Хуан Дьявол (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 8

• Предыдущая
• 8/60
• Следующая

- Моника, вижу твои причины, они взвешены и соразмерны; но оставь мне луч света, луч надежды. Не заключай себя в монастыре! Не возводи другую стену! Единственное, о чем я прошу. Когда расторгнут союз, связывающий тебя с Хуаном Дьяволом.

Моника вздрогнула, словно имя причиняло боль, словно один только его намек тронул за живое; но она взяла себя в руки и сжала губы. Только подняла голубые глаза и остановила их на Ренато, взгляд ее сверкнул стальным блеском:

- Почему бы тебе на оставить все это?

- К сожалению, я не могу. Позволь мне закончить. Когда расторгнут твой брак с Хуаном, ты будешь свободной и властной в своих действиях. Сможешь жить в мире при свете солнца. И есть тысячи вещей, которые могут заполнить твою жизнь, пока ты надеешься.

- На что надеюсь?

- Не знаю. На чудо, которым своей милостью одарит нас Бог, когда падут мои цепи, которые я заслужил носить. Знаю, ты не скажешь ни слова, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, насколько она мелочна. Ты знаешь, что она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой, думая о себе. Не могу сказать, что она предала меня как жена; но тем не менее, я привязан к ней, и из-за нее мне не хватает света твоих глаз.

Долгое время Ренато Д`Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, а Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце: почему эти слова любви звучат холодно и пусто; почему человек, которого она однажды полюбила, говорил эти фразы, которые она мечтала услышать раньше, и которые теперь ничего не вызывают в ней. Почему боль, которая казалась потухшей, поднялась в ее душе ответом в виде образа другого человека; и тогда в ней поднялась волна жалости к человеку, страдающему по ней.

- Я ужасно страдаю, Моника! Почему ты не говоришь, что тоже безутешно страдала по мне? Почему моя боль, которая теперь является местью, не доставляет тебе удовольствие?

- Я была бы глупой и жестокой.

- Ты была бы жестокой, но надеялась бы утолить обиду.

- Я не держу на тебя обиды.

- Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Так мертва теперь любовь ко мне?

- Да, Ренато, мертва… так непростительно мертва. Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?

- Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и было бы утешением думать, что, страдая с тобой, задевая раны друг друга, печалясь моей печалью, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а ты взываешь к моему, пока твои губы произносят молитву. Потому что из-за слепого эгоизма в любви было бы утешением знать, что мы умираем вместе. Понимаешь? Я не прошу, ни требую от тебя ничего. Только это, если оно есть в душе. Скажи, что ты страдаешь, плачешь из-за меня, и я клянусь, что я сотру твои слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!

- Я не могу, Ренато, не могу!

- Простите, если помешала, – извинилась мать-настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя были бесполезны. Этот сеньор имеет законные права, и…

- Хуан! – воскликнула Моника почти задохнувшись.

- Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.

Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Никогда еще он не был так суров, надменен, а взгляд сумрачных глаз не исполнен такого сарказма. Никогда еще не был так высокомерен горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледнев от гнева, а Моника задрожала, чувствуя, что ей не хватает сил, что она вот-вот упадет в обморок, пока монахиня с пониманием и благочестием поспешила к ней, чтобы поддержать. Вся сила, что в ней осталась, была во взгляде, пронзая им Хуана, словно испивая его образ. Как же она желала в течение всех прошедших часов, увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже из его уст выходят желчные слова!

- Думаю, пришел вовремя… по крайней мере для себя. Полагаю, для вас мой визит оказался сверх неприятным, но что же нам делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д`Отремон, Моника? Можешь уделить минуту, чтобы выслушать человека, которому у подножья алтаря ты поклялась следовать и уважать? Выслушаешь меня? Это не будет слишком большой жертвой? Не будет требовать чрезмерных усилий?

- Я думала, все уже сказано. – ответила Моника слабым голосом.

- По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти пришел вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать.

- Присутствие Ренато ничего не значит, – живо отвергла Моника. – Ты слишком плохо это истолковал.

- Черт побери, как сурово для него! – проговорил Хуан с откровенной иронией. – Впрочем, я не истолковывал. Слишком хорошо знаю, на что рассчитывать. Я не заставляю, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься. Можно или нельзя сделать так, чтобы нас оставили наедине?

- Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Если хочешь говорить, делай это в моем присутствии!

- Я мог бы это сделать, но хотелось бы знать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, мог бы добавить я. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это было отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.

- Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый…!

- Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.

- Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это одно из мест, которое вы уважаете; такие благопристойные, благородного происхождения, имеющие важные фамилии, знающие прекрасно, что комната для посещений не для споров подобного рода. Также я не думал, что подхожу под все типы посетителей. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.

Ренато поджал губы, с усилием сдерживаясь; он нервно повернул голову туда, где надеялся увидеть настоятельницу, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать злобе, которая душила его:

- Ты не будешь продолжать этот нелепый брак. Не будешь навязывать Монике свое присутствие. Она не хочет тебя видеть и слышать. Она уже достаточно тебя защищала. Благодаря ей, и только ей, ты на свободе, вместо того, чтобы заплатить за свои провинности. Недостаточно, чтобы оставить ее в покое? Оставь ее уже! Она больна и на пределе сил!

- Тем не менее, ей хватило их, чтобы подписать прошение о расторжении брака… Разве нет?

- Кто тебе сказал…? – хотел знать Ренато.

- Тебя не касаются мои источники информации. Теперь я вижу, что они верные.

- Уйди, оставь Монику в покое! Не я велю тебе, а она, которая молит своим поведением, взглядом, потому что слов уже нет!

- Нет, Ренато, – отвергла Моника, делая громадное усилие. – Нет. Ради Бога… Оставь меня наедине с Хуаном. Прошу тебя…

- Премного благодарен, – поблагодарил Хуан с холодным безразличием. – Я всегда надеялся, что ты будешь любезна.

Хуан проследил ироничным взглядом за удалившейся фигурой. Затем посмотрел на бледную женщину, упавшую в широкое кожаное кресло. Моника и вправду была на пределе. Теперь она плакала, плакала, прикрыв платком лицо, а ее всхлипы попадали в сердце Хуана, как ядовитые стрелы. Некоторое время он молчал, глядя на нее, пытающуюся остановить безутешные слезы, превращая его высокомерие в беспомощное и унылое милосердие.

- Хорошо, Моника. Не хочу мучить тебя. Полагаю, ты плачешь по своей невозможной любви. Невозможной по образу твоих мыслей. Но по крайней мере, тебя уже утешили преданность и верность Ренато.

- Хватит! – крикнула Моника гневно. – Если это все, что ты хочешь сказать…

- О, нет! Совсем нет. Я думал обо всем, что угодно, но только не о том, чтобы встретиться здесь, в монастыре, с кабальеро Д`Отремон. В конце концов, иногда я так наивен, веря, что кабальеро и знать искренне говорят об уважении и религии, положа руку на сердце. Ваши понятия так сложны, что я не могу их понять. Я как лягушка, которая квакает у пруда…

• Предыдущая
• 8/60
• Следующая