Год дракона (СИ) - "Civettina" - Страница 67

Однако это хоть и тяжелой, но все же спокойной жизни пришел конец. Как-то осенью горизонт затянуло дымом костров: на город надвигалось войско дикарей. Их кони были приземисты и выносливы, да и сами дикари были невелики ростом, но ловки и юрки. Они носили одежды из шкур, от них пахло зверьем и дымом. Они нападали на города и деревни, сжигая их дотла, убивая всех мужчин и уводя в полон женщин и детей.

Зря Яска надеялся, что Бажай придет защитить семью: дружина осталась оборонять город. Многие мужчины в деревне пытались спасти свои семьи, пытались биться с захватчиками, но безуспешно. Дикари были опытными воинами, которые с легкостью одолевали земледельцев и ремесленников. Яска тоже, спрятав в доме мать и сестре, вооружился топором и приготовился биться с врагом.

Первая же его стычка с налетчиками закончилась удачно и неудачно одновременно. Дикарь, немолодой уже мужчина с кривым шрамом вместо левого глаза, замахнулся на паренька кривой саблей. То ли отсутствие глаза помешало всаднику хорошо примериться, то ли Яска оказался ловчее, чем враг рассчитывал, только успел парнишка поднырнуть под саблю и, тут же выпрямившись, всадить топор врагу в спину. Лезвие застряло в правой лопатке воина, а лошадь понесла его дальше, вырвав топорище из рук Яски. Враг ускакал, умирая и унося с собой единственное оружие. Оставался еще нож с коротким лезвием, но для войны он не годился.

Яска бросился в дом, припер дверь столом и скамьей, но дикари не врывались в низенькие лачуги – они поджигали их. Соломенные крыши занимались яростно, а ветер перебрасывал пламя с дома на дом. Гонимые страхом, люди выбегали на улицу, где их поджидали вооруженные дикари.

Яска понял, что их лачуга горит, когда крыша подозрительно затрещала и в горницу повалил едкий белый дым. Парень разобрал завал у дверей и вместе с семьей устремился прочь из горящего жилища. Слепая мать не удержала руку обезумевшей от страха Малуши, и та побежала с визгом по улице и тут же угодила под ноги выскочившему на перекресток коню. Все это произошло так быстро, в одно мгновение: вот Малуша еще бежит, визжа, а вот она уже лежит на земле с проломленной головой, и алая кровь смешивается с подсохшей грязью.

Мать не видела этого. Потому что была слепой, а еще потому, что ее почти сразу же убил другой всадник – одним взмахом отсек ей голову, словно она была не человек, а тыква.

Яска пытался увести с этой бойни Цветану. Кругом слышался треск огня, чадили догорающие дома, хрипели кони, дикари перекрикивались на своем лающем языке. Дым застилал деревню серой завесой, ел глаза, жег горло. Уворачиваясь от коней, бегущих и падающих людей, Яска тянул сестренку к лесу, где можно было укрыться от набега.

Однако дикари разорили уже не одну деревню и прекрасно знали, куда побегут спасаться жители этой. Едва брат с сестрой выскочили за пределы деревни, наперерез им ринулся всадник, карауливший таких беглецов за околицей. Он нагнал их почти у самого леса, схватил Цветану за косу и рванул на себя. Сестренка закричала – то ли от страха, то ли от боли, упала на спину, а Яска, вдруг озверев от ненависти, вцепился дикарю в сапог и в кожаные штаны и выдернул из седла.

Упав, всадник тут же вскочил на ноги и обнажил кривую саблю, готовый зарубить наглеца. Яска видел его молодое, еще не знающее растительности лицо: дикарь был чуть старше него самого. Глаза у него горели яростно, как у дикого зверя. Издав нечеловеческий вой, дикарь замахнулся оружием, но Яска успел перехватить его руку. Парни начали бороться. Видимо, дикарю было несподручно биться пешему, а Яске сил придавала ненависть и образ убитой Малуши. Парни пыхтели, награждая друг друга ругательствами – каждый на своем языке, но смысл высказываний оба понимали хорошо. В какой-то момент Яска начал одолевать противника и почти уже завладел его кривой саблей, как вдруг ощутил резкую боль в животе. Руки стали очень быстро слабеть, ноги подкосились. Яска из последних сил старался удержать саблю дикаря, но тот толкнул его в грудь. Яска упал и только теперь ощутил, что вся рубаха его и штаны мокрые насквозь и прилипли к телу. Он перевернулся на бок, чтобы позвать сестренку, но той и след простыл. Яска прижал руку к животу, ощутив, как пальцы склеивает теплая вязкая жижа, и закрыл глаза.

Больше Дима ничего не помнил из той жизни. Он даже не мог сказать, что она была самой его удачной или любимой. Просто возвращаясь в памяти к той осени, он страстно желал знать, что случилось с Цветаной. Удалось ли ей добежать до леса, а если да, то смогла ли она там укрыться от дикарей? Осталась она жива или погибла в тот день, а если выжила, то как сложилась ее судьба? Увезли ее в плен или она нашла укрытие в городе? Разыскала ли Бажая?

Почему-то эта недосказанность и неизвестность до сих пор мучили Диму, как будто он все еще был ответственным за жизнь сестры.

***

На озеро опускались сумерки, облепляя лес синеватой мглой. Твари, видимо, решили дождаться наступления темноты, когда у них будет преимущество, потому что во мраке они видели так же хорошо, как и днем, чего нельзя было сказать о Настасье. Правда, она была не простым человеком. Рональд учил ее не только драться на мечах, но и сражаться в темноте. Конечно, девушка не обладала таким зрением, чтобы видеть врага, но она могла его чувствовать: слышать его дыхание, звук шагов, ощущать движение воздуха, улавливать запах. Застать ее врасплох твари или хищному зверю было сложно, и Рональд надеялся, что это умение даст его соколу шанс не пасть в первые секунды нападения.

Дима напрягал все органы чувств, чтобы успеть заметить приближение врага раньше Настасьи и подать ей сигнал. Но лес медленно и неотвратимо погружался в ночь. Просыпались ночные птицы, перекрикивались совы, где-то далеко выводил рулады волк. Настасья улеглась в зарослях, укрывшись плащом от прохлады, поднимавшейся с озера. Дима знал, что она не уснет: служение лигам давало много преимуществ и умений, и одним из них была депривация сна. Ошейник помогал Настасье управлять собственными физиологическими процессами, поэтому она могла не просто притупить сонливость или чувство голода, но и вовсе избавиться от них на какое-то время. Тем не менее Дима считал своей обязанностью охранять ее покой.

Рональд ворчал, что он неравнодушно относится к людям:

– Им нельзя сочувствоваить или помогать. Они должны развиваться самостоятельно. Сами должны преодолевать трудности, принимать решения, мучиться. Облегчать их участь – значит играть против их души.

Дима соглашался. Слова командира были истинны, но иногда что-то внутри Димы – не душа, нет – откликалось на того или иного человека. Одним хотелось помогать, других – убить. Он старался сдерживать и тот, и другой порыв, понимая, что они свидетельствуют о его несовершенстве. Несовершенным лигам положено вернуться в людской мир и продолжить свое совершенствование в человеческом образе, а этого Дима боялся. Боялся, потому что жизни, что он прожил человеком, принесли ему много боли, страданий, лишений, страха и ненависти. Очень редко в них были моменты истинного счастья. И потому Диму удивляло: как его допустили в стан лиг? Почему посчитали годным, ведь одним из главных критериев достижения людского совершенства было как раз умение быть счастливым.

Командир говорил, что у каждой души свой путь на вершину. Они, души, все разные, ни одна не похожа на другую, как не похожи снежинки, падающие в один сугроб. И для развития каждой души планировщики подбирают свои, оптимальные условия.

В сложную систему взращивания людских личностей Дима не вникал. Он, как и Рональд, как Цезарь и Иззила, был охотником, и на этом поприще он, как и его друзья, должен был достичь высшей точки – и после этого слиться с другими такими же совершенными лигами в единый Абсолют. А потому вмешательство в чужие сферы, например, в деятельность планировщиков, было чревато откатом назад. Кроме того, такие посягательства мешали работе планировщиков, которые, между прочим, тоже стремились к Абсолюту.