Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 42

– Ты урод. Ты моральный урод. Ты и все вы тут!

– Ну, так вали отсюда!

– У меня есть причины оставаться здесь, знаешь ли. И можешь меня запугивать сколько угодно – мне пофигу. Я не буду перед тобой унижаться!

– А картошку чистить?

– Ооо, – Макс уронил нож и спрятал лицо в ладонях. Заплачет? Я смотрел на сгорбленные плечи, на длинные узкие ладони, но особенно, почему-то, цепляла взгляд выступающая косточка за ухом. Несколько секунд – и он вновь поднял взгляд. Не плачет. Только взгляд усталый и тени под глазами. – Да не умею я чистить эту блядскую картошку! И вообще! Ты можешь просто заткнуться?

– Не могу. Не будешь извиняться? – последний шанс для него. Мало кто отказывается.

– Не буду! – Макс мрачно отрезает от картофелины почти половину.

– Ну, и правильно, – я даже обрадовался. Нет, ну вы только посмотрите, а! А ведь остальные извинялись. Прав я, не прав – неважно.

Я, кстати, давно понял, что это неважно – кто прав, кто виноват, что справедливо, что правильно, а что – нет. Важен только результат. Итог.

А сейчас мне безумно важно, чтобы Макс продолжил со мной общаться. Да, я мог бы устроить ему все эти радости, о которых говорил. Тут есть такие, кто бы делал это из любви к искусству, а уж если я попрошу… намекну… посоветую… Не сам, конечно, не сам. Я не дурак так подставляться, Макс – из богатой семьи, и, если что, расследовать будут. Но всякие там Евсеевы – да у них и мозгов-то нет! Они бы сделали всё, что угодно, а потом бы, пожалуй, и в колонию загремели. Но я не хочу. В самую первую минуту, когда увидел его там, в туалете – не захотел. И только это имеет значение. Всегда – только я.

– Правильно? – как-то растерянно переспрашивает он.

– Конечно. Я вот никогда ни перед кем не извиняюсь. Если кому-то надо со мной помириться – он мирится. А если нет – то мне он, тем более, нафиг не сдался, – это правда. Не полная, но, всё-таки, правда.

– Да… Ты определись, чего тебе уже надо, а?

Чего мне надо? Это я давно уже знаю. Чтоб всё шло, как я хочу. Чтоб все слушались только меня. Чтоб всё шло, как я запланировал, и чтоб мне было весело.

– Я хочу, чтоб ты с Ленкой не ебался.

– Да не ебался я с ним! – Макс бросил наполовину почищенную картошку обратно – вместе с ножом. – Ты меня за кого держишь, вообще? За Толика Евсеева? Вы тут все, – он встал и заметался по маленькому помещению, – вообще ничего не понимаете! Если я – гомосексуалист, это не значит… В смысле, сами, что ли, лучше? Конечно, большинству из вас реально похрен, лишь бы дырка была! А мне, – он развернулся и уставился в упор, глаза у него стали яркие-яркие – словно до отказа налились цветом – серо-зелёные, – мне не похрен! Мне нравятся парни и всегда нравились, я это признал для себя, и у меня с сексом с четырнадцати лет проблем не было! Вы мне все в этом плане только завидовать можете! Но нет, я же, блядь, пидор! Я же хуже всех! Только мне похрен, чего вы там все скопом думаете, и знаешь, почему? Потому что вы все – стадо баранов, и по жизни будете баранами. А я – нет! У меня интересная жизнь, у меня куча увлечений, друзей, у меня всё в порядке с сексом, у меня денег полно, я красив, и, если дотерплю здесь до середины декабря, уеду учиться в Англию! Вот!!!

Я даже картошку чистить перестал. Интересные разговоры.

– Стадо баранов, говоришь?

– Да, – Макс остановился и смотрел с вызовом, – я от своих слов не отказываюсь.

– И не надо, ты ведь прав. Макс, не мельтеши, сядь спокойно. Люди – бараны, это ты верно сказал. Только им не говори, обидятся.

– А ты что, типа, на правду не обижаешься?

– А ты не понял? Я – не все. Видишь ли, Макс, я не думаю, я знаю: люди – бараны. Они боятся и слушаются. Но не все. И тот, кто не все – того они и слушаются. И ты – не все. Гей ты там или кто ещё – это уже не важно. Я не знаю только, зачем другим об этом знать. Я вообще об этом нихрена не знаю, как там у вас, настоящих геев, всё это, и знать не хочу. Да и, может, ты вообще ничего не это – просто хуйнёй страдаешь и выпендриваешься. Просто есть кое-что, что мне не нравится. Леночка – не нравится. Я тебя с ним поймал – я тебе въебал. Если тебя это не устраивает – можешь валить от меня. Как это будет – ты сегодня немного посмотрел. Как будет дальше – ты, примерно, себе представляешь. За тебя тут с радостью возьмутся, именно потому, что ты – не они, не такой.

– Ты, как будто, не возьмёшься…

– Нет, – я продолжал развивать мысль, подводя Макса к правильному решению, – мог бы, но нет. И не в деньгах дело, зря ты про меня так. Мне нравятся не такие как все, понимаешь?

Макс смотрит, и я вижу, что он доволен. Прячет это, но ему нравится, что я подтвердил его мнение, что он особенный. Я не только бить, я ещё и уговаривать умею. Я всегда знаю, что человеку сказать, чтоб он мне поверил. Так же, как знаю, куда ударить.

– И что? – осторожно спрашивает Макс, присаживаясь обратно на стул и беря в руки ножик.

– Давай общаться, Макс, – я смотрю на него, не отрываясь, ловлю его взгляд, – сам суди, ну с кем тебе тут ещё? Ты прав, тут большинство – мусор, падаль. Если и есть приличные люди, то только рядом со мной. Знаешь, я сначала думал, ты – обычный тупой мажор, я таких тут навидался. Тем более, ты всем ходишь и говоришь: «Я гей». А потом понял – нет, ты не такой, – Макс вглядывается в меня внимательно, настороженно, он ждёт от меня именно этих слов, – хотя, наверное, с самого начала понял. Я, с кем попало, близко не общаюсь, заметил? Так что решай.

– Ну… – Макс вертит в руках ножик, – знаешь, а вот мне не нравится, когда мной командуют.

– Ну, так не давай собой командовать.

– Да ты только и делаешь...

– Мне позволяют.

Мы сидим, молчим. Макс думает, картофелина в его руке измочалена до безобразия. По ходу, он, и впрямь, её первый раз в жизни держит. Я жду, что он решит. А неважно, что он там решит. Я хочу продолжать с ним общаться и всё. И поебать, кто там что думает.

– Ты такой непоследовательный… Ну, знаешь, ладно, – наконец выдаёт он, – давай общаться.

Ххх... Как будто горло воротником давило, а тут я его расстегнул.

– Только давай договоримся – без этого твоего всего! Я сказал, я решил и так далее. Я к тебе нормально – ты ко мне нормально. И руки не распускай, хорошо? Что за привычка дурацкая, чуть что – бить? Ты, знаешь ли, больно бьёшь!

Я, против воли, улыбаюсь. Вообще оборзевший Макс – сидит и мне ещё предъявляет! И это при том, что вполне может у меня оказаться в бачке с очистками, совершенно свободно.

– Ты, вообще… Ты нормально улыбаться можешь?!

– А? – я недовъезжаю, к чему это он.

– Не корчить вот так рожу, мол, тебе на всех всегда плевать! Думаешь, это круто выглядит?

– А, ты в этом смысле, – до меня дошло и я, машинально, потёр правую щеку, – не могу. У меня тут мышцы парализованы.

– Что?! Как?! – Макс явно смутился.

– Да вот так. В драке по голове прилетело неудачно года полтора назад. Сотрясение, пару швов наложили и пол-лица парализовало… Ну, отошло-то быстро, только вот теперь так и получается, – пояснил я. Подумаешь, дело большое, улыбка там! – Говорят, что восстановится, но и хуй с ним, если честно, это жить не мешает.

– О, ну, ладно… Прости, просто это выглядит так странно… Ну, и что мы теперь, мирись-мирись-мирись и больше не дерись?

– А вот этого не обещаю.

– А если будешь драться, то я буду кусаться.

– А я тебе зуб выбью. Хотя, как пойдёт.

Макс затыкается и пытается чистить картошку. Я замечаю, что он отколупывает кусочек и пытается жевать. Морщится.

– Ты есть хочешь? – соображаю я.

– Ну, вообще-то, да, я сегодня целый день толком ничего не ел.

– Ща погодь, всё будет, – я встаю и иду в соседнее помещение. Отлично, Мася на месте.

– Мась, подгони нам тушёнки пару банок и хлеба!

– Хуя ли у тебя аппетит, Стасик!

– Хуя ли тебе не хватает! Сколько этой тушенки мимо нашей жратвы идёт? Давай-давай, и я не знаю, чайку налей, что ли… Печенье там есть, что-нибудь такое?