тоже — я в этом уверен. Бессмысленная смерть Бабу потрясла меня до глубины души.
Реджи переводит, и Его Святейшество дает разрешение. Затем Реджи говорит Норбу Чеди, который немного говорит по-тибетски и по-английски, чтобы тот остался с нами на ночь и помог, если потребуется, переводить.
Дзатрул Ринпоче кивает, и снова раздается его низкий голос.
— Пора приступать к благословению, — говорит Реджи.
Сама церемония благословения для всех нас, сахибов и шерпов, занимает меньше сорока пяти минут. Дзатрул Ринпоче что-то произносит нараспев своим хриплым голосом — я так и не понял, это связные предложения, молитва или то и другое вместе, — а потом один из старших лам жестом приглашает благословляемых выйти вперед и получить его или ее благословение. Реджи и Дикона приглашают одновременно, и настоятель взмахом руки приказывает преподнести им подарки: каждый получает изображение Тринадцатого Далай-ламы и кусок шелка, слишком короткий, чтобы служить в качестве шарфа. Реджи и Дикон низко кланяются, но я замечаю, что они не опускаются на колени, как шерпы. Реджи хлопает в ладоши, и четверо шерпов приносят подарок для Ринпоче: четыре мешка готовой цементной смеси. Дзатрул Ринпоче снова широко улыбается, и я понимаю, что цемент пойдет на ремонт чортенов и других относительно новых построек на территории монастыря, которые разрушаются потому, что сооружены в основном из глины, камней, слюны и добрых намерений. Четыре мешка — это груз одного мула во время перехода (и источник еще одного конфликта между Диконом и Реджи), но, судя по радости святейшего и других лам, подарок чрезвычайно ценный.
Когда меня вызывают вперед, я низко кланяюсь, и Ринпоче дотрагивается до моей головы предметом, который похож на белую металлическую перечницу, хотя Же-Ка сказал мне, что это одна из разновидностей молитвенного колеса. Вскоре все мы, сахибы, получили соответствующее благословение, и наступает очередь шерпов. Это занимает немного больше времени, поскольку каждый шерпа падает ниц на холодный каменный пол и ползет к Ринпоче, не поднимая головы и не встречаясь взглядом со святым старцем, чтобы получить его благословение.
Только у Пасанга такой вид, что он будет проклят, если его благословят; он наблюдает за церемонией с легкой улыбкой, удивленно, но уважительно, однако его не вызывают монахи, и он явно уже отказывался от подобного ритуала. Дзатрул Ринпоче, похоже, не обращает на это внимания.
Наконец ритуальное благословение заканчивается, шерпы уходят — не поворачиваясь спиной к Ринпоче и другим ламам, — и настоятель обращается к нам (Реджи переводит):
— Родственники умершего могут остаться для утреннего небесного погребения.
Затем Его Святейшество тоже уходит.
Мы с Же-Ка выходим из главного здания монастыря, чтобы попрощаться с Реджи, Пасангом и Диконом. Шерпы уже пустились в долгий путь к базовому лагерю.
— Вы можете пожалеть, что решили присутствовать на небесном погребении, — говорит Ричард.
Я спрашиваю почему, но Дикон игнорирует мой вопрос и заставляет пони пуститься в некое подобие галопа, торопясь догнать шерпов.
— Расскажите нам об этом Падмасамбхаве, воплощением которого считается нынешний Ринпоче, — обращается Жан-Клод к высокому доктору. — Он был человеком или богом?
— И тем, и другим, — говорит Пасанг.
— В восьмом веке Падмасамбхава принес буддизм в Тибет, — прибавляет Реджи. — Он завоевал Джомолунгму с помощью буддийской истины, а затем сокрушил злую силу всех демонов, богов и богинь горы, превратив их в защитников дхармы. Самая мрачная и самая могущественная из демонических богинь, королева небесных танцовщиц дакини, была превращена в белоснежный пик Джомолунгму, а ее юбки простираются до самой долины Ронгбук. Первый из построенных здесь храмов воздвигли на ее левой груди. Под ее вульвой погребена белая раковина, которая по сей день является источником доктрины дхармы и буддийской мудрости.
Я снова густо краснею. Сначала «яички», теперь «вульва»… Эта женщина предпочитает все говорить вслух.
— Если гуру Ринпоче, — тихо говорит Жан-Клод, — Великий Учитель, Великий мастер, сам Падмасамбхава победил всех богов и демонов и превратил их в последователей Будды, почему Дзатрул Ринпоче говорит, что они сердятся и что он попросит за нас?
Реджи улыбается и запрыгивает на своего белого пони.
— Горные боги, богини и демоны укрощены по большей части для тех, кто следует Пути, Джейк, — говорит она. — Для тех, кто овладел дхармой. Но неверующие и те, у кого вера слаба, по-прежнему в опасности. Вы уверены, что хотите посмотреть небесное погребение?
Мы с Же-Ка киваем.
Реджи что-то говорит шерпе Норбу Чеди, затем пускает пони галопом, вдогонку за шерпами и Диконом. Их фигуры уже растворились в серых сумерках. Доктор Пасанг кивает нам и тоже торопится присоединиться к остальным.
— Надвигается буря, — говорит он нам на прощание.
Все вокруг серое. Снова появились облака, пошел снег, а температура упала градусов на тридцать, не меньше.
— Муссон? — спрашиваю я.
Же-Ка качает головой.
— Этот фронт надвигается с севера. Муссон придет с юга и с востока, прижимаясь к Гималаям, пока не обрушится на вершины, словно цунами на низкий волнолом.
Из здания выходят два монаха и что-то говорят Норбу Чеди.
— Они покажут нам, где мы будем спать, — объясняет нам шерпа. — И еще будет легкая закуска из риса и йогурта.
Старые монахи — на двоих у них не больше пяти зубов — ведут нас в маленькую комнату, без окон, но с ужасными сквозняками, где, по словам Норбу, мы должны провести ночь, а на рассвете нас разбудят для участия в похоронах Бабу Риты. У нас одна свеча, три чашки риса, общая чашка йогурта и немного воды. На каменном полу расстелены три одеяла.
- Предыдущая
- 97/170
- Следующая
