Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 48

В пятницу я рассказал об этом папе. Папа ловил, как он говорил, последние часы перед рейсом. В эти часы он обычно ходил по квартире и что-то мурлыкал, копался на полках, редко на шкафах, листал старые альбомы в бархатных обложках, рассматривал старые фотографии, пожелтевшие в местах, где был клей. Я валялся на диване и от нечего делать рассказал папе о первых днях в школе. Папа насупился, и стал похож на незадачливого, но старательного ученика. Он сказал твёрдо:

− Я к ней схожу. Это что же такое? Про отца при всех сыну рассказывать. Хорошо, что ты знаешь всю мою биографию. А если бы не знал... если бы я скрывал, в каком бы положении я перед тобой сейчас оказался? И потом: она же врёт! Меня из школы никто не выгонял. Я сдал экзамены после восьмого и сам ушёл. Другое дело, что может зря. Мало ли что там обо мне говорили и что у меня за спиной условный приговор. Да что там теперь говорить, в детстве всё не так воспринимается, всё как трагедия. И кто она вообще такая, эта Тифа? Да если бы не Маринка, её бы и на свете не было давно. Она так же, как тебя, Маринку травила. На экзамене валила. Маринка тогда в слезах вся из кабинета вышла. Не пойму только: зачем Маринка сейчас ей стала помогать?

− Из какого кабинета? - я не успевал за папиной бурной мыслительной деятельностью.

− После восьмого мы с Мариной вместе экзамены сдавали. Я при маме, Артём, не мог сказать, а сейчас мы одни, надеюсь мама видеонаблюдение в стены не вмуровала? - папа показал на отошедшие сверху обои.

− Да кто её знает, пап. Думаю, что нет. Нам не видео важнее, а звуко-слухо-наблюдение, − это я так пошутил.

− Ну в общем, ты мог догадаться по моему рассказу. У нас было с Маринкой что-то вроде

− Романа?

− Да. Но не только в седьмом, но и в восьмом. Просто мы ссорились часто. При маме пришлось сказать, что всё это было короткое время. На самом деле, это не совсем так, точнее совсем не так. Я тогда, когда из школы ушёл, Маринку бросил слегка. Глупый был, молодой. Увлёкся... − и папа захрустел орешками, которые мы купили у его знакомой на рынке. -- Прошло много времени. И мне сообщают, что деньги Тифе собирают на лечение. Ну мы конечно ни копья не дали. И никто не дал. Ну мигера. Все же помнили. Я так и сказал: «Пусть подыхает. Столько унижала. И пощёчину Скворцову отвесила, и Таланыча прыщавым уродом обзывала. Но родители были за неё. Всем же поступить в институт хотелось. А учила она как никто. И вот она, значит, заболела, и тут приезжает Эрна, и мне ребята пересказывают, что Маринка, то есть Эрна, Тифу навестила. Но я тогда уже о Маринке и думать забыл, после того вечера, когда мы должны были её засыпать вопросами, ну на том вечере. Обратного пути уже не было. Вспоминать стыдно, я и не вспоминал.

И всё это время думал, что Тифа давно уже в ящик сыграла, а она преподаёт. Я не знал. Скворцова в живых нету. Он у нас первый новостник был. Да и не до того мне было. Закрутился как раз тогда на рыбные перевозки. А Тифа, значит, теперь ещё и Лети-лети. Это сыно, символично. Ей давно пора. - папа задумался. - Мда. Тифа - это тяжёлый случай. Затравит. Надо маме сообщить.

Я слушал и поражался. Я же знал это и раньше. Ну да. Эрна приехала, и смертельно-больная Тифа выздоравливает. Сколько себя помню, всегда она по школе с постной рожей ходит, и вроде бы на больную, тем более смертельно, не похожа. Значит, Эрна не только калечить может, но и оживлять? Кто она вообще?

Так ничего не надумав, я пошёл в поликлинику. Мама записала меня к кардиологу. Мы с мамой в поликлинике должны были увидеться. Я решил всё маме о Тифе рассказать. Пусть мама примет меры.

Глава шестая. Тоска

Глава 6

Тоска

Прошёл сентябрь, заканчивался октябрь. Травы давно стояли жёлто-мёртвые. Я учился. По английскому старался, бегал у физрука. С Тифой пришлось разбираться маме. Но добилась она лишь того, что Тифа перестала мне лепить двойки. У неё был в каждой параллели какой-нибудь самородок, талант, которого она готовила на математические олимпиады. И этот талант привозил какое-нибудь призовое место в наш регион. Поэтому отчислять Тифу не стали, но вызвали в Администрацию и поговорили «по душам».

С Дэном в школе друг друга не замечали. Он перестал меня пинать, после того, как мы с ним разок-другой подрались. Он так возмужал за лето, что избил меня. Но я его тоже помял. Дэн меня ненавидел. Он постоянно в школе клеился к Катюше. Но как-то напоказ. Мне это было подозрительно. Я думал, я размышлял: в лагере Дэн её бросил, а теперь, значит, опять клеится стал на переменах. Но Катюша не врала про лагерь, мне и другие рассказывали, что он её отшил в лагере. Катюша просила меня помочь. Он её теперь, видишь ли раздражал и даже выбешивал. Тоже странность, я и Катюшу подозревал. Но помочь пришлось. Помог. И с фингалом ходил недели две. Катюша после моего фингала от Дэна стала просто шарахаться: как увидит, прячется в женский туалет.

Катюша всё-таки ушла с танцев. Это было ужасно. Как она будет без танцев? Но она ответила, что ходит в фитнес-центр по утрам, до школы. И в бассейн ходит. Сказала, что без танцев вполне себе можно существовать. Я не начинал с Катюшей никаких отношений, но я с ней иногда болтал. В соцсетях старался держаться в стороне, не лайкать, не комментить. Вообще отписался от её новостей. Я стал опасаться соцсетей - там же всё прилюдно... А я в каждом незнакомом и в сети и по жизни видел теперь потенциального врага. Я боялся чего-то подспудно, подсознательно. Слова архитектора уже два месяца стучали у меня в мозгу, били малюсенькими молоточками по извилинам памяти и подозрительности.

Влад и Лёха сдали свои пересдачи по математике, их перевели в десятый. Я их почти не встречал в школе: то ли расписание не совпадало, то ли прогуливали. Но они ходили вместе со мной в секцию к Босхану Кануровичу, и мы общались почти каждый день. На мои вопросы о школе, они ржали и уверяли, что школу не пропускают. Странно. Понятно, что врали. Но где они тусили, чем занимались, я не знал. Я-то школу не пропускал. Вот и все новости.

И вроде бы внешне всё было нормально. Жизнь наладилась. Как говорится, стабильность. Но в меня залезла, заползла какая-то тоска. Она проходила только во время бега, и после тоже, пока я был уставший. Я стал какой-то угрюмый, то есть не угрюмый, но приунывший такой. И сам не мог понять, почему. Мне нравилось проснуться ночью и смотреть на небо, я мог часами смотреть на небо в окно, смотреть до рассвета, и ни о чём не думать. Какая-то апатия не покидала меня. Какая-то тоскливая тоскенция. Иногда мне мерещились странные сны. Светочка, Серый, Пятнистый, Тиф, Эрна, Лёха, Влад, Босхан Канурович... Все во сне мне что-то советовали, куда-то меня тащили, от кого-то я убегал... Я редко помнил утром сны. Так: какие-то образы... Ещё мне мерещились ужасы. Первый раз это случилось весной на площадке, когда я увидел Светочку в шёлковых одеялах, и ужас оказался пророческим, точнее, я увидел то, что было на самом деле, что-то вроде телепатии. А теперь я видел пятнистый костюм на свалке, Эрну в каком-то замке, Босхана, спускающегося по лестнице. И ещё мне виделись какие-то комнаты. Как будто я забрался на нашу громадину, и смотрел вниз, и видел клетушки комнат - ну вроде как одной стены нет, и я всё вижу, вниз, намного этажей вниз. Ещё я танцевал во сне. Странные танцы. Не «Яблочко» и «Не разборки нашего двора», а какие-то сложные танцы, ужасно сложные, тягучие и тянучие, какие-то змеиные танцы. В этих танцах были плавные извивания как в восточных и резкие броски, как в «лязгинке».

Однажды, уже в ноябре, в школе на обеде, какой-то жирдяй подсел ко мне и поздоровался. Я не ответил. Мы сидели с Катюшей, я обернулся на неё - может это её знакомый? Но по её реакции было не похоже, что это её знакомый. Толстяк сел напротив меня и стал брылять ложкой в борще, потом сказал знакомым голосом:

− Бурак нонче простак.

− Гришаня! - я узнал его. Я совсем забыл о нём.