От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Кайзергрубер Фернан - Страница 28

На следующий день мы снова переправляемся, на этот раз через реку Лабу, и теперь вдалеке можно прекрасно видеть предгорья Большого Кавказа! Я смеюсь про себя, когда вижу лица солдат, остановившихся посмотреть, как мы катим таким выездом! Одни изумлены, другие ошеломлены, но затем, как и мы, начинают смеяться. Мой верблюд невозмутимо вышагивает вперед, и порой лошадям не хватает дыхания, чтобы не отставать от него, потому что шаг верблюда быстрее лошадиного, но недостаточно быстрый для их рыси. Поэтому время от времени я даю Андре возможность догнать нас. Иногда Андре сам пускает лошадей рысью и равняется со мной. На протяжении пяти часов мы представляем собой этакую своеобразную кавалькаду, которая быстро продвигается вперед; вечер застает нас в крошечной деревушке, затерявшейся в этом безбрежном пространстве! На самом деле мы оба действуем безрассудно, когда останавливаемся на ночь – ни с кем не познакомившись, таким табором и в таком глухом месте, – на милость первого встречного партизана. Будучи солдатом, всегда нужно спать вполглаза. Но видимо, есть еще Бог, который бережет дураков вроде нас, – или здесь, по всей видимости, больше нет большевиков.

14-го мы возобновляем движение к Майкопу, в который прибываем днем. Нужно переехать небольшой мост – и какой сюрприз! Кто это на том берегу? Наш командир! Рядом с ним лейтенант Жан В. и, немного позади, старый приятель, Ги В. Приближаясь к нашему командиру, мы оба принимаем исполненный достоинства вид.

Южный фронт. Боевые действия в России, 1941–1942 гг.

– Так-так, Кайзергрубер! Это что еще такое? – говорит он мне и указывает в сторону моего «рысака».

– Верблюд, мой командир!

– Да, я сам вижу, – неодобрительно, но и без осуждения, отвечает он, – но откуда взялось это животное?

– Мне его отдали.

– Вот как! Верните его тому, кто вам его дал!

– Но, мой командир, туда три дня пути.

– Ну и что? Делайте, что вам приказано.

– Слушаюсь, мой командир, но в таком случае мне понадобится Marschverpflegung – паек на дорогу.

– Тогда отправляйтесь к fourrier – квартирмейстеру.

– Благодарю вас, мой командир.

Пока продолжался этот короткий диалог, я не мог видеть лицо лейтенанта Жана В., оказавшегося, когда я слез с повозки, чтобы доложиться командиру Липперту, чуть левее меня, зато вижу веселую физиономию моего товарища В.! Он показал нам, где найти квартирмейстера, и по пути нас вышло поприветствовать множество наших товарищей, покатывающихся со смеху. Мы получили пайки и направились в сторону пригородов. Разумеется, мы и не собирались возвращаться далеко назад. Парня из Tross – обоза – уже предупредили, и он тут же забрал в свое хозяйство обоих лошадей и повозки. Затем мы прошли еще несколько сот метров в сторону пригорода, и я принялся расспрашивать людей в надежде обменять слишком уж бросавшегося в глаза верблюда на более скромную лошадь. Сделка была заключена очень быстро.

У нас мелькнула было мысль устроить себе отпуск на 48 часов, но все же мы решили вернуться в роту, которую, к нашей радости, быстро нашли: нашу 3-ю роту. Дабы не привлекать внимания и избежать риска встретиться с нашим командиром, дожидаемся наступления темноты, чтобы проскользнуть в расположение роты. Сказано – сделано, и немного погодя мы находим себе квартиры, где уже разместились старшина Дасси и другие товарищи, включая Шаванье. Наши недавние хождения утомили нас, и мы, не откладывая в долгий ящик, отправляемся спать. Двое наших товарищей уже удобно устроились в постели, и очень хорошо, что успели. Поскольку нам пришлось довольствоваться твердой землей.

В самый разгар сна раздались резкие свистки и, кажется, я слышу звук горна – если только мне это не снится. Открываю глаза. Посыльный Пакю, ординарец капитана Чехова, сообщает, что объявлена тревога и что мы должны быть готовы выступить. Я успел насладиться лишь несколькими часами сна, но что тут поделаешь? Чуть было не забыл, что я военнообязанный. Нетрудно себе представить, что выпавший на нашу долю месяц самостоятельного похода и абсолютной свободы довольно сильно отдалил нас от строгостей дисциплины! Нелегко к ней возвращаться, но ничего не поделаешь. Мы сами выбрали такую жизнь, поэтому обязаны подчиняться! Все ищут в темноте свои вещи и снаряжение, и те, кто уже встал, натыкаются на тех, кто еще лежит. Мы строимся на дороге перед избой, и в течение получаса колонна приходит в движение. Определенно, отдохнуть мне не удалось!

Похоже, мы направляемся в сторону Туапсе, и это не секрет! Идем всю ночь и достигаем первых предгорий столь желанных Кавказских гор. Разговариваем мало, потому что устали и из-за высоты тяжело и часто дышим. Наступает рассвет и прогоняет ночь, на солнце марширующие колонны отбрасывают тени. Понемногу оно рассеивает утреннюю дымку, и в отдалении прорисовываются вершины гор. Мы шагаем и поднимаемся все выше, наши глотки пересохли. Края дороги заросли терновником с желтыми ягодами, искушающими нас утолить ими жажду. Поскольку никто не желает брать риск на себя, то пробую их я. Они горькие, очень горькие, но утоляют жажду. Разжевываю несколько штук. И еще жесткие; ну все, хватит, кто знает, какие могут быть последствия. Взбираемся все выше и выше, и панорама перед нами раздвигает границы. Можно видеть все дальше и дальше, и, как обычно, над колоннами, движущимися по долине, высоко в небо поднимаются клубы пыли. Внизу, слева от дороги, на высоком плато, вижу пастуха со стадом овец, но они метров на двести-триста ниже нас. Разумеется, сначала я заметил стадо, потом уже пастуха и собак, сгоняющих животных, которые так и норовили разбежаться.

Днем, сквозь марево, в отдалении вырисовывается городок. Поначалу я различаю минареты и купола, а потом уже все остальное. Мы на землях ислама! Это первые минареты, которые я когда-либо видел, и я вспоминаю о стране Аладдина. Но наше испытание не имеет ничего общего с «Тысячью и одной ночью»! Продолжаем взбираться все выше и к вечеру разбиваем палатки на горном хребте. Ночью здесь намного холоднее. Мы ощущаем, что находимся на высоте, хоть и не слишком большой.

На следующее утро еще немного поднимаемся вверх, затем спускаемся, и снова вверх. Городок внизу, в долине, – это Абадзехская[43]. В полдень мы достигаем хребта, который некогда покрывал лес, но теперь от него мало что осталось. На самом деле сейчас это только валяющиеся на земле ободранные стволы деревьев, поваленные каким-то великаном. Взрывы бомб или снарядов почти начисто стряхнули все листья с деревьев и редких уцелевших кустов! Словно гору потряс некий катаклизм, превратив все вокруг в почти лунный пейзаж! Стрелковые ячейки пехоты перемежаются с воронками от снарядов, и в тех и других десятки трупов – русских и немецких, все вперемешку. Позиции несколько раз переходили из рук в руки, и теперь наша очередь занять их. В каждой ячейке по нескольку трупов. В той, что занял я, два русских и один немецкий, один на другом. На бруствере открытая банка тушенки и бакелитовая масленка, в которой еще осталось масло, растаявшее и прогорклое. Хлеб в сухарных мешках. Чтобы как-то убить время, мы перекусываем. Отдыхаем здесь где-то пару часов и получаем приказ сниматься. 1-й взвод 3-й роты собирается занять позиции, чтобы прикрыть левый фланг. Мы уходим, оставляя позади это место недавнего апокалипсиса. 1-й взвод находит живого русского, прятавшегося среди трупов, – русского, который пополнит ряды нашего хозяйственного взвода.

Мы спускались добрых полчаса; затем снова вверх, не менее двух часов, если не больше. Подъем очень утомителен. Тяжелый обоз двигался другим путем, вдоль железной дороги Майкоп-Туапсе, и только легкий обоз следовал примерно тем же маршрутом, что и мы. Вот почему нам приходится тащить на себе все снаряжение и наш марш такой трудный. Тем не менее в Майкопе нас «произвели» в Leichtgebirgsjäger – легкие горнострелковые части, имеющие при себе лишь необходимый минимум, дабы сохранять максимальную мобильность.