Неприкосновенное сердце - Савицкая Анастасия - Страница 90

— Самое большое преступление — страх, — взял я ее лицо в ладони. — Не позволяй страху стать твоим препятствием. И тебе нужно простить себя. Это самый красивый поступок. Не будет выгоды никому от того, что ты будешь злиться или ненавидеть себя.

— Что ты всегда делал по отношению ко мне? — уловил я проблеск ее улыбки.

— Я всегда открывал тебе дверь, — достал я пиццу, отдавая ей тарелку.

— Ты серьезно? — усмехнулась она.

— Даже когда был зол, и ты ненавидела меня, я всегда открывал тебе дверь, и ты позволяла мне это делать.

— Эмили говорила, что мы, кажется, ладили, — вытерла она рот ладонью. — И довольно неплохо.

Я смотрел на ее улыбку, и все становилось на свои места. Она была женщиной, которых я видел каждый день по несколько раз, но все же Донна была особенной. Есть у каждого особенные люди. Люди, которые вне конкуренции. Они родные по-особенному. Они важны. Донна может кричать и оскорблять меня, но это ничего не изменит. Все ее недостатки особенные. И она всегда остается особенной.

— Знаешь, у Эмили есть раздражающая привычка, Ди, — дал я ей еще один кусочек. — Она всегда права. И каждый раз, когда она открывает рот, трудно сохранить чувство собственного достоинства.

— Это правда, — засмеялась она наконец. — Но знаешь, — перевела взгляд куда-то в даль. — В жизни есть справедливость. В итоге каждый получает то, что заслужил. Все мы отвечаем рано или поздно за свои грехи. И если я забыла всех, кого любила, значит я тоже за что-то плачу.

— Да, но все страдания также вознаграждаются в один прекрасный день.

— Но потом бумеранг ебнет тебя с такой силой, что ты будешь в полной жопе, — я промолчал, и она снова перевела она свой взгляд на меня. — Думаешь, я подхожу тебе такой? Такой, которая не помнит ничего?

— Будь ты сама по себе другой, я бы никогда тебя не полюбил.

Я поцеловал ее в губы и прижал к себе, когда она доела пиццу. Донна не таяла больше в моих объятьях, как прежде, но и не была напряжена, как несколько дней назад. Она позволяла мне касаться ее, но держалась на расстоянии. Я обнял ее обеими руками и уткнулся ей в шею, вдыхая ее запах. Я был помешан на этой женщине. Даже нет, я пристрастился к ней. Она превзошла все возможные придуманные миром пристрастия, и я был полностью охвачен. Я сделаю все, что угодно, ради этой женщины. Я оставлю весь мир, просто чтобы держать ее в своих руках.

«Встречаешь сотни людей, и никто из них не трогает, а потом кто-то один меняет всю твою жизнь. Навсегда». Джейми Рэйди.

— Какой ты меня знал, Адам?

— Ты была той, которая не любила подчиняться, — усмехнулся я. — Ты не терпела унижений и приказов.

— Я хотела равноправия?

— Нет. Ты сама не знала, чего хотела, но ты не шла на поводу и подчинялась только тогда, когда сама этого хотела.

— Я выписываюсь и буду жить у Эмили, — сказала она тихо. — Я благодарна тебе, Адам. За все.

— Донна, не отталкивай меня снова, — взял я ее руки в свои ладони. — Пожалуйста.

— Я не отталкиваю тебя, Адам. Я тебя просто не знаю. И ты не знаешь меня, потому что то, что я помню о себе, так это совсем не то, что помнишь ты. Я была доброй и веселой и всегда позволяла помогать себе. Но то, что случилось со мной, говорит о том, что я обречена на жизнь с несчастьями. Потому что я больше никогда не вспомню ничего, что причиняло мне боль. Возможно, ты хороший человек, но дело в том, что, если ты не со мной, значит, ты ушел. Или дал мне уйти. Зачем ты мне? Зачем я тебе? Если ты любишь, значит делаешь это, несмотря ни на что.

— Донна...

— Нет, Адам. Мы не знакомы. И если у нас все было так сложно, не знаю, стоит ли ставить зеркала в квартире.

— Что ты имеешь ввиду?

— А зачем видеть тело без души?

========== Глава 16 ==========

Томпсон писал: «Это ненадолго. Надолго ничего не бывает. Но сейчас я счастлива».

Я проснулась с самого утра и улыбнулась солнцу, пробивающемуся в окно. Повернув голову, остановила взор на тумбе, на которой стояла красная роза в прозрачном куполе небольших размеров. Эта роза была словно из сказки «Красавица и чудовище». Еще лежала записка, и когда я потянулась и развернула лист бумаги, начала понимать, почему именно Адама ранее выбрало мое сердце.

«Боль — это часть жизни, Донна. Мы должны ее чувствовать. Она делает тебя не только сильнее и мудрее, но еще помогает понять, что на самом деле, несмотря ни на что, жизнь меняется, но все же двигается дальше. Не нужно жалеть и изводить себя, милая. В каждом из нас свое сумасшествие. И ты... Донна, ты такая сумасшедшая. У нас всегда было так много мыслей, и ты чаще, чем я, не знала, как их выразить словами. Ты бы быстрее их станцевала что ли, на что я всегда мысленно улыбался. Ты научила меня сочетать крайности. После встречи с тобой я узнал, как действует наркотик. Моё привыкание к тебе началось с самого первого раза, с самой первой твоей улыбки, с первых твоих объятий. Самая первая доза была обречением. Твоя улыбка и твое сердцебиение. Наверное, именно это я и любил больше всего. Мне тебя всегда было мало. Мы с тобой идеально понимали друг друга, потому что чувствовали то же самое. Людям нужно, чтобы их любили. Но мне нужна ты, Донна. Мне нужно, чтобы именно ты любила меня. Твое чудовище».

Я была одета в больничную одежду, и мне не терпелось вернуться домой. Хоть в чей-либо. Я выпила таблетки, лежащие на тумбе, и направилась в душевую. Сняв с себя рубашку и переступив ее, я включила воду. Пар наполнил ванную, и я оставалась под душем так долго, что мои пальцы начали морщиться. Покинув душевую, я вытерла волосы, надела легкое платье, чтобы не задеть еще не до конца зажившую рану, и, убрав вещи в сумку, снова взглянула на подарок Адама.

Теперь было так тихо. Почти ни звука. Порой я ходила ночью по коридорам и слышала тихие голоса из палаты. Когда Адам приходил ко мне последние несколько дней, мне нравилось слушать его. Слушать его голос и смех. Он говорил, что будет помогать мне, но я не ожидала, что он будет столько времени проводить вместе со мной, несмотря на то, что я отвергаю его. Он делал это, и мне нравилось, что бы я не говорила. Хотя нет, вру. Мне это не просто нравилось. Я планировала свой день вокруг этих встреч.

— Привет, милая, — открылась дверь в палату, и я увидела своих подруг. — Ты уже собралась?

— Да, — обернулась я, смотря на них. — У меня вопрос.

— Слушаю, — усмехнулась Стейси, поглаживая свой живот.

— Эмили, почему мои отношения с матерью так испортились?

— Ди, — покачала она головой, пряча телефон в карман. — Зачем тебе это?

— Я не помню никакой боли. Не помню своего ребенка. Не помню мужчину, который говорит, что мы любили друг друга до безумия. Не помню ничего с момента, как поступила в колледж, — обвела я каждую подругу взглядом. — Я не помню даже вас. Никого, кроме Эмили, хотя вы моя семья. Моя мать не приехала, когда узнала, что меня подстрелили. И я счастлива просыпаться, ничего не чувствуя. Не чувствуя все то, что мой мозг хотел забыть. Но я должна знать о вас, о своем ребенка и матери. Если я не вспомню Адама, значит так тому и быть, но моя девочка и эта женщина — моя кровь. А кровь — это не только боль, это семья.