Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен - Страница 156

• Предыдущая
• 156/203
• Следующая

«Меня в пятнадцать лет уже выдали замуж», – сказала царица, повернувшись к нему, и он снова сконфуженно умолк. А я заметила, что матримониальные отношения – это отнюдь не то царство, в которое я стремлюсь войти.

«Стрела Купидона промаха не дает, – усмехнулась Елизавета. – И вскоре ты сама в этом убедишься».

Вот уже тысячу лет, дорогая царица, его стрелы постоянно от меня отскакивают, подумала я, но вслух этого не сказала и, естественно, согласилась с ее величеством. Однако она, как ни странно, тут же почувствовала неискренность моего ответа и предположила, что я, должно быть, предпочитаю замужеству общение с книгами. С этим я охотно согласилась и прибавила, что книги, в отличие от мужей, не имеют привычки сегодня рассказывать одно, а завтра другое. Дмитрий и Василиса, слушая мои дерзкие речи, только ерзали на своей скамье, чувствуя себя неловко в роскошных, взятых взаймы одеждах. Царица, уставшая от нравов двора, где адюльтер считался чем-то вроде развлечения, смотрела как бы сквозь меня, и золотые отблески огня играли в ее золотистых волосах. «Как странно слышать столь мудрые, достойные стариков, слова из таких юных уст», – только и сказала она.

Наш визит во дворец дал толчок новой волне сплетен; теперь все решали, кто же истинные родители Клары Косковой, и это страшно расстраивало моего приемного отца; потому мы решили, что лучше свести на нет мою краткую «карьеру» салонной диковинки и временно прекратить всякую светскую жизнь. Принятое нами решение как раз совпало с возвращением дяди Петра после полугодового пребывания в Стокгольме, и его особняк на Гороховой улице стал для нас вторым домом. Жена Петра Ивановича, бывшая актриса Юлия Григорьевна, стала нам верным другом, а на устраиваемых ею обедах я имела возможность встречаться с самыми различными представителями петербургского общества, причем общества куда более высокого интеллектуального уровня и куда более интересного, чем те люди, с которым я имела дело в великосветских гостиных. В доме дяди Петра бывали банкиры и химики, поэты и театральные режиссеры, чиновники и морские офицеры. Я по-прежнему читала запоем и многим авторам посылала письма, подписываясь «К. Косков», желая скрыть свой возраст и гендерную принадлежность. В архивах Хорологов до сих пор хранятся письма, адресованные некоему К. Коскову – например, от французского терапевта Рене Ланнека, изобретателя стетоскопа, от физика Хамфри Дэви[250] и от астронома Джузеппе Пиацци[251]. Возможности поступить в университет у женщин все еще не было, но шли годы, и многие либерально настроенные петербуржцы специально приходили в дом к Черненко, чтобы побеседовать на научные темы с «этой юной, но весьма рассудительной особой», которую про себя считали синим чулком. Со временем я, впрочем, получила несколько предложений руки и сердца, но ни Дмитрий, ни Василиса не выразили особого желания со мной расставаться, да и мне не хотелось снова становиться чьей-то «законной собственностью».

Кларе исполнилось двадцать лет; она готовилась в двенадцатый раз праздновать Рождество вместе с Косковыми. К празднику она получила чудесные подарки: сапожки на меху от Дмитрия, кипу нот для фортепиано от Василисы и соболью шубу от супругов Черненко. В моем дневнике есть запись о том, что 6 января 1823 года отец Дмитрий принес обет Иову и тайным Промыслам Божиим. Хор церкви Благовещения Богородицы пел, правда, в этот день весьма посредственно – у многих из-за холодов оказалось застужено горло и был насморк. Снега в ту зиму выпало особенно много, засыпало даже сточные канавы; морозная дымка окутывала улицы Петербурга, и солнца почти не было видно; с крыш свисали толстенные сосульки; из лошадиных ноздрей вырывались клубы белого пара, свинцово-серые воды Невы были скованы льдом.

Как-то после обеда мы с Василисой сидели в гостиной. Я писала письмо по-немецки по поводу осморегуляции гигантских деревьев одному ученому из Лейденского университета. Моя приемная мать проверяла сочинения своих учеников по французскому языку. В печи жарко горели дрова. Галина, наша домоправительница, зажгла светильники и, как всегда, принялась ворчать, что я своими занятиями окончательно испорчу себе зрение; вдруг мы услышали стук в дверь. Джаспер, наш маленький пес неизвестной породы, с лаем понесся в прихожую, царапая когтями пол, а мы с Василисой удивленно переглянулись: в тот день никто из нас гостей не ждал. Я выглянула в окно: за кружевной занавеской виднелась чья-то незнакомая карета, окна которой были закрыты шторками. Галина принесла нам визитную карточку, которую в дверях подал ей кучер, и Василиса с некоторым сомнением прочла вслух: «Господин Шайлоу Давыдов». «Шайлоу? Звучит по-иностранному, – сказала она. – Тебе не кажется, Клара?» Адрес Давыдова, однако, вызывал уважение: Сенная площадь. «Может быть, это друзья дяди Петра?» – предположила я.

«Мне сказали, что и госпожа Давыдова тоже ждет в карете», – сообщила Галина.

Неожиданно утратив все сомнения – позднее мне стало ясно, что это был Акт Убеждения, – Василиса сказала: «Ну так скорей пригласи их в дом! Господи, что они могли о нас подумать? Бедная дама наверняка замерзла!»

– Извините, что мы явились без приглашения и без предупреждения, – сказал, входя, подвижный мужчина с роскошными усами и звучным голосом, одетый в темный костюм явно иностранного покроя. – Госпожа Коскова и ее дочь, как я понимаю? Во всем виноват я. Я еще утром, до похода в церковь, написал вам письмо, в котором представился и подробно рассказал о себе, но тут одного из наших конюхов лошадь ударила копытом, да так, что пришлось врача вызывать. Из-за всей это суматохи я совершенно забыл проверить, было ли мое письмо вам доставлено. Итак, Шайлоу Давыдов, как говорится, к вашим услугам. – Он поклонился и с улыбкой вручил Галине свою шляпу. – По отцу у меня русские корни, но живу я в Марселе, впрочем, живу я где придется. Однако позвольте мне… – и я вдруг заметила в его русской речи некую особую, «китайскую», певучесть, – представить вам мою жену. Клодетт Давыдова, которая вам, мадемуазель Коскова, известна также под своей девичьей фамилией, ставшей также ее писательским псевдонимом: К. Холокаи.

Вот это неожиданность! Я действительно переписывалась с «К. Холокаи», автором философского трактата о трансмиграции душ, но мне и в голову не приходило, что это не «он», а «она». Смуглое лицо госпожи Давыдовой и ее пытливый взгляд выдавали ее левантийское или персидское происхождение. На ней было шелковое платье цвета голубиного крыла, а на шее – ожерелье из белых и черных жемчужин.

– Госпожа Коскова, – обратилась она к Василисе, – благодарю вас за проявленное гостеприимство по отношению к двум незнакомцам в такой холодный зимний день. – Она говорила по-русски немного медленней, чем ее муж, с величайшей осторожностью подбирая слова, чем невольно заставляла тех, к кому она обращалась, слушать ее с особым вниманием. – Нам бы, конечно, следовало подождать до утра и пригласить вас к себе, но имя «К. Косков», произнесенное всего час назад в доме профессора Обеля Андропова, я сочла неким… особым знаком…

– Профессор Андропов – наш друг, – сказала моя приемная мать.

– И великолепный ученый-лингвист, знаток классических языков, – прибавила я.

– И это действительно так. Так вот, профессор Андропов сказал мне, что «К» означает «Клара»; а потом на пути домой я случайно выглянула из кареты и увидела ту церковь, где служит ваш отец. Какой-то человек, похожий на домового, сказал, что вы, возможно, дома… Извините, но я… – Клодетт Давыдова спросила у мужа по-арабски, как по-русски сказать «поддалась искушению», и Шайлоу Давыдов подсказал ей.

– Но это же очень хорошо! – воскликнула Василиса, хотя все еще хлопала от удивления глазами, глядя на этих экзотического вида незнакомцев, которых, как я подозревала, сама же и пригласила, но потом совершенно об этом позабыла. – Мы вам, конечно же, рады. Мой муж скоро придет, а вы пока устраивайтесь поудобней, прошу вас. У нас, конечно, не дворец, но…

• Предыдущая
• 156/203
• Следующая