Целитель - Пройдаков Алексей Павлович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/64
• Следующая

– При нынешних способах отмазки, воевать пойдут старые, увечные и безродные!

– При нынешних способах баталий, – в тон мне сказал Новосёлов, – воевать надо мозгами, а не в рукопашной схватке. Слушай, это прописные истины и не знаю, почему я должен их тебе повторять. Ты ж – грамотный человек. Книжки пишешь… Тогда тебе ещё одна прописная истина. Жизнь наша – это никогда не прекращающаяся работа: физическая, умственная, внутренних органов. К числу подобных вечных работ надо отнести и то, что мы везде и всюду искушаемы тёмными силами, которые и заставляют нас подвергать сомнению всё, вместо того, чтобы просто верить.

– А если не получается просто верить? – спросил я, негодуя на друга. – Если воспитали нас в полном отрицании Бога? Если с детства внушали, что нет ничего такого? И вся эта скверна на душе до сих пор осталась: нет ничего. Попробуй, скажи детскому сознанию, что есть. Оно воспротивится, или просто взорвётся.

– У тебя не взорвалось? – спросил Новоселов. – Или взрывается?

– Да, периодически, – ответил я и похлопал по карманам в поисках сигарет.

Я знал, здесь не курят, просто привычка.

– Теперь скажи, только спокойно, – сказал его преподобие. – Тебя ведь не сразу привели в Небесный Храм? До этого тебе показывали нечто другое?

Я содрогнулся, вспоминая, нет, не раскалённые сковородки и языки адского пламени: чёрную землю, полное запустение; цепочки отчаявшихся людей, идущих в никуда…

– Показывали, Юра, показывали.

– Сидишь сейчас весь на нервах, – продолжил Новоселов. – А не надо бы. Верить надо.

– Верить? – переспросил я. – А как? Я мог бы тебе сейчас художественно описать, как я верю в Господа. И Библию читаю и молитвы знаю наизусть. Чего ещё? Но не могу я, подобно сотням вдруг уверовавшим, врать на эту тему.

– Они тоже не врут, а пытаются верить, – сказал Новоселов. – Что им делать прикажешь?

– Юра, я тоже пытаюсь, но пока не могу, а врать не желаю.

– Тогда переставай питать темноту выхлопами своей энергии. Стань добрее, терпимее. Зудит в тебе неведомая злость, ненависть, всё тебя раздражает, ты не желаешь видеть и слышать даже родных и близких, – найди в себе силы, прояви истинное мужество, дай себе секунду, чтобы подумать: я – искушаем. И отступит от тебя негатив. И хватит тебе этой секунды. И станет она бесценной. И не будешь ты питать тьму своей дурной энергией… Простые же истины.

– Ты думаешь? – переспросил я. – А тебя, Юра, тоже в своё время призвали в эту армию?

– Я сделал свой выбор, – ответил он. – Хотя мне тоже хотелось просто жить. Видишь ли, земля – территория тьмы, она сплошь материальна. Поэтому мы и пытаемся осветить её храмами, развеять звучанием колоколов. Отчасти помогает. Но только отчасти. Но нынешнее древнее зло уже не страшится распятия, оно может принимать любой облик и соседствовать с любой сутью. Оно в каждом конкретном человеке стремится задержать наступление Царства Божьего.

Он строго поглядел и добавил.

– Борьба, друг мой, идет за отдельные человеческие души.

Потом опять склонился над листком бумаги и сделал несколько решительных штрихов.

– Видишь? Круг – земля. Светлая сторона, тёмная сторона. Ты её трогаешь, она в ответ пружинит. Короче, каждое действие рождает противодействие.

И, заметив мой недоверчивый взгляд, почти равнодушно добавил.

– Обычные рекомендации. А насчет остального – жди, тебя призовут.

– Юра, я – простой человек…

– Слышал я уже! – перебил меня Новоселов. – Ты владеешь Словом. А Слово – оружие.

– Неужели всё дело в творчестве?

– А ты как думал? Тебе Дар не просто дан, а во имя чего-то…

– Скажи, Юра, а все мои, мягко говоря, приключения по жизни, это и есть расплата за дар?

– Можно и так, – ответил он просто. – Дорого достается, да? О твоих «смертях» могу сказать следующее: должен был ты умереть и команду на это дали, но потом или произошел сбой в программе, или решили, что ты ещё здесь необходим… Так думается. А раз ты оставлен, распорядись своим Даром, как полагается. И помни, если где-то зло поднимает голову в большом масштабе, значит, кто-то не доработал. Так будем дорабатывать везде и всюду. И прошу тебя, будь осторожней. Ибо тьма может нагрянуть внезапно. Это я тебе говорю как священник.

Я махнул рукой.

– Как быть осторожней? Чем защищаться?

– Будто бы не знаешь, – сказал Новоселов скептически. – Ведь знаешь. Ты уже даже человека пытался защитить подобным образом… Так знай, ты его и защитил. Божьим Словом! Иной защиты нет. Правда, защищение это прошло впустую…

Я вопросительно посмотрел на его преподобие, ожидая продолжения. Но он заявил:

– Всё. На этом всё. Больше я пока ничего не скажу. Чаю хочешь?

– А чего ты вдруг так взял и признался? – не утерпел я. – Чего не помурыжил ещё пару месяцев? Я тут хожу, жду, думаю, чуть ли не в истерики кидаюсь. А ты – вот он. Не страшишься?

– А чего? – усмехнулся Новоселов. – Друг мой, я знаю о тебе больше, чем ты о себе знаешь сам. И кто ты, и на что способен, и что…

– Ты хочешь сказать «в будущем»? – поразился я.

– Пей чай! – отрезал Юра. – Ничего я такого не говорил.

5

Подходя к трёхэтажному дому по проспекту Победы, в котором располагается редакция журнала «Лира», всегда ощущаешь приятный запах доброго гонтаревского табака: Владимир Сергеевич курил только трубку.

– Проходите, садитесь, рассказывайте.

– Всё в порядке. Работа идёт, жалоб нет, – отрапортовал я.

– Читаю иногда ваши корреспонденции, довольно неплохо, – отметил Гонтарев. – Хотя, в общем, газета слабая и, как мне кажется, это связано с её нынешним руководством.

– Думаю, вы правы, – ответил я, старательно подыскивая слова, потому что уже не единожды убеждался, что в большом городе и стены имеют уши, особенно если это редакционные стены.

Главным редактором «Вечерней столицы» недавно назначили журналистку со вздорным характером – способности ниже средних. В числе её основных заслуг значилось родство мужа с нынешним руководителем администрации города.

– Да что там «правы»! – раздражённо бросил Гонтарев. – Губит она газету и, боюсь, погубит окончательно, если только её кто-нибудь не остановит. Хотя, кому?..

– Знаете, в принципе, с ней можно как-то договариваться, – попытался я разрядить атмосферу. – Но вот две замши – это нечто несуразное.

– А когда три бабы руководят газетой, всегда жди беды, – ответил Владимир Сергеевич. – Это хуже, чем в открытом море на корабле. Там есть какая-то возможность выплыть, но здесь точно только тонуть. Тем более, одну из новоиспечённых замов я знаю.

Он неторопливо раскурил трубку, затянулся и продолжил.

– Посконская – настоящий шизоид. Она – больной человек, причём, в прямом смысле этого слова. Ей лечиться надо, а не газетой руководить.

– Другая не лучше, – подтвердил я. – Такая блестящая внешность и такие идиотские замашки.

– Голубоглазая Лена? – спросил Гонтарев. – Любимые слова, которые она применяет к месту и не к месту – «вау» и «бест»?

– Именно. Честно говоря, Владимир Сергеевич, я думал, с кадрами в столице дела обстоят получше.

– Проблемно это, – бросил он. – Проблемно всюду. Здешний журналистский мир – это, как и везде, несколько имен, с которыми можно иметь дело, и много, с которыми лучше никогда не иметь никаких дел.

Он порылся в бумагах на столе, вытащил одну и сказал.

– Ваша «молдавская элегия» пойдет в одном из ближайших номеров, она мне очень понравилась. Лирическая такая, чем-то напомнила Иона Друцэ.

Я искренне обрадовался.

– Спасибо за сравнение, Владимир Сергеевич! Бадя Ион – прекрасный художник.

– Но пригласил вас приехать вовсе не за тем, что это сообщить. У вас как со временем?

– В каком смысле?

– Понимаете, мой хороший знакомый по Алмаате, нынешний директор Русского драмтеатра ищет человека на должность завлита, и я порекомендовал вас.

Неожиданно. В памяти сразу всплыли Михаил Булгаков, Мухтар Ауэзов.

• Предыдущая
• 40/64
• Следующая