Призрак (СИ) - Рудазов Александр - Страница 60

- В смысле?

- Ну в смысле... Люди же ведь на самом деле не любят чувствовать себя подлецами. Неприятно это. Стыдно как-то. Есть, конечно, такие, у кого совесть атрофирована начисто, но это клинические случаи. А большинству таки не нравится, когда на душе висит что-нибудь эдакое. А как от этого груза избавиться?

- Ну... не совершать подлостей? – предположил Данилюк. – А если все-таки совершил – попытаться как-то исправить?

- Это проще всего. Но люди не ходят простыми путями. Поэтому они предпочитают творить всякое говно, а потом как-нибудь усыплять совесть. Придумывать себе оправдания, аргументы в свою пользу... удивишься, какую иногда сложную философию выстраивают, чтобы просто оправдать собственную гнильцу. Ну а некоторые предпочитают как-нибудь откупаться. Мол, говно-то я сделал, но я вот сейчас свечку поставлю, храму денежку пожертвую – и вроде как все, снова чистенький.

- Но это не работает... – повторил Данилюк.

- Работает, но не так, как некоторые это представляют, - уточнила Стефания. – Раскаяние не отменяет грех, а только смягчает его. Списывает часть наказания. И только в том случае, если раскаялся искренне. Не из страха перед Адом, а искренне пожалел о том, что натворил. Осознал, что это было неправильно. А если просто типа извинился – тебе еще и сверху добавят, чтоб не пытался [цензура] систему. У нас тут таких хитрожопых не любят.

Следующим тройка судила деда Мишаню. За время ожидания тот успел сбросить с плеч груз прожитых лет, оборотиться потертым, но крепким мужичком лет сорока и начать строить глазки дьяволице. Зачитывая список его грехов, та чопорно поджимала губы.

В сравнении с таксистом и проводницей Коробьин Михаил Георгиевич оказался не таким уж и плохим дядькой. Просто лодырь и ловелас, любил выпить и побузить. Через слово матерился и страшно много курил.

Удивительно, что он дожил аж до девяноста пяти. Судя по данным тройки, бухал он по-черному, а курил практически безостановочно. В общественных местах. На остановках. На пешеходных переходах. Шел в толпе и дымил, как паровоз.

Именно это ему и поставили в вину. Не курение само по себе, а безразличие к окружающим. То, что принуждал их к пассивному курению.

Сам по себе каждый подобный поступок – ничтожный грех, микроскопический. Но он делал это всю жизнь, многими десятилетиями, так что в совокупности набралось изрядно.

Плюс, понятно, множество других мелких грешков. Очень мелких, зато в огромном количестве.

- Зла сотворил... на пятьдесят шесть лет ада, - подытожил заседатель. – Добра сотворил... на тридцать девять лет снисхождения. Страданий испытал... на два года снисхождения. Итого... пятнадцать лет и три месяца с отбыванием во Втором Круге и правом через четыре года перейти в Первый. Нет ли возражений?

- Никак нет! – весело ответил дед Мишаня, посылая дьяволице воздушный поцелуй. – Пятнашка так пятнашка! А как наказывать будете, гражданин начальник?

- Поджаривать в огромной пепельнице, - сказал заседатель, на секунду задумавшись.

- [цензура], вот это ни [цензура] себе! – хохотнул дед Мишаня.

- А всякое изреченное слово бранное будет превращаться в собачью фекалию, кою грешник повинен будет съесть устами, - добавил заседатель.

- Намек понял, молчу, - прижал пальцы ко рту дед Мишаня.

Работница почты отделалась и того легче. Ей дали всего восемь лет и десять месяцев, причем сразу в Первом Круге. В одном из самых пустячных мест – Вечной Очереди. Там ей предстояло банально ожидать окончания срока.

Стоя.

Есть один стул, но он сломан.

Ну а мягче всего отнеслись к актеру. Служитель Мельпомены Гнилосыр-Бестужев ничем особенным за свою жизнь и не провинился. Самым тяжким его грехом оказалось нежелание признать свою бесталанность. Он был откровенно скверным актером, прекрасно это понимал, но все равно продолжал выступать, портя своим присутствием спектакли и настроение зрителям.

Оказалось, что за такое в Аду тоже наказывают, хотя и не слишком сурово.

- Итого... шесть лет и одиннадцать месяцев с отбыванием в Первом Круге, - подытожил заседатель. – Нет ли возражений?

Бесцветный дух, как обычно, молча помотал головой. Он явно присутствовал только для протокола.

- А муку ему организуйте... м-м... – на секунду задумался заседатель. – Отправьте-ка его в Зал Скорби. Пусть пребывает он там и взирает, как на сцене кривляется урод с дредами, засунувший в нос виноградины и напевающий мерзким голосом «блюбеди-блюбеди».

- И так шесть лет?.. – простонал актер.

- Шесть лет и одиннадцать месяцев.

- И без антрактов?..

- Антрактов... Хе. Ну хорошо. Да будут грешнику антракты через каждые двенадцать часов. И да будет в антракте показываться ему «Кавказская пленница».

- Вы неожиданно милостивы к нему, господин... – удивленно молвил чертик.

- Ремейк!!! – прогрохотал заседатель.

- Нееееееееет!!! – схватился за голову актер.

Данилюка аж передернуло. Даже для Ада это было чересчур жестоко.

- А у вас тут... оригинально, - сказал он Стефании.

- Инновационный отдел постоянно придумывает что-то новенькое, - пожала плечами та. – Надо держаться на волне, если не хочешь отстать от конкурентов.

Понурого актера увели. Данилюк со Стефанией расписались в акте приемки и свидетельства. Данилюк еще раз пробежался взглядом по срокам их клиентов и спросил:

- А это не слишком много за такие мелкие грехи?

- Так торопиться-то теперь некуда, - ответила Стефания. – Впереди вечность. Да и потом, за мелкие грехи и наказания мелкие. Или короткие. К тому же у нас тут куча всяких сокращений сроков – за чистосердечное раскаяние, за ходатайство сверху или от смертных... Многие уходят раньше.

- А позже?

- Тоже бывает. Если усугубляешь. Некоторые вообще навсегда остаются.

- А сколько вообще за что дают? Вот за убийство, например?

- До ста двадцати лет. Конкретный срок высчитывается по ситуации. Жертва, мотив, смягчающие или отягчающие обстоятельства.

- А аборт считается убийством?

- Частичным. За него до пятнадцати лет. Опять-таки за вычетом смягчающих обстоятельств и перенесенных страданий, если таковые были. К тому же срок делится на обоих родителей в соответствии со степенью вины.

- Степенью вины?.. В смысле?

- Ну вот если, скажем, жертва изнасилования, то навешивают полную пятнашку... но не матери, а отцу.

- А матери ничего?

- Матери – предельно малый срок, который всегда полностью нивелируется перенесенными страданиями.

- Понятно... – протянул Данилюк. – А если самозащита?

- По ситуации. Все рассматривается индивидуально. При каких обстоятельствах произошло, от кого и как защищался, что при этом думал. У нас тут все по прейскуранту.

- По прейскуранту – это хорошо. А то я раньше думал, что у вас тут… ну… вечные муки…

- Вечные муки, - усмехнулась Стефания. – Как любят люди бросаться тем, что даже вообразить себе не могут. Ты представляешь, сколько это – вечность? В-Е-Ч-Н-О-С-Т-Ь! Не тысяча лет, не миллион, не миллиард даже – вечность! Как по-твоему, существует ли вообще такое преступление, которое заслуживает вечных мук?

Данилюк крепко задумался. Очень крепко.

- Нет у нас вечных мук, - сказала Стефания. – Есть… пожизненные.

- А это как?

- Ну рано или поздно ты же все равно… истощишься. Загробная жизнь тоже не вечная – хоть в Аду, хоть в Раю. Рано или поздно негативная карма исчерпается, и уйдешь на перерождение, на следующий круг. Но вот до тех пор… Разные бывают варианты.

- Разные, - согласился Данилюк. – Ну что, куда теперь?

- К инспектору Небиросу, отчитаемся. Ты тачку где припарковал?

Адский распределитель находился не в самом Пандемониуме. Подобно райским вратам, это заведение служило пропускным пунктом, через который в Ад попадали новенькие. Покинув его, Данилюк и Стефания оказались на границе Первого Круга.